День первый
— Агбрбр а!
Из подсобки вываливается пьяное тело, на четвереньках доползает до твоего стула, опирается грязными руками на спинку и, заставляя тебя поработать противовесом, поднимается, чтобы выдохнуть тебе в лицо смесь ароматов из вчерашней водки и проглоченной рвоты.
— В-в-вы кто? — тебя мутит от отвратительного амбре, хочется вскочить и удрать, но ноги как назло становятся ватными и, предательски поджимаясь, отказываются слушаться.
— Сиди, сиди, я сам, сам…
И тело начинает тихонечко перетекать на стену, хватаясь руками за шершавую краску, ладонями, словно щупами, прокладывая себе дорогу сквозь пьяный кумар нераскрывшихся, затёкших глаз.
Наконец у него вышло нащупать дверной проём и протиснуться через приоткрытую дверь в цех.
— Михалыч! Сколько лет, сколько зим! Давай аккуратней, дорогой! — оживились рабочие.
Пока ты приходил в себя, испуганно поглядывая на распахнутую дверь загаженной подсобки, в каморку заглянул прораб.
— Напугался, молодой? Не бойся, это Михалыч, он у нас предпенсионник, дорабатывает, считай. Жизнь нынче не сахар, вот и держат его тут, чтобы хоть на старости концы с концами сводил. Ты следи за ним только, чтобы не случилось чего, но так он тихий.
Первый рабочий день явно не задался: биохимический завод оказался отвратным изнутри и снаружи, коррупция и разгильдяйство начальника пылью оседало на приобретённое ещё в прошлом веке оборудование. А теперь и этот алкаш! Если он ещё раз дыхнёт на тебя, то ты точно врежешь по его раздувшейся от водки роже!
Но ничего, ты здесь временно, поработаешь полгода, а там возьмёшь отпуск, а как выйдешь с него, сразу уволишься. Главное денег поднакопить, и в свободное время Ваньку не пинать, а заняться программированием, язык подучить, код поковырять. Дело не хитрое, а там заживёшь! Смотаешь удочки и рванёшь в столицу за лучшей жизнью. Действовать надо, пока молодой!
***
День восьмой
— Действовать надо, пока молодой! — Михалыч привалился боком к дверному косяку и затянулся горькой сигаретой без фильтра.
И где только ему удалось достать такой чудной раритет? Нынче все сигареты если не с ароматической капсулой, позволяющей заглушить отвратный вкус жжёного табака и бумаги, так хотя бы с огромными мягкими вставками из чего-то белоснежного. Правда, к концу последней затяжки эти вставки выглядят словно прогоревшими изнутри, наверно, то же творится и с твоими лёгкими. Как рыба коптятся они в сигаретном дыму.
Никогда ты не курил прежде, но здесь, на заводе, это лишняя минутка отдыха, способ сбежать из чахлого цеха на заснеженную улицу.
— Новый год совсем скоро! — бросил Михалич фразу, выкидывая её в урну вместе с окурком, — Только сезоны и меняются нынче, а жизнь всё так же стоит, топчется на месте. Рухнет, прогниёт завод, а его всё равно засыплет снегом на следующий год, будто и не случилось ничего.
Когда дед не был пьян, он вполне мог сойти за нормального собеседника, вот только сказать тебе ему особенно нечего.
Бросив недокуренный бычок, ты потоптался на пороге, отряхивая ботинки и, не найдя ничего лучше, брякнул:
— Праздновать, наверно, с семьёй будете? — на самом деле тебе наплевать, но вежливость требовала хоть как-то поддержать разговор.
— А как же не буду, буду! Семейный это праздник — Новый год!
***
День тридцать первый
Смена пришлась прямо на праздник, кто бы мог подумать, пока твои друзья пьют шампанское с сожёнными бумажками, ты торчишь у пульта гранулятора, лениво раскачиваясь на стуле. Единственная доступная гирлянда — мерцающий синеватым цветом старенький монитор.
Ты вытащил из кармана смартфон, подпёр его чашкой с остывшим кофе и включил новогоднюю трансляцию. Бессменные ведущие пели очередную праздничную песню из какого-то старого кинофильма. Кажется, ты видел его в детстве. Нахлынули воспоминания. Раньше Новый год значил что-то удивительное и волшебное, а в воздухе смешивался кисловатый аромат мандаринов, искры бенгальских огней, цветной серпантин и ожидание чуда!
Сейчас вокруг пахло сухой древесной пылью, потными носками и пьяным Михалычем. Привычно он дрых в подсобке, укрывшись старым бушлатом.
