Первое, о чем я спросил журналиста, писателя и литературного критика Алексея Колобродова – это процессы «русского восстановления», которые, кажется, происходят, но мы по-прежнему видим швейцарские часы на руках у людей, которые вроде бы должны двигать перемены вперед. И он ответил, что в самой постановке вопроса ему слышится неуместный радикализм, желание быть святее римского папы, отрыжка гонений на стиляг из хрущевского времени.
– От всего этого набора нас предупредили русские классики: быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей, – парирует Колобродов. – Естественное движение жизни всегда будет сильнее идеологического аскетизма, а когда они сшибаются, происходят процессы разрушительные. Пример – советское общество 80-х накануне перестройки.
– Ты хочешь сказать, есть в этом что-то вычурное, гротескное, а брендовые часы вовсе не показатель отсутствия любви к Родине?
– Именно так. Мой товарищ Сергей Беляк, знаменитый адвокат и отличный писатель, в свое время основал игровой пародийный политический проект «Партия сибаритов». И сформулировал кредо ее членов: «Сибариты любят женщин, детей, домашних животных и Родину. В качестве подарков предпочитают швейцарские часы, машины и яхты». Тут ведь не столько ирония, сколько послание о том, чтобы фирменные часы показывали нам правильное время, а навороченные джипы способствовали развитию российской дорожной инфраструктуры. В конце концов, бренды – не только быт и комфорт, не только вопрос самоуважения, они могут быть инструментом и даже оружием.
Для наглядности перенесем ситуацию в близкую нам сферу искусства. И посмотрим, как замечательный прозаик, поэт и певец Михаил Елизаров использует инструментарий постмодернизма, который, казалось, находился в прочной собственности у деятелей, противоположных Михаилу (и нам) по взглядам, мировоззрению, эстетике… Речь о деконструкции, центонности, хохмаческом цинизме, интертексте и прочей «дерриде». Оказалось, что воевать этим арсеналом против разрушительных процессов за традицию можно ловко, красиво и очень эффективно. А сейчас за Елизаровым целая школа талантливой литературной молодежи – назову прежде всего Александра Пелевина, который и самой фамилией обозначенную тенденцию символизирует.
Или вот я в свое время писал о том, как Эдуард Лимонов для русской литературы переосмыслил архетип революционера Рахметова и наследовавшего ему Павла Корчагина. Для Рахметова и Корчагина революция – это жесточайшее послушание, аскеза, полная самоотдача, доходящая до самоистязания. Революционные сверхчеловеки не имели права ни на что человеческое. Именно поэтому не само по себе революционное искусство, но житийно-героическое его направление так жестко табуировали комфорт, гастрономию и эротику.
Литературное время шло, а образ довлел настолько мощный, что в него без труда помещался даже красный император Иосиф Сталин с его маршальским кителем и единственной парой сапог. В постель с гвоздями укладывали кубинских революционеров Фиделя и Че и нашего космического революционера Гагарина, пока не явился Лимонов и все это не отменил. Он не создавал образов революционеров, он сам им стал. Доказав, что между митингами, войнами и тюрьмами революционер может и должен иметь свое шампанское, устрицы, постель с резвящимися вакханками – и никаких гвоздей.
Ярче всего у писателя Лимонова получаются, с одной стороны, радикальные практики и персонажи, с другой – чистые потоки белого вина, вереницы salmon steak'ов и горы бараньих отбивных. Всюду жизнь революция – жизнь вдвойне, на скорости и градусе. Если у предшественников она была служением и необходимостью, у него стала еще – и прежде всего – праздником.
– Есть мнение, что перестройка, начатая Горбачевым в 1985 году, только сейчас движется к завершению. Почему мы так долго перестраиваемся? И есть ли у тебя ощущение, что изначальные цели «ускорения» уже несколько раз поменялись за эти тридцать лет? Мы с тобой много говорили о социальном консерватизме, о «лево-правой» идее, где лево и право находятся в единстве, как Инь и Янь. Мы увидим социал-консерватизм как господствующую идеологию и образ жизни в качестве финала новой перестройки?
– Существует историософская концепция, которая берет начало в учениях Гоббса и Локка, о том, что всякую революцию всегда продолжает реставрация, но результатом этой диалектической непрерывности никогда не бывает возвращение к исходному рубежу, к дореволюционному статус-кво. Хрестоматиен пример с Великой французской революцией, наполеоновскими войнами и реставрацией Бурбонов. Относительно великой русской революции 1917 года этот сюжет замечательно разработал и сформулировал литературовед Вадим Кожинов, который объяснил, что в поздние 20-е и в 30-х (концепция построения социализма в одной стране, т. е. отказ от мировой революции, имперский идеологический разворот, частичный возврат к патриотическим и традиционным ценностям, укрепление государственных институтов и семьи, и, наконец, большой террор) как раз и произошла последовательная реставрация, процессом руководил Иосиф Сталин и его команда.
