И, не будь «Шинели», не пошла бы наша родная литература другим путем?
Взгляд читателя и почитателя творчества Николая Васильевича Гоголя на повесть «Шинель».
Останавливаться на сюжете не буду. Полагаю, с ним знаком даже самый нерадивый из российских старшеклассников. Да что сюжет! Ну, построил какой-то меленький чиновник шинелишку, которую стащили с его плеч на другой же день. Благо, новая была. Погоревал чиновник, погоревал, да и помер. Вот, собственно, и все.
Но какую же сладкую конфетку сотворил из этого сюжетца Николай Васильевич! Вкусивши от такой конфетки, самому хочется взяться за перо и пуститься во все тяжкие, отстаивая право на жизнь малых мира сего. Но, рассосавши конфетку до конца, задаешь себе кощунственный вопрос: а что, больше ничего не было?
Даже, если ограничиться сугубо российской тематикой, какими только сюжетами не одарила наших беллетристов родная история предшествующих веков! Да и XIX век богат был на события, которые требовали осмысления и анализа со стороны «инженеров человеческих душ». Но, сдается мне, что некоторые из наших «великих русских писателей», подпав на заре своей литературной деятельности под обаяние «Шинели», так всю жизнь и продолжали заниматься препарированием «маленького человека». Талантливо заниматься. Настолько талантливо, что целым поколениям читателей внушили нетривиальную мысль: «маленький человек – он, понимаете, тоже человек». Хотя и среди писателей этой генерации нет – нет, а возникали крамольные мысли. Ну, вы помните: «Тварь ли я дрожащая или право имею?» Да еще с соответствующими практическими выводами.
Признаюсь, говорит во мне досада, уходящая корнями в юношеский или, еще дальше, в подростковый возраст: почему родная российская литература обделила своих же детей качественным историческим чтением? Ведь любовь к чтению приобретается еще в нежном отроческом возрасте. А что может быть привлекательней для юного сердца, чем красочное повествование о подвигах и приключениях мужественных предков?
Но не было у нас прежде, да и ныне нет писателей исторического жанра калибра Х. Снекевича, В. Скотта, А. Дюма, М. Дрюона и проч. Нет у нас и отечественных корифеев приключенческого жанра, подобных Ж. Верну, М. Риду, Р. Сабатини, Л. Буссенару, Р. Хаггарту и иным. И, как я понимаю, теперь, в эпоху «фэнтази», они уже не появятся.
Перечитал написанное и понял, что ушел далеко в сторону. Надо возвращаться на заданный курс.
Акакий Акакиевич Башмачкин, вечный титулярный советник, положивший начало всем «маленьким людям» в нашей литературе, так прямо и родился Акакием Акакиевичем, титулярным советником, с внешностью самой неприметной (низенький чиновник с лысинкою на лбу, в потертом вицмундире не натурального зеленого, а какого-то рыжевато-мучного цвета), скромным и незаметным трудягой, беззащитным объектом для невинных подшучиваний, а иной раз и дружеской травли, со стороны своей же братии, чиновников. Служба его в родном департаменте заключалась в переписывании бумаг. Здесь он был гений! Здесь находил он поэзию, и наслаждение, и смысл жизни. Среди букв у него были свои любимцы, с ними он был счастлив, это был его мир. Любой, самый минимальный, шаг в сторону от переписывания равносилен был катастрофе. «Нет, – говорил он, – лучше дайте я перепишу что-нибудь».
Жизнь он вел самую скромную, сторонясь каких-либо развлечений и проводя свои досуги дома, за переписыванием бумаг, принесенных из департамента. «Написавшись всласть, он ложился спать, улыбаясь заранее при мысли о завтрашнем дне: что-то Бог пошлет переписывать завтра?»
Осознание необходимости постройки новой шинели за крайней ветхостью старой произвело в сознании Акакия Акакиевича целый переворот. В основном благодаря тому, что шинель никак не укладывалась в бюджет. Требовалось никак не менее восьмидесяти рублей, в наличии же было лишь сорок, предусмотрительно скопленных ранее жесточайшей экономией. Экономию пришлось ужесточить до крайних пределов, вплоть до отказа от вечернего чаю и от свечей. За год (!) таким манером была скоплена некоторая сумма, которой все-таки не доставало. Но тут, на счастье, подвалило праздничное вознаграждение, по-нашему говоря, премия, и сумма собралась.
Надо сказать, что этот год не прошел для Акакия Акакиевича даром: он изменился. Жизнь его словно получила наполнение, «как будто бы он женился, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, – и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу. Он сделался как-то живее, даже тверже характером, как человек, который уже определил и поставил себе цель. С лица и с поступков его исчезло само собою сомнение, нерешительность, – словом, все колеблющиеся и неопределенные черты. Огонь порою показывался в глазах его, в голове даже мелькали самые дерзкие и отважные мысли; не положить ли, точно, куницу на