Десятки учеников православного мужского интерната в Ивановской области, включая самых младших, годами были вовлечены в сексуальные отношения друг с другом. Репортёр Baza Игорь Залюбовин рассказывает историю тайной жизни школы «воинов Христовых», где мальчики с первого класса знают, что такое «голландский штурвал».
Инцидент, не привлекший внимания
В начале августа 2022 года в региональном паблике «Дорожный контроль — Иваново» появилась заметка с эпичным заголовком. «Силовики вывезли на автобусах юных воинов Христовых из церковной школы в селе Клещёвка». Суть: один из воспитанников якобы обвинил другого в сексуальных домогательствах, в школу приехали следователи. В комментариях к новости сплетничали: в интернате орудовала группа захвата, а батюшек выводили в наручниках. История не попала в федеральные СМИ, и, хотя в тот день из школы вывезли более тридцати детей — всех, кто был в интернате, — через два дня их вернули обратно.
На возвращении детей настояли сами родители. Школа же опубликовала официальное заявление в своём паблике VK: «Нас уже не единожды обвиняли в различных действиях, и всегда проверки опровергали все обвинения. Так будет и сейчас». А вскоре анонимный источник прислал в редакцию информацию по этому делу. Из неё стало ясно, что пострадавший — Максим Р., из многодетной цыганской семьи, тринадцати лет. Другой воспитанник школы, Ярослав К., старше на четыре года, — втянул Р. в сексуальные отношения и насиловал в течение нескольких лет. Источник утверждал, что в школе были и другие схожие случаи, но деталей не знал.
Тогда я решил расспросить членов православной общины города Шуи. Дело в том, что «Клещёвка» — так обычно называют школу среди своих — существует при местном Николо-Шартомском монастыре. В конце нулевых на место основателя школы отца Никона пришёл отец Филипп, а управляющим стал иеромонах Спиридон. Вокруг школы и монастыря сложилось своего рода сообщество: люди, крайне почитающие всех троих и оттого не сильно откровенные в беседах с чужаками. Но кое-что важное в результате расспросов всплыло: ещё весной, после того как появилось дело Максима Р., некие «три женщины из родительского чата “Клещёвки”» искали Анастасию Р., мать Максима. Дети этих женщин якобы пострадали от схожих ситуаций.
Мать Максима я нашёл в шуйском предместье: её сильно покосившийся одноэтажный дом находится среди частной застройки на северном выезде из города. Тот, кто дал адрес семьи Р., охарактеризовал Анастасию примерно так: цыганка, в начале десятых часто просила в монастыре милостыню, иногда подворовывала. Однажды стянула сумку у одной из прихожанок, её поймали — но пожалели. Предложили отправить сына в школу-интернат. Хотя большинство мальчиков находится в «Клещёвке» за плату — как правило, около двадцати тысяч рублей в месяц, — Максима взяли «без денег, по милости». Там он проучился семь лет, вплоть до того самого инцидента. К слову, монастырь до сих пор помогает семье Р.: у Максима четверо младших братьев и сестёр. Предсказуемо, что Анастасия очень зависима от монастырского начальства.
Говорить под запись она отказалась. Анастасия уверена, что «в случае чего попы ей сожгут дом». Дело в том, что вскоре после встречи со следователем Анастасию позвали на разговор в «Клещёвку». Управляющий школой отец Спиридон якобы сказал прямо, «что следует заткнуться, иначе ей пиздец». Сына из школы Анастасия забрала и отправила к родственникам, контакты со следствием прервала, а на звонки женщин из «родительского чата» — перестала отвечать.
Воины христовы
Из Шуи я отправился в интернат. Это в двадцати минутах езды от города. По пути — идиллические пейзажи средней полосы в середине августа: убранные поля, скирды, перелески, домики с резными ставнями, маковки церквей. Миновав очередную деревню, такси сворачивает в сосновый бор. Ещё минута — и машина паркуется у КПП. С трёх сторон территория окружена забором из профнастила. С четвёртой — река.
