Пару лет назад я проходила терапию у психолога. Это был первый опыт, и мы пробовали разные практики. Одна из них заключалась в том, чтобы научиться создавать гармонию в своём сознании, мысленно перемещаясь в знакомое, надёжное и позитивное место, моё место силы, брать там энергию и настрой на реальность.
Место силы, если задуматься, есть у всех. Кто-то любит представлять величественные горы, кто-то шум моря и пляж с ракушками, кто-то лесопосадки за окнами своей квартиры с шашлыком и песнями под гитару. Моё нашлось не в путешествии и не «под боком»: я выудила его из моих очень давних воспоминаний. Закрыв глаза, я могла почувствовать его запах, вкус, осязать его кожей и видеть самые мельчайшие его детали, которых в реальности давно уже не было. Это был дом моей бабушки, который был давно покинут, дом моего детства. О ней я писала здесь. Я приглашаю вас побывать в этом месте. Следуйте за мной…
Я иду по атласной серой ленте асфальтированной дороги. По её краям кучерявится коротенький ёжик травы-муравы, как её называла моя прабабушка. Возле самой дороги она чуть гуще и зеленее – туда стекает дождевая вода, после мощной летней грозы там наливаются сверкающие лужи, в которых любит купаться местная живность: мамы-гуси и утки со своими многочисленными пушистыми писклявыми комочками.
Справа гуляют несколько телят. Они лениво поднимают на меня свои огромные глаза и непрерывно жуют ещё не выжженную солнцем траву.
Слева встряхивает рыжей гривой соседская лошадь, неуклюже переступая спутанными верёвкой передними ногами: чтобы не убежала далеко от дома.
Дорогу перебегают рыжие, чёрные, белые шустрые несушки, роют землю в поисках своих птичьих деликатесов.
Я иду неспешно, шлёпая резиновыми сланцами и щурясь от солнца. На лбу проступает испарина: после дождя жара всегда тяжёлая и влажная. Вижу высокий раскидистый дуб: ему много лет. Его посадили до моего рождения, в тот год, когда погиб мой дядя. О нём я писала здесь.
Из-за дуба выглядывают белые стволы берёз, они ещё старше, и без них я не представляю себе этого зелёного дома с голубыми окнами.
Вот показался и он: крыльцо, веранда. Три "парадных" окна смотрят на белые деревья: одно из кухни, два из зала.
Я схожу с дороги на поляну в мягкие кудри травы-муравы. Несколько шагов – и я у ворот. Они низкие, открываются самодельной щеколдой, которая очень громко звенит, если хлопнуть хорошенько. В доме всегда слышно, что кто-то пришёл. Я невольно моргаю от этого звона и чувствую, как по голым ногам хлещут длинные листья садовых лилейников. Я их не люблю: листья жёсткие и на ногах остаётся неприятное ощущение, как от укусов насекомых.
Я освобождаюсь из лилейных пут и вприпрыжку иду к зелёной лавочке, которая стоит слева перед домом. В этом году она зелёная, я сама её красила. Она уже была и коричневой, и красной, и даже модного сейчас «мятного» цвета. После зимы краска всегда облазила, а обновляли мы её тем, что было в запасе в дедушкином гараже.
Я сижу на видавшей виды доске, смотрю на огромный цветник и вдыхаю запах летней свободы. Маки, бархатцы, розы, флоксы, георгины, дельфиниумы… Я не помню всех названий многочисленных вспышек цвета под берёзовыми тенями, но я помню ощущение, что дни поставлены на паузу, можно сидеть, болтать ногами, смотреть на цветы и мечтать о том, что половина лета ещё впереди.
Запахи сливаются со звуками: чирикают воробьи. Они учат своих малышей летать. Те сидят на бельевых верёвках или острых уголках выцветшего штакетника и своими ещё желтоватыми клювиками требуют завтрак. А хитрые родители вынуждают их вспорхнуть со своих безопасных мест и добыть жука или червяка самостоятельно.
Над нежными полупрозрачными лепестками маков жужжат жёлто-полосатые трудяги, заставляя цветы трепетать как от сквозняка: у деда в саду стоит несколько ульев. С пчёлами у меня было холодное противостояние. Они меня жалили то в бровь, то в пятку, то в ладошку, а мне нельзя было прихлопнуть из мести ни одной: мёд нам дают, как же мы без мёда. Поэтому я сначала плакала, потом уже, повзрослев, злилась, и мёд, иногда, не ела буквально из протеста.