Перестройка в СССР была эвфемизмом буржуазной революции. Если понимать явление именно так, мы можем предположить, что революция завершилась с 90-ми, а процесс реставрации начался в нулевых. Автором его, поначалу скорее бессознательно, стал Владимир Путин. Полтора десятилетия все шло достаточно вяло, но в 2014 году после известных событий существенно ускорилось. Думаю, до финала еще далеко, но находимся мы сейчас в чрезвычайно важной и определяющей точке. И ожесточенное сопротивление движению имперской реставрации как с внешней стороны, так и внутреннее, его накал и нерв, убедительно свидетельствуют, что имеем дело мы с огромным революционным и постреволюционным процессом. И, обрати внимание, насколько зеркальны нынешние дела относительно сталинских 30-х. Очевидно, что социал-консерватизм, микс левого и правого – это просто-напросто способ выживания России в ее традиционном виде и состоянии.
– Алексей, кем мы будем заменять Акунина, Пугачеву, Быкова? Есть у нас силы, таланты, ресурсы? А главное, готов ли слушатель и зритель, вызрел ли он?
– Ты формулируешь так, словно мы отвечаем за «культуру замены»: « – Что будем делать, товарищ Сталин? – Завидовать будем». Мне кажется, из тройки перечисленных уж точно никого не надо заменять – все они прошли свой причудливый, подчас страшный и зловещий путь, и множить подобные человеческие и творческие драмы – занятие, пардон за пафос, безбожное. Проще всего с Акуниным. Он много чего наговорил в последние годы, но меня неприятнее всего поразила его идея (хотя не он здесь первый) «трансформации демократии», как он конфузливо обозначил. Речь о том, что право голоса необходимо заслужить, проще говоря, далеко не все члены общества могут избирать и быть избранными. Это чистый апартеид, социал-расизм, суть которого не в каких-то глобальных рассуждениях о политических судьбах мира, но противная русофобия и желание перехватить власть в России не мытьем, так катаньем.
Алла Борисовна Пугачева – фигура в общественном смысле куда более значительная, роль ее вполне историческая, и она весьма негативна. Тут не обойтись без некоторой конспирологии. Помнишь, в свое время мы (Захар Прилепин, ты и я) писали о том, как положительное в целом, хотя подчас «маловысокохудожественное» (Зощенко) и инфантильное явление советской эстрады переродилось в отвратительную попсу 90-х и нулевых, причем зачастую с теми же хедлайнерами? Я тогда высказал следующую мысль: на рубеже 90-х Аллу Борисовну «поставили» на проект, сути которого она, может, первоначально и не понимала. Очевидной задачей тогдашних демиургов стал не только слом базовых структур, но и деконструкция, казалось бы, совершенно далекого от реальных политических процессов эстрадного дела. Перепрограммировать необходимо было среднего советского человека, особенно в провинции, а он всё-таки был уже человеком не книги, а телевизора. Пугачева ставилась арбитром и законодателем вкусов.
Требовалась, однако, смена идей, а никак не людей. Запрос формулировался почти открыто: а вот если бы помимо рекрутинга новых лиц, фабрик звезд и прочего эстрадные ветераны не просто выстроили цех по кланово-мафиозному своду понятий, но и злобно спародировали бы себя прежних, погромили бы и оплевали без того небогатое наследство? Что бы в итоге вышло?..
Вот и вышло – имеем полную возможность наблюдать за беспокойной старостью АБП. Что может быть грустнее зрелища, чем народная артистка, оставшаяся без народа?
Что до Дмитрия Львовича Быкова – его эволюцию я наблюдал с довольно близкого расстояния, и осмелюсь предположить – она наиболее трагична, ибо он прекрасно и трезво осознавал что делает, когда выбирал в качестве начальства, бухгалтерии и аудитории агрессивное, но, как ему казалось, сверхвлиятельное меньшинство. Положите рядом его публицистику и эссеистику 90-х и нулевых годов, и то, что он пишет (а больше говорит) в последнее десятилетие, и вы увидите, что не разные люди трудились, а один и тот же человек производил тексты, готовые сегодня сожрать друг друга – вот в чем трагедия! Я как-то подробно проанализировал изменение его отношения к Иосифу Бродскому – безусловно, естественна и закономерна эволюция взглядов, но противоестественно самооплевывание, где Бродский – только повод. «Нет на свете печальней измены, чем измена себе самому» (Николай Заболоцкий).