— Домой пошёл, как же, дом-то хоть у тебя есть, бродяга? Как ни приду, вечно тут, будто и не уходишь никуда, будто несешь вечную смену на этом дурацком заводе.
Говоришь тихо, не желая разбудить или обидеть деда своими словами. За месяц действительно привык к нему и даже испытывал жалость к его незавидной доле. Наверно, есть свои причины, почему человек доходит до такого, почему падает однажды и уже не может подняться.
Песня закончилась, на небольшом экранчике показалось узкое носатое лицо президента, чтобы воодушевить тебя новогодней речью. Сейчас пробьют куранты и пойдёшь прибираться в цех, а потом обновишь кофе и покуришь, может, растолкаешь спящего прораба, он обещал сегодня отпустить пораньше, если выполните норму, а норму вы сделали ещё в первые два часа.
Вот и весь праздник.
***
Шестьдесят шестой день
Гранулятор встал, что-то в барабане сломалось или просто какой из ремней стёрся, ты не знаешь, но теперь смены идут как попало, пока неисправность не починят. Отправляют весь цех на сторонние работы. Там краску обновить, тут вымыть, здесь что-то тяжелое перенести. Будто не рабочие вы, а техслужащие или, того веселей, уборщики.
Курить приходится чаще, в цеху-то как было: сидишь себе весь день за пультом, да смотришь, чтобы мешки вовремя меняли, гаркаешь, если коллеги зазеваются, а тут приходится делать что-то.
— Имей совесть! Каждые пятнадцать минут уже бегаешь! — просунулся прораб в курилку и передал тебе лопату, — Иди снег тогда огреби, если нравится на улице морозиться.
Берешь лопату, не выпуская из зубов тлеющий окурок, и бредёшь выполнять поручение. Шевелишься нарочно медленно, потому дорожку к цеху заваливает быстрей, чем ты успеваешь чистить.
— Молодой такой, а только мусолишь, ну-ка, дай сюда!
Невесть откуда взявшийся Михалыч, обутый в валенки на босу ногу и в прохудившемся, плешивом бушлате выхватывает из твоих рук лопату и, взяв черенок поудобней, сам принимается расчищать тропку, скидывая снег по краям.
— Я дворником раньше был, пока на завод не устроился. Гля, как надо! Вот так, вот так! Понял?!
— А вы не замёрзнете?
— Не бойся, молодой, водка меня согреет, а ежели нет, туда мне и дорога.
— Михалыч, — ты решил поймать момент и закурил по новой, — А вы давно на заводе работаете?
Взмах лопатой и снег искрящимся водопадом падает в горку такого же снега, но уже утратившего свой блеск. Дед трамбует сугроб, гася последние искры о сероватую пыль, собранную тут же на дорожке. Смесь пепла, осенней грязи и вынесенные подошвами рабочих сухие опилки. Всё это меняет снег до неузнаваемости. Снежинки, сцепившись хлопьями падают вниз, чтобы Михалыч сгрёб их лопатой и прихлопнул сверху, слепляя плотней с заводской грязью, придавая квадратную форму.
— Давно! Тогда ещё завод как новенький был. Градообразующее предприятие, все рвались, особенно такие, как я, деревенские. Понаезжие. Зарплата была ого-го, а ещё, если повезёт, квартиру выдавали. Мне, правда, комната в общаге досталась, зато соседи — золото, все эти годы бок о бок жили, будто одна семья. Жаль уже только, что нет их. Нынче молодых заселяют, таких, как ты. Только вы поработаете год или два, а потом бежите. Правильно делаете, конечно, только бежать-то куда? Куда не глянь, кругом всё то же, что и на заводе. Здесь вот хоть зарплату не задерживают.
Докурив, ты забираешь у Михалыча лопату и отправляешь деда в цех. Простынет ещё, опасно может быть в его возрасте.
ДДень девяносто какой-то
Холодная серость вокруг убеждает тебя, что погода не смотрит в календарь, и ей совершенно наплевать, что по графику уже весна.
Крякнув тормозами, автобус ожидающе замер. Заводская развозка никогда не отличалась комфортом, но зато внутри салона можно согреть начавшие неметь пальцы.
А вокруг такие же работяги. Замерзшие, взъерошенные, уткнувшиеся в окна, пытающиеся доспать ещё десять, а то и пятнадцать минуток до смены.
Ты достаешь смартфон, уже месяц как обещал самому себе начать читать про языки программирования, и вот он твой час! Как раз есть время, пока автобус лениво тащит тебя на работу.