Задавать острые вопросы я не планировал — не желая спугнуть других возможных жертв, а чтобы попасть внутрь, сочинил простенькую легенду: сестра хочет пристроить в школу своего сына, я по случаю оказался рядом и заехал на «экскурсию». Легенду я рассказываю сначала охраннику на КПП, затем завучу — Ольге Владимировне. Про эту дородную женщину в местной общине мне объяснили, что «она и есть тут настоящая хозяйка» и что «у неё роман с управляющим» — отцом Спиридоном. За парой припомнили такую историю: «Спонсоры, у школы их много, отправили О-В, Спиридона и детей на море, эти двое святош, в купальнике и плавках соответственно, катались на параплане, всем было неловко, но они кайфовали». О-В — под шестьдесят, у неё трое детей от прежнего брака — все учатся в «Клещёвке».
— Детство здесь, знаете, как в семидесятые годы, — она ведёт меня по территории бывшего пионерлагеря, где когда-то устроилась школа. — Мальчики всегда при деле. Телефонов, интернета — нет. Летом огород пропалываем, поливаем, ягоды собираем, грибы собираем; листва опадает, это самое, — собираем листву; скворечники делаем сами, кормушки делаем сами. Есть боевая полоса препятствий, как в армии. Физкультура с первого класса, военная подготовка — с пятого. На летние месяцы мы заключаем договор с военкоматом и воинской частью, — О-В кивает на деревья, исписанные символом Z. — Вот, ребятки нарисовали. Ещё у нас был марш-бросок, бегали дети до этого самого, до [соседнего села] Сергеева. И, это самое, писали письма, посылали молитвы туда ребятам, приходили ответы, то есть — у нас переписка, — с благодушной улыбкой заключает она. Навстречу нам идёт парень лет 16 — на нём военная форма и Z-шеврон. Он почтительно кивает нам.
На мой вопрос, кто такие «воины Христовы» — это словосочетание можно было найти на сайте школы (сейчас удалено. — Прим. Baza), — О-В объясняет, что это парни, которые могут защитить свою родину и бога, именно поэтому здесь учат послушанию, труду и молитве.
Мы входим в здание жилого корпуса. Сейчас здесь пусто: дети как раз уехали на «Клещёвские зори» — местный аналог военных сборов. Их проводят каждый август. В остальное время младшие живут на первом этаже, те, кто старше, — на втором и третьем. По информации от анонимного источника, с пятого по седьмой класс Максима Р. неоднократно насиловали под лестницей и в душевой у старших. О-В показывает мне эту душевую с до блеска начищенной кафельной плиткой.
Один из выпускников «Клещёвки», М., так описывает ту историю: «Была личность такая, как Ярослав К. Вороватый, злобный, мстительный. Помню, его лишили последнего звонка — ну, с голубизной связано. Это, получается, было ещё в двадцатом году. Доучиться дали, но на последний звонок не пустили. А дело в том, что их спалили, что Ярослав К. и Максим Р. друг другу дрочили. И письку в жопу там совали. А всплыло сейчас. Ну и, видимо, решили так: раз Ярослав К. старше, значит, он виноват. Может, и принуждал он Максима Р.».
Тем временем О-В знакомит меня с воспитателем младших: «Сергей Сергеевич». Худой, маленького роста, с детским лицом, сам бывший выпускник «Клещёвки». О-В уходит, а С-С повторяет тезисы про местные порядки: парни всегда при деле, звонок родным раз в неделю и телевизор по выходным на несколько часов. Смотрят на DVD советские фильмы: комедии Гайдая или что-нибудь героическое, про войну. По будням у них учёба: обычные предметы и закон Божий. Каждый день служба. Для провинившихся есть послушания: убирать снег, мыть туалеты и душевую, дежурить в столовой. Отбой в десять, после молитвы.
— У нас первый этаж закрывается на ночь от старших, — предупреждает С-С. — И я здесь, если что, круглосуточно.
— А что тут такое происходит? Для чего здесь быть круглосуточно? — спрашиваю я.
С-С неопределённо пожимает плечами.