Словом, замены таких уж точно не нужно. Что касается аудитории – она давно готова к новым именам и смыслам, более того – она их взыскует и требует, достаточно отметить феномен новой патриотической поэзии, когда публика «рвет площадки» и сметает поэтические сборники так, что не хватает первоначальных тиражей, их приходится срочно допечатывать. За поэтами неизбежно подтянутся прозаики, художники и музыканты, которым народное признание и спрос предпочтительнее продюсирования, минкультовских бюджетов и грантов.
– Очевидно, что в стране уже сформирован культурный феномен военкоров. Они сегодня напоминают и Есенина-Маяковского в 20-е, и Кима-Галича-Матввееву в 60-е. Военный корреспондент, часто он же и поэт, сегодня возвышается на культурном Олимпе, но с оговорками – принимают не все...
– Ядро феномена ты обозначил точно – индивидуальность и искренность подачи плюс недоверие аудитории к официальным/традиционным способам подачи информации. Соответственно, и неприятие военкоров, которые, при всем их разнообразии в творческой манере и профессионализме, в силу указанных критериев образуют единый информационный фронт – в самой сути феномена: их не принимают силы, скорее, по роду деятельности, чем по душевной склонности, выступающие поборниками консервативных способов донесения информации.
– Вопрос о поэтах и поэзии «русской весны» и Донбасса. Эта тема – выход для современных поэтов, которых последние несколько десятилетий почти не замечали, они печатали книжки за свои деньги и, фигурально выражаясь, раздавали их у метро. И тут же проблема: уже сейчас очевидно, что рядом с этой темой появится множество «дельцов от поэзии», которые, поймав вектор, будут всячески спекулировать, продвигаться с помощью слова о войне, влезать во всевозможные союзы и объединения...
– Я, как тебе, наверное, известно, стал одним из составителей представительной антологии современной русской военной поэзии «Воскресшие на Третьей мировой». Там 63 the best поэта, претендентов на место в антологии, как ты понимаешь, было больше. Естественно, я отслеживаю этот контекст и вне нашей антологии. «Дельцов от поэзии» я (пока) не заметил. Есть избыточная прямота, лозунговость подачи (особенно у молодых), при этом практически нет, что для меня особенно ценно, ненависти и агрессии. Наверное, конъюнктурное отношение к теме начнет проявляться – в конце концов, это неизбежно в любом большом и настоящем деле. Бояться этого не нужно – конъюнктурщики бывают симпатичны и обаятельны, но не смогут имитировать талант, подлинное чувство и эмоциональное напряжение.
– Творческое объединение «КПД» все чаще мелькает в телеграм-сегменте – и вообще у многих на устах. Итак, Колобродов, Прилепин, Демидов – как вы объединились, что уже сделали, что планируете? Замечу – Колобродов значится в этой арт-группе первым.
– Значится первым исключительно для благозвучия и выразительности аббревиатуры. «Арт-группа» – сказано лестно, но не совсем точно, скорее речь может идти, в издательских терминах, об импринте, в маркетинговых – о бренде, который сотрудничает с разными издательствами. Объединились по инициативе Захара Прилепина для работы над полным собранием стихотворений, поэм и (условно) стихотворных текстов Эдуарда Лимонова, которое сейчас выходит в издательстве «Питер» –буквально на днях появился уже второй том, а запланировано четыре.
Обнаружили, что у нас получается быстро и эффективно; сложная и кропотливая работа по сбору и поиску текстов, их классификации и комментированию была проделана в чрезвычайно сжатые сроки. Двинулись дальше и совместно с издательством «Русский Гулливер» выпустили том «Всё написанное» Ивана Приблудного, легендарного поэта родом с Луганщины, единственного ученика, но не единственного собутыльника Сергея Есенина. В книгу войдут все стихи, которые удалось найти, точный и яркий биографический очерк Захара Прилепина плюс подробные комментарии и редкие фото.
Затем – «Воскресшие на Третьей мировой. Антология русской военной поэзии 2014–2022 гг.», о которой я уже говорил. И еще сборник Игоря Караулова «Моя сторона истории» (он вышел вместе с антологией).
Ну и надо сказать, что на подходе сборник Александра Пелевина «Под музыку Вагнера».
Планы – даже ближайшие – обширны и амбициозны: книги наиболее ярких современных поэтов как известных авторов, так и молодежи, которую мы открыли на семинарах «Мастреской Захара Прилепина». Полное собрание великолепного, но почти забытого советского поэта Павла Шубина, концептуальные издания, которые заставят переосмыслить многое у признанных классиков. Пока вот так.