Но строчки перед глазами переплетаются, буквы никак не хотят складываться в слова, а слова — в предложения. Нужно отвлечься, ты где-то слышал, что массаж ушей помогает отогнать сонливость. Самое время проверить это на себе! Натираешь холодными руками мочки, почти до красна, уже чувствуешь, как приливает кровь, но лучше не становится.
Ты всегда знал, что народные средства не работают, но должен был проверить сам.
А на сегодня хватит новых знаний, отвернись к окну и просто попробуй поспать минут пять или десять.
***
День первый
Наконец-то решаешь взяться за ум. Перевернуть страницу, начать с чистого листа и всё в этом духе. Чудная погода располагает. Даже занесённый серостью завод выглядит приветливей, когда его обрамляют цветущие деревья и песни перелётных птиц.
Улыбаясь своим беззубым ртом, Михалыч курит на проходной. Солнечный свет его молодит: разглаживает морщинки, разгоняет муть в глазах, вытряхивает седину из волос. Ты садишься рядом со стариком.
Заходить внутрь не хочется, а времени до звонка полно.
— Что, молодой, как дела твои?
— Да вот, отпуск беру, отдохну немного, вы тут без меня не пропадайте!
— Не пропадём, не боись, этот завод никуда без тебя не денется. Закуришь?
Михалыч протягивает тебе пачку безобразных сигарет без фильтра. По одному виду понятно — крепкие.
— Нет, я бросаю. Спасибо.
Молча провожаете в небо сизую пташку.
— Ну, мне пора.
Встаешь, поправляешь штаны и привычным уже жестом тащишь из кармана пропуск. Проводишь им мимо датчиков и, дождавшись зелёного сигнала, проходишь внутрь.
А здесь весны будто и не наступало. В тени цехов всё так же лежит почерневший снег, не давая свежим зелёным травинкам пробиться к, пусть и скудному, но свету.
Думаешь, что возьмёшь на обеде лопату и раскидаешь талые сугробы, чтобы быстрей исчезли, но забываешь об этом тут же, как садишься за пульт.
ННечётная смена
Спина ноет от постоянного сидения. Устало спускаешься со стула на пол. Для удобства стелишь себе чью-то робу, опрометчиво оставленную без присмотра. Смена идёт привычно, гранулятор не чудит, план выполняется, прораб дремлет в курилке.
— Ты чего, молодой? Чего на пол сполз? — поинтересовался из подсобки Михалыч, откупоривая бутылку водки.
— Да позвоночник тянет чего-то, зря я, наверно, весь отпуск за компьютером прокуковал, надо было хоть погулять сходить…
— Кстати, да, как твой отпуск? — для вежливости поинтересовался дед, наливая себе алкоголь прямо в кружку.
Отмеряет на глаз, решает, что маловато и осторожно доливает ещё чуть-чуть, а затем разом заглатывает. Морщится, достаёт из пачки сигарету и занюхивает водку табаком.
Лучше бы он и вовсе не спрашивал. Теперь, когда рабочие будни наваливаются с новой силой, ты с ужасом осознаешь, что не успел ничего из того, что запланировал. А ведь ты подготовился, закачал кучу интерактивных курсов, даже спросил у знакомого кодера, какой язык лучше изучать первым и с чего стоит начать. Но вместо этого нырнул с головой в стрелялку и сам не заметил, как две недели подошли к концу. А тебе даже не особенно нравилась эта игра. Вставая утром, ты думал, что сыграешь только один раунд и всё! Но не тут-то было.
Горечь о потраченных впустую днях сдавила сердце. Казалось, времени вагон, но вагон уехал, а перрон остался.
— Чего ты погрустнел, на-ка, немного, для веселья!
По-аптекарски вывереннным движением Михалыч сцеживает в чашку несколько капель водки и протягивает тебе. Взглянув на болтающуюся на самом дне жидкость ты решаешь, что от такого малого количества ничего не будет, а настроение действительно поднимется.
Горечью водка обжигает горло и проделывает путь по пищеводу прямиком к желудку.
Чтобы успокоить тошноту, ты глубоко вздыхаешь, набирая в лёгкие полный древесной пыли заводской воздух.
Раскрасневшись, благодаришь Михалыча, в уме запоминаешь, что с зарплаты подаришь ему бутылочку хорошего коньяка. Просто так.
Боль в спине ненадолго отступает, а рука сама тянется к карману, но не нащупав там ничего кроме пропуска, расстраиваешься. Просить у старика ещё и сигареты не хочется, придётся терпеть до конца смены.
***
Чётная смена
Автобус крадётся сквозь вьюгу, блестящие снежные искры мелькают за окном, играя со светом фонарей. Но чем дальше от города, тем темней, и впереди только мрак и выхваченная из него передними фарами трасса.