— Ну мало ли.
В корпус заходит управляющий школой, отец Спиридон. Это крупный мужчина в чёрной рясе. Ему около пятидесяти лет. Он весело переговаривается с сопровождающими его людьми в синей форме — это сотрудники прокуратуры. Идёт приёмка школы к новому учебному году.
Случай в медблоке
Спустя несколько дней расследования под официальным заявлением школы в VK я нашёл комментарий некоего Алексея Григулецкого: «Могут ли бывшие учащиеся заявить о нарушениях в комиссию, назначенную епархиальным архиереем?»
Оказалось, Григулецкий — сын одной из тех трёх женщин «из родительского чата». В 2016 году его мать, Оксана, сильно заболела — присмотреть за пятнадцатилетним подростком было некому, и она решила временно отправить Алексея в «Клещёвку», «потому что слышала про интернат много хорошего». Григулецкий сдал экзамены в восьмой класс в конце августа того же года. «У меня до этого была обычная жизнь, обычная компания, и тут сразу бросилось в глаза то, что эти ребята странные, — вспоминает Григулецкий. — Неопрятные и, как бы выразиться, они, короче, странно разговаривали. Налицо была такая деградация. Ребята всю жизнь живут в какой-то среде религиозной: и вот подростковые проблемы, перемешанные с религиозной темой. Вся каша половая, девочку хочется, и они это называют блудом, начинают отшучиваться так узко, что ты видишь — никакого развития культурного нет. Довольно быстро стало доходить, как они решают свои проблемы. Ну. Гейством. Кто-то мог в раздевалке. Кто-то — под лестницей. Кто-то в душе умудрялся. Кто-то в бане подольше оставался. Кто-то на заброшенные бараки ходил. Мест, где можно этим заняться, — выше крыши. Все про это слышали как бы, но, разумеется, никто не видел. Сам признаться — кто признается? Но так вышло, что через месяц пребывания там я увидел всё своими глазами».
В начале октября Григулецкий сильно простудился и попал в медблок. Это небольшое помещение в торце жилого корпуса, расположенное на первом этаже. Две палаты: в одной жил Григулецкий и семиклассник [ФИО 1]. В другой — пятиклассник [ФИО 2] и третьеклассник Миша Ф. Врач в тот день уехала в город — и дети были предоставлены сами себе.
«Понятно, они все помладше, им со мной общаться не о чем, — вспоминает Григулецкий. — И они все тусуются в другой комнате. Тут заходит в один из вечеров семиклассник [ФИО 1]. Говорит: слушай, Лёш, прикинь, там пятиклассник [ФИО 2] в рот дал Мише Ф. Типа, смотри, что умею, и, эм, дал. Я говорю ему: ты понимаешь, что, если ты гонишь, ты отхватишь леща? Он говорит: я тебе не вру. Ответственно тебе, блин, заявляю. Он дал в рот ему. Я говорю: давай ты ещё раз в к ним комнату зайдёшь и попросишь повторить. Но дверь до конца не закроешь, и мне будет как раз всё видно. И если Миша Ф. согласится, то будем разбираться. И [ФИО 1] пошёл. И попросил, чтоб они повторили. [ФИО 2] сказал Мише Ф. встать на колени, и, короче, они это повторили. Разумеется, я туда влетаю, [ФИО 2] получает несколько хороших ударов по роже. Утром я пошёл к отцу Спиридону. Начал рассказывать, пытаясь заменять слово “педерастия” на “содомия”. Спиридон выслушал. Я не заметил в его глазах какой-то растерянности, шока. Сказал только: никому про это не рассказывай. Я месяц выждал, потом стал задавать вопросы неудобные, почему все решили скрыть, и они начали меня кошмарить».