Только если полить им зажаристую корочку свежеиспечённого домашнего хлеба, намазанную маслом и откусывать, запивая холодным молоком, непременно сидя на крылечке.
Бабушка всегда говорила, что на улице есть хлеб вкуснее: аромат совсем другой.
К слову, мой дед до сих пор пчеловодит: меня уже не жалят его питомцы, поэтому мой утренний кофе - всегда с ложкой домашнего мёда.
Я встаю с лавочки и пересаживаюсь на крыльцо, оно горячее, и я стягиваю края шортиков чуть вниз, чтобы не обжечь ноги. Сбоку от крыльца показывается чёрный кожаный носик: это наш пёс, Дозор. Он смешной, коротколапый, пушистый как барсук и такой же чёрно-белый. Он очень привязан ко мне и сразу кладёт свою мордочку мне на колени. С некоторых пор его нельзя брать с собой «за ограду», бабушка получила обидный штраф в 200 рублей, за то, что он увязался за ней в магазин. Сидит теперь, скучает, караулит пчёл, воробьёв и гоняет гусей от ворот. Я чешу его за ухом, а он смешно дёргает задней ногой и хрюкает, как поросёнок. Жара становится всё тягучее, я встаю с крыльца, сбрасываю шлёпанцы и толкаю голубую дверь.
Я попадаю в прохладную веранду. Разгорячённые стопы с благодарностью чувствуют освежающий голый пол перед ковриком. Тёмно-зелёный, он напоминает траву на поляне перед воротами и щекочет пятки. Я иду вперёд в сени.
Там всегда темно, это что-то вроде кладовой. За все годы, что я гостила у бабушки, я так и не увидела всего, что там лежало на полочках, в шкафчиках и в коробочках. Для нас это называлось «хлам», для них – «нажитое».
Смотрю налево: летом дверь в кухню всегда открыта. Оттуда слышатся звуки танцующей в руках прабабушки посуды и кипящего чего-то вкусного на газовой плите. Я перешагиваю высокий скользкий порог.
Кухня очень светлая. На окнах лежат доспевающие первые помидоры. На столе множество вазочек, тарелочек, плошек с домашним творогом, уже надоевшими огурцами, кислой красной смородиной. В кастрюльке кипит борщ.
Через несколько лет я буду варить такой же, по рецепту своей прабабушки Паши. О ней ещё напишутся мои рассказы.
– Сонюшка! Обедать будешь? Скоро готово будет.
Я уже не помню её голос, но так называла меня только она. Она вперевалочку топает по кухне, шаркая уже непослушными от старости ногами. Она отправляет в кастрюлю картошку, свекольные листья, солит, пробует на вкус.
Я прохожу в зал. В кресле сидит бабушка Лида в летнем домашнем платье и лёгкой выцветшей косынке: уже наработалась в огороде с раннего утра и дремлет под телевизор. Дед подбавляет компанейского «храпака», отвернувшись к стенке на диване. Я сажусь рядом с бабушкой в другое кресло, думаю: «Ну чего они всё время спят днём!». Она открывает глаза и улыбается:
– Ласточка моя, там баба Паша суп варит, сбегай в «малушку» за сметанкой! В маленьком холодильнике банка с металлической крышкой.
«Малушкой» называли летнюю кухню, по сути – отдельный однокомнатный домик с кухней, в котором бабушка сепарировала молоко и делала заготовки на зиму.
Я выбегаю из дома, ныряю в шлёпанцы и пробираюсь по еле видимой от обилия цветов дорожке к нашей «малушке».
Я уворачиваюсь от маковых бутонов и потревоженных медовых кусак. Аккуратно переступаю водяной шланг, который лежит поперёк дорожки. Он раз пять за моё детство был виновником разбитых до крови коленок, бабушкиных «охов» и истраченных запасов зелёнки и лейкопластыря. Ещё пара шагов, и я взбираюсь на высокое крыльцо летней кухни. Здесь было столько детских игр и споров, посиделок с бабушкой и прабабушкой, которые резали прошлогодние овощи на корм корове или просто отдыхали в тени после очередного огородного «рывка» и рассказывали истории о своей молодости и войне.
Каждый сантиметр этого цветника, дома, сада, «малушки» хранит мои и их воспоминания. Именно они создают это укромное место силы, в котором хранится мой ресурс, куда я могу мысленно вернуться и поймать спокойствие и умиротворение в нужный момент. Они, конечно, не уместились в один рассказ.
Спасибо, дорогие читатели, что побывали со мной там сегодня, мы ещё вернёмся туда и обязательно продолжим.