Рассвет зимним утром занимается поздно, так что дорогу к проходной тебе освещает лишь одинокая лампа, висящая над самой дверью.
Останавливаешься на пятачке света, закурив, пропускаешь прочих работяг вперёд. Просто сегодня не хочется толпиться в раздевалке вместе с ними. Вдруг ещё подсмотрят в рюкзак, тогда обязательно выведают в честь чего коньяк, и пойдут потом к Михалычу клянчить.
Щёлчком пускаешь окурок в снег и заходишь наконец внутрь.
В цехе необычная тишина, даже барабан гранулятора сегодня ведёт себя словно затаившаяся мышь: лишь иногда постукивает чуть слышно.
Заглядываешь в подсобку, не хочешь медлить с подарком. Но Михалыч спит, завёрнутый в свой неизменный бушлат. Лежит свернувшись калачиком в куче тряпья, журналов, газет и пустых бутылок.
Тревожить не решаешься, всё же такая рань!
Садишься за пульт, ставишь смартфон, как и прежде оперев его на чашку, втыкаешь наушники и включаешь утренние новости. Под скучное бормотание ведущих клюёшь носом, глядя как заворожённый на не мигающие лампочки и пыль, покрывающую металл подобно снежным сугробам снаружи.
После обеда затягиваешься в курилке и сладко зеваешь, разморённый сытостью.
— Михалыча не видал? — ты даже не заметил, как прораб встал рядом, кутаясь в куртку.
— Видал, спит.
— Что-то долго спит, со вчерашнего обеда ещё…
Прежде о звенящей тишине ты читал только в художественных книгах, и никогда не мог представить себе, как же это, с чего тишине звенеть. И сейчас почувствовал на собственной шкуре, как бывает, когда вдруг у всего мира словно выкрутили ручку громкости на минимум, когда вокруг не осталось ничего. И ты слышишь, как в уши засверлился тихий высокий писк, и правда похожий на звон хрустального бокала.
Срываешься с места, отгоняя от себя все дурные догадки, прораб несётся за тобой, теряя по дороге шапку. Только вернувшиеся с обеда работники смотрят на вас как на очумелых.
— Пожар что ли где? — отзывается один из них жужжанием сонной мухи.
И даже времени отмахнуться от него нет.
Влетаешь в подсобку, падаешь на колени, не рассчитав и больно ударившись о бетонную стяжку пола, срываешь бушлат и тормошишь холодного как лёд Михалыча. Трогаешь жаркими руками грубую старческую кожу, падаешь ухом на грудь, пытаешься расслышать хоть что-нибудь, хоть парочку ударов, хоть шум воздуха в лёгких. Ничего.
Прораб уже набрал чей-то номер и пытается говорить в трубку спокойно, но лицо его становится с каждым словом всё бледней:
— Танюша, вызывай скорую… И позвони жене Михалыча. Да… Да... Только аккуратно, Танюш, она тоже женщина уже немолодая, ты сразу ей не говори, просто скажи, чтобы приехала, я тут уже сам с ней…
***
Очередная смена
Трапьё, бутылки, журналы и даже бушлат, укрывавший Михалыча в последние часы его жизни остались лежать в подсобке.
Зима подступила так близко, что мощности обогревателей не хватает, и ты уже второй час смотришь на этот треклятый бушлат, не решаясь взять его, хотя пальцы задубели и совсем не слушаются.
— Что, старый, жил на заводе, тут и помер, и не попрощался, а я тебе коньяк принёс тогда, даже получки дожидаться не стал. Хотел порадовать, а то водка твоя совсем дрянь!
Обращаешься к старому бушлату, осторожно подтягивая его к себе, затем накидываешь на плечи, чувствуя мерзкий аромат старости и похмелья, тот что едва не сразил тебя в первый день. Теперь он кажется привычным и даже уютным.
Сразу стало теплей.
— Пусть, Михалыч, завод тебя хоть сейчас отпустит, ведь никуда он без тебя не делся, как видишь, мы всё ещё тут, — достаешь тот самый дорогой коньяк, наливаешь немного в кружку, зачарованно глядя, как плещется в неверном свете закопчёных ламп жидкость.
Жаром разливается по телу приятный дубовый алкоголь, согревая изнутри, затыкая грусть. Расслабляешься и совершенно забываешь о холоде, о пеллетах и даже о времени. Чувствуешь, как завод живёт сам по себе, как пульпа сыплется в барабан, как бьётся твоё сердце.