Женщина, которая боролась
«Моя история интересна только тем, что я единственная мама, которая приняла бой», — говорит Александра К., мать Миши Ф. Это вторая женщина из «родительского чата». Мы встретились в кафе в небольшом городке Владимирской области — точное место она просит не называть. Год назад Александра насовсем переехала сюда из Москвы. В прошлом она психолог, потом ушла в религию и постепенно оставила практику. В середине десятых взяла на воспитание мальчика из детдома. Заниматься в обычной школе ему оказалось не по силам: раннее детство было очень трудным, и это наложило свой отпечаток. Зная о «Клещёвке», Александра решила переехать с сыном туда. План был прост: она найдёт себе какую-нибудь работу при школе, а тот будет расти у неё перед глазами.
«Начался учебный год, месяц я приезжала-уезжала, надо было вещи довезти, — рассказывает А-К. — В начале октября 2016 года было родительское собрание, и после я снова уехала в Москву. Седьмого, значит, это всё уже произошло. Мне никто ничего не сказал. Дня через три зачем-то сама позвонила воспитателю — и он между делом сказал, мол, ваш что-то набедокурил. Я спросила, что именно? Мне в ответ, ой, да там пока разбираются, говорить не благословлено. С ребёнком мне поговорить не давали. Ну как-то по интонации я не поняла, что серьёзное. И потом снова мы созваниваемся с этим воспитателем. И он говорит, а вы что, до сих пор не знаете? И выдаёт замечательное слово: разврат. Якобы мой с каким-то другим мальчиком. Рукоблудили. Он не сказал конкретно (подробно случившееся описано Григулецким в предыдущей главе. — Прим. Baza).
Поговорить с ребёнком по телефону мне не дали снова. Я была у метро, стала бегать с этой трубкой и кричать: я вас всех посажу, я вас всех посажу. Собралась, приехала туда, я московская жительница — думала, будет реакция, ну, простите-извините. Ничего этого не было, был наезд! Ты кого нам привезла? Это ты такая, это он такой! Так говорил Спиридон. О-В сказала: Александра, смиряйтесь. И тут, чуть позже, я имела общение с Филиппом. Он очень тихо, спокойно выслушал всё и говорит: а может, это хорошо? Ну, мол, вы бы не узнали, и неизвестно что было бы, а тут мы можем принять меры. И на меня что-то нашло, я когда вышла оттуда, мамочки спрашивают — ну, как дела? Я говорю: всё хорошо. А через несколько часов меня как это всё догнало! Чего хорошо-то? Но, в общем, я подумала, решила сделать вид, что смирилась, и остаться там, собрать информацию. Думаю, пойду дальше к архиерею, но поначалу надо было разузнать».
Так Александра несколько месяцев в подробностях изучала местную жизнь изнутри. «И я поняла, что они тщательно всё скрывают, что с моим мальчиком было насилие. Медсестра, из-за прогула которой в тот день всё произошло, узнала о случившемся от меня, вот как они скрывали! А мне чем дальше, тем больше открывались имена других мальчиков. [ФИО 3], десять лет. С ним случилось в летнем лагере, на “Клещёвских зорях”. Его дети называли девочкой. [ФИО 4] — это десятый год, что ли. За год до нашего, в шестнадцатом году, там был мальчик [ФИО 5] — он всю группу младшую просто… Его оттуда пришлось в итоге убрать. С моим ребёнком случилось когда, с ним вызывали ещё одного мальчика — якобы видели его на коленях, как он делал это тому же [ФИО 2] (мальчику, который домогался сына Александры. — Прим. Baza). Я говорю, как, и мама [пострадавшего] ничего не знает? Узнала номер телефона, мама Таня живёт в Иваново, а папа — монах в Шуйском соборе. Пошла к нему сначала, говорю, так и так, и он развернулся и молча пошёл. Пошла к маме — у неё сначала нормальная реакция: пойду завтра заберу. На следующий день говорит — я вам не верю, вы наговариваете. Школа давит психологически, они поставили себя непогрешимыми, и все смотрят им в рот. Родителям они рассказывают, какие дети плохие. А для детей у них есть свои способы».
Александра К. безуспешно билась со школой несколько лет: писала заявления в полицию, обращалась в суд с гражданским иском, жаловалась в РПЦ — но уголовное дело так и не было возбуждено. В школу приезжали проверки. Но дети упорно молчали.
В каморке отца Аристарха
«Через несколько месяцев после того, как я стал свидетелем эпизода [c Мишей Ф.], меня стали ломать, — рассказывает Алексей Григулецкий. — Я приехал здоровым парнем, у меня родители с Кавказа и я тоже, кровь кипела. Я ненавижу эту голубизну. С ней никто ничего не делает! И вот уже я ловлю себя на том, что у меня депрессия глубочайшая, суицидальные мысли появились. Пошло от О-В и отца Спиридона, они мне говорят: тебя мать бросила, ты ей не нужен, ты никому не нужен, от тебя отказались, ты умрёшь. Я звоню маме: мам, тут нездоровая херня, забери меня, а она мне с полной уверенностью говорит: слушай, у тебя же там проблемы, тебе нужно вырасти, что ты как маленький? Они маме говорили постоянно за то, что я какой-то маргинал конченый. И понятно, что мама, женщина, которая болеет, которая при смерти фактически, конечно, хочет, чтобы сын вырос нормальным человеком и его не выгнали. Был ещё такой отец Аристарх — главный воспитатель. На самом деле — просто сволочь. Бил детей, унижал всячески морально. Одно на одно, система непонятная, и тут ещё какой-то отец Аристарх, урод, реально кайфовал от насилия.
Когда я разговаривал с мамой, в больнице после операции она лежала; там телефоны запрещены же, а я контрабандой провёз мыльницу (кнопочный мобильный телефон. — Прим. Baza), я разговаривал с мамой в лесу в херово-кикерово возле речки где-то… И отец Аристарх меня выследил, отобрал телефон и запретил разговаривать с мамой ещё на две недели! Но меня он хотя бы боялся бить. Потому что дошло до того, что я просто носил с собой кусок арматуры, спрятанный в рукаве куртки, и однажды он попытался — я сказал: не подходи, ввалю. В общем, я старался не появляться в «Клещёвке» — вместо этого при любом удобном случае уезжал работать на конюшню в монастыре, лишь бы не там. Так я полтора года там провёл, а потом не выдержал и сбежал. Как-то правдами и неправдами забрали документы».
Весь сентябрь в поисках новых свидетелей мне пришлось путешествовать по большим и малым городам Золотого кольца: Кострома, Палех, Юрьевец, Переславль-Залесский, — и в рассказах бывших выпускников снова и снова появлялось это имя — отец Аристарх. Среднего роста, под шестьдесят, седой монах — его описывают примерно так и добавляют оценки вроде: «обиженный жизнью», «злой человек», «карательная машина». Все мои собеседники рассказывали об Аристархе истории, совпадающие вплоть до мелких деталей. Приведу характерное воспоминание однокашника Григулецкого, Пети Суркова. Он учился в «Клещёвке» десять лет, с первого класса.
«У Аристарха была отдельная комната, ну, каморка. У него там висели портупея широкая, ремень узенький, бечёвка капроновая, лоза, провод и дрын. У каждого орудия была своя стоимость удара: один удар лозой заменит два удара портупеей. У нас еженедельные были порки, по итогам недели. И от случая к случаю — на неделе. Разбил план эвакуации — идёшь в каморку к Аристарху. Мой одноклассник — [ФИО 6], тоже гей, — его особенно любили пиздить. Показывай дневник — двойка? Пойдём. У него как-то случилось воспаление этих ран, дети ходили в медблок и выпрашивали мази. Нельзя было, чтобы врач — она же мирянка — увидела. Ну а если ей что-то попытаться сказать на словах, она не верила, мол, ты что, это всё святые люди. Касательно субботних порок — это происходило в актовом зале, при полном построении, при всех. Спустил портки до колен, лёг на лавку, зачитали нарушение, тебе всыпали — оделся и пошёл. В особых случаях они любили поставить человека на колени и заставить его извиняться. Один раз собрали всех в столярке. По одному запускали. Руки в тиски. Не до хруста, но чтобы ты не мог их вырвать. И лозой херачили. Там ребята ссались! Мне до сих пор это снится иногда. Я маме при каждом свидании говорил — забери меня отсюда. А реакция такая же, как у медсестры: это же батюшки. Потом моего среднего брата отправили в «Клещёвку», потом — младшего. Мы ей говорили. Ничего. Она мне только в семнадцатом году поверила — когда десять лет прошло».
Самое время сказать, что мама Пети, Елена, — третья женщина из «родительского чата».
Семья, которую не жалуют в монастыре
Православная семья Сурковых переехала в деревню Мизгино, что рядом с Николо-Шартомским монастырём, в начале нулевых. Как и несколько других семей, они сделали это по благословению тогдашнего игумена Никона. Прошло несколько лет, старшему сыну пора было идти в школу. Никон дал новое благословение: всех мальчиков следует отдать учиться в «Клещёвку». Сначала туда пошёл старший сын Петя, затем отправили среднего, Б. (в силу обстоятельств мы вынуждены изменить его имя. — Прим. Baza). А потом — и младшего. Забирать их обратно пришлось безо всякого благословения.
«Это лучшее что мы можем дать детям, — так я говорила мужу, — вспоминает Елена Суркова, — Мы сами их так не научим. Они будут воины Христовы. Поэтому у меня все три сына там училось. И только после той истории в медблоке до меня начало что-то доходить. И я и их забрала. Хорошо помню, как Александра [К., мать Миши Ф.] пришла к отцу Филиппу. Отец Филипп с Александрой разговаривал очень долго. Я так понимаю, он хотел выяснить, что она за человек, может искал слабые ее места. Через некоторое он понял, что у нее слабых мест нет, что она выясняет информацию про них, и сказал: “забирай ребенка, и вали отсюда, ты кого нам привезла и ты вообще больная?”. Я верю, он может так сказать, мы когда детей забирали — он позвонил. Вы что детей забираете из школы? Их что, насилуют, что ли? Если вы заберёте, с вами никто общаться не будет, вам никто не будет помогать! Вас благословил Владыка Никон, вот у него и спрашивайте. Потом нам передали, что если мы будем что-то говорить про школу, то на жизни наших детей отразится. Не то что их машина собьёт, конечно, но… О-В ко мне подходила, спрашивала: вы что, обижены? Конечно, я обижена! Я хотела, чтобы мои сыновья были воинами Христовыми. Но их О-В воспитывала, а она женщина. Отец Спиридон — баба, по сути. Он лживый. Мой средний сын Б. слышал, как отец Спиридон с О-В идут и обсуждают, кто с каким мальчиком пара. Всё они знают, им с помощью этого лишь удобно было детьми управлять».
Старшему сыну Сурковых, Пете, двадцать лет. Сейчас у него «полно подруг» и он не собирается возвращаться к гомосексуальным отношениям. Но на протяжении десяти лет обучения в школе у него были связи только с парнями. Так же, как и у половины его одноклассников.
«Воспитатели говорили, что вот такое существует — пидорасы есть, но никто не говорил, что это плохо. У меня опыт случился в первом классе, это было на уровне ровесников, оральные сношения. Собирались между своими друзьями, чтобы это никуда... Но выяснилось, меня высекли. Родителям ничего не сказали. Несколько лет я этого не касался. В пятом классе продолжилось уже. Тоже на уровне круга общения своего. Лично у меня. Потому что, если с более взрослым, он может тебя шантажировать, если с более младшим — ну, блядь, как бы, это, сука... Нехорошо. Поэтому встречаются ребята с разницей плюс-минус один год. Будем считать, два класса — то есть это человек двадцать. Если про меня говорить, вот из этих двадцати — я человек восемь знаю лично. Ну и так в каждой возрастной группе. Это не то что плюс-минус отношения, скорее на уровне поебались-разбежались. Два персонажа знают, что могут сделать друг другу приятно, но не всегда это получается, и оба знают, что у них есть альтернатива. Мы обычно просыпались ночью, уходили в какую-нибудь дальнюю комнату, где никого нет. Там делали свои дела и разбегались. Там комната самоподготовки, например. Диванчики стояли, пальмы там. До того как я к этой схеме пришёл, ныкались во всяких заброшенных зданиях, их много на территории. По лесам бродили, сначала как Робин Гуды, а потом… Не выноси из избы, сами разберёмся. А никто не разбирался. Ещё я очень переживал, когда мой средний брат, Б., перешёл в пятый класс: на него положил глаз один мой одноклассник».
«Он был старше на три года, — вспоминает средний брат Б. — Когда я говорю своим друзьям, что у меня в двенадцать лет произошло по согласию, они говорят — какое согласие может быть в таком возрасте? Но я считаю, что это было добровольно. А первый раз я столкнулся с этим: второй класс. Чистили зубы, выходит из туалетной кабинки мальчик и говорит — смотри, что мне сделали. И оттуда потом вышел второй мальчик — и говорит, я сделал ему минет. Постепенно начинаются разговоры: а вы знаете, что такое секс? Преподносится в ключе обычных отношений. Интернет там не ловил, да и телефонов нет, информации никакой. Ну и сначала была какая-то шайка, породила свои плоды. Когда я перешёл в пятый класс, там все уже свободно об этом разговаривали. Знали конкретных людей, кто куда ходил. Каждый второй примерно. И потом это разрасталось. Это был чаще оральный. Ну или подрочить друг другу — голландский штурвал. Иногда дети оставались убирать кабинеты. Кельи, когда воспитатель куда-то ушёл. Лес — там есть заброшка. Никаких знаков внимания друг другу не было: как правило, самые отдалённые — это и есть пара. Скорее это было с кем удобно, с кем у тебя график совпадает. Ну, в общем, потом, когда нас из школы забрали, я долго себя пытался принять. Пил антидепрессанты. Был долгий кризис осознания, что гомосексуал, что я никому не могу об этом сказать… Родители до сих пор не осознали».
Тяжелый вздох отца Филиппа
В середине сентября этого года до меня дошли слухи, что по делам, связанным с сексуальными отношениями в школе, задержаны два человека. Тот самый Ярослав К. — по делу Максима Р. — и выпускник Иван Л. — по ещё одному делу. «Ваня тихонький. Он сирота, его привезли монахини когда-то, и с первого класса он в “Клещёвке” проучился, — рассказывает один из выпускников школы. — Получается, всему этому пидорскому там и научили его. То, что я знаю по слухам: он с ребятами, которые младше него, тусил, вплоть до пихания пиписьки в задний проход, и просил им подрочить. Видимо, когда детей в августе допросили, это выяснилось».
В начале ноября директор школы, отец Филипп, ушёл с этой должности. С ним у семьи Сурковых связана ещё одна важная история. Её мне рассказала старшая сестра братьев Сурковых, Таня. Ей 23 года, сейчас она живёт в Петербурге, а детство и отрочество провела в подобной «Клещёвке» школе для девочек при том же Шартомском монастыре. «Отец Филипп очень любил к нам в школу ездить. Он часто мог забрать всех девочек и увезти в кино. Или на каток. Закинуть петарду в класс. Или принести охапку снега и во всех кидаться. Ему нравилось, что дети считали его своим — другом и героем. Был период, когда мы жили в общежитии, он мог взять пару девочек, отвезти в большой магазин — и они всем закупали вкусняшек. Иногда спрашивал: собираетесь погулять? Он мог дать — три-четыре тысячи, идите погуляйте. Перед этим спрашивал, кто с кем встречается с «Клещёвки»? Поскольку это было запрещено между школами, он спрашивал — кто с кем встречается. Девочек за это выгоняли из школы. Мальчишкам было в этом плане легче, их не считали виноватыми.
В девятом классе мы особенно сблизились. Общежитие к тому моменту закрылось, мне надо было ездить домой в Мизгино после школы, он иногда меня подвозил, потому что ему было по пути. Я слышала от других девочек, что он любил щекотаться: делал вид, что щекочет, но больше лапал в районе груди. В один из дней, когда он хотел довезти меня до дома — он всегда просил садиться на переднее сиденье, — отец Филипп сначала просто положил мне руку на колено. А у нас школьная форма — двадцать сантиметров, юбка ниже колена. То есть засунуть руку под юбку — нужно постараться. Когда он это сделал, я была в шоке. Но потом нашла в себе силы выскочить из машины. С тех пор я его избегала».
Летом 2022 года года следователи допрашивали Таню по делу Максима Р. За пару дней до этого ей позвонил отец Филипп. Он пытался выяснить, что за показания она собирается дать. Таня записала разговор. Вот небольшой отрывок из той беседы. Полная версия есть в распоряжении редакции.
О. Филипп: А чё случилось-то у нас? Приехали показания снимать, тебя вызвали?
Таня: Давала показания.
О. Филипп: Ммм. Что-то личное, да?
Таня: Про школьное насилие.
О. Филипп: Видимо, опять кто-то написал жалобу. Они, видишь, похоже, хотят обвинить старших. Там есть люди, которые против нас. […] И чё, тебя тоже вызвали, получается?
Таня: Да. А вы считаете, там ничего ничего не происходило и из мухи раздувают слона?
О. Филипп: Да нет, почему. С детьми-то вопрос, там всегда вопрос был проблемный. Просто они [в полиции], может, думают, что взрослые…
Таня: Ну, их можно понять, если ситуация не меняется из раза в раз.
О. Филипп: Это понятно, понятно… Я про то, [что в полиции решили], что сами взрослые на детей это делают, я про это. То, что у детей между собой, это проблема есть такая. […] Ну да, конечно, с этим проблема-то. Я, честно говоря, могу только догадываться. Ты, наверное, больше меня знаешь […].
Таня: Ну, будем откровенны, все же знают, что их там палками лупили, когда и розгами били, все знают про комнату порки и про гомосексуальные связи, и это всё было, и это всё игнорировалось, а со стороны взрослых это всё преподносилось так, что «это же по обоюдному согласию». Ну это же не нормально?
О. Филипп: Это не нормально, да.
Таня: Детям напрямую говорят, вас сюда сдали, вы здесь не нужны. А воспитатели, которые их могут избить, они с ними двадцать четыре на семь. Все знают, что их розгами били. Ты после такого не просто перестаёшь верить во взрослых, ты перестаёшь верить в религию. Больше десяти лет такая ситуация. Но сама формула, когда взрослые прикрываются религией…
О. Филипп: Ну ведь, когда мы берём детей, никто не знает, даже мама. И мы берём десять детей каждый год, и среди них один есть, засранец. И мы его увидим через полгода — какой он. И мы убираем, всё — его и того, с кем он… дружил. Даже если педсостав поменяют, всё равно приходят дети эти заражённые. <…> (Вздыхает.) Тяжела ноша наша. Пытаемся что-то сделать. <…> Я не то что оправдываюсь. Но это не наш уровень, не монашеский, заниматься детьми. У нас старец был, он благословил, куда деваться?
Перед публикацией этого текста я позвонил всему школьному начальству, чтобы дать им возможность объяснить ситуацию. Отец Спиридон и отец Аристарх проигнорировали звонки и сообщения в WhatsApp. Отец Филипп отказался от комментариев, сославшись на тайну следствия: «Идёт дело, сказать ничего не могу при всём желании». Завуч О-В — на то, что я обманул её при посещении интерната, выдав себя за обывателя. «Вся вами собранная информация не может восприниматься мной как правда, так как наше знакомство вы начали со лжи. Я бы не отказалась и тогда ответить на интересующие вас вопросы. Сейчас у меня нет гарантии, что человек, способный на ложь, не переврёт мои ответы».
В материале использованы фотографии с порталов shartom-school.ru и photo.vipmake.com, а также стоп-кадры из фильма к 17-летию «Клёщевки», размещённого тут, — www.youtube.com/watch?v=PwUErVHNZOg.