***
Твоя смена
— Ну, что, молодой, — прораб называет тебя так по привычке, хотя ты уже давно путаешься, сколько тебе на самом деле лет, — Ухожу на пенсию в этом году, наконец сменишь меня, ты тут следи за всем как следует!
Оглядываешься на завод, он, как и прежде, стоит монументом, будто памятник сотням рабочих рук, сложивших его камень за камнем, оживших его механизмы, вдохнувших жизнь и сигаретный дым в эти стены.
— Я с удовольствием!
— Знаешь, — заглушая рёв приближающегося автобуса, кричит прораб, — Когда ты только пришёл, я думал, ты к нам ненадолго, у нас ведь молодёжь и не задерживается, все спешат сбежать. Через полгода берут отпуск и уже не возвращаются.
И ты так хотел, и всё ещё хочешь, но уже поздно. Оступившись тогда, в первый раз, упустив свою возможность сбежать, ты опустил руки и никак не смог поднять их снова. Не то чтобы не пытался, пытался. Особенно после смерти Михалыча, хотелось бежать не оглядываясь, но бушлат лёг на плечи как родной, как пыль легла на пульт от гранулятора. Она покрывала его невесомо, слой за слоем, и вот уже следы от пальцев отставляют меж лампочек глубокие борозды. Так и ты просто вовремя не убрал пыль. Только один раз.
— Я так думаю, — продолжает прораб, ожидая, пока остальные рабочие поднимутся в автобус, — Ты правильно сделал, что остался, иначе я бы спокойно на пенсию так и не вышел, кому, если не тебе цех оставлять?
Ты провожаешь его взглядом и вдруг вспоминаешь, что оставил в робе ключи от съёмной квартиры.
— Ты идёшь или нет?
— Я ключи забыл.
— Молодой, это последний автобус, он ждать не будет.
— Ничего, такси возьму!
— Ну, прощай тогда.
Машешь рукой закрывающимся дверям.
Возвращаешься в цех, следующая бригада уже приступила к работе, за пультом сидит парень лет двадцати, уткнувшись в свой телефон даже не замечает тебя.
И тепло так вокруг, особенно в подсобке. Решаешь переночевать сегодня здесь, не тратиться на дорогое такси, ведь завтра всё равно ехать обратно.
Для успокоения можно глотнуть и немного коньяка. Благо, ты завёл привычку держать его в шкафчике просто на всякий случай.
Выпив, удобно стелишь на полу свою зимнюю робу, становится мягко, как у Христа за пазухой, и пахнет так привычно-уютно древесной пылью и сигаретным дымом.
***
День последний
Просыпаешься, стягиваешь лениво принесённое когда-то из дома пальто, уже потёртое, с лысыми пятнами и стойким запахом плесени. В подсобке очень душно, нужно открыть дверь и проверить, заодно сходить прогуляться.
Пытаешься встать, но твой прожжённый алкоголем желудок бунтует. Тошнит. Подавив приступ рвоты срыгиваешь в кулак. Мерзость. Нужно срочно выбираться.
Бросив попытки встать, ползёшь к двери на четвереньках, открываешь её, щуришься от яркого света, но продолжаешь ползти. Рукой нашариваешь пульт гранулятора и ножку стула рядом. Решаешь, что стул — вполне подходящая сейчас опора. И медленно начинаешь подниматься, хотя мозжечок активно протестует, качая тебя в разные стороны. Пытаешься заговорить, но язык предаёт тебя и болтается во рту как ведро в пропасти, сухо шмякаясь о нёбо.
— В-в-вы кто? — испуганно заикаясь глядит на тебя совсем молодой ещё пацан.
Ты даже не уверен, есть ли ему восемнадцать, такой он худой и звонкий.
— Сиди, сиди, я сам, сам…
Успокаиваешь его и выбираешься из аппаратной, встречаешь старого знакомого. Невольно вспоминаешь, как совсем мальчишкой он пришёл в цех, а теперь вот прораб. Улыбается тебе, по-дружески хлопает по плечу.
Выходишь наружу, мимо курилки, прямо в снег. А снежинки кружатся и падают вниз, заметая протоптанную рабочими дорожку, стыдливо прикрывая недонесённые до пепельницы окурки, смешиваясь с грязью и пылью, становясь совсем чёрными. Наверно, они представляют что у них будет шанс ещё сорваться и улететь… Но ты знаешь, что они останутся здесь почти до самого лета таять грязными сугробами в тени источенных временем стен завода.
Автор: Мария
Источник: https://litclubbs.ru/articles/12859-trudovoi-uroboros.html
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь и ставьте лайк.
Читайте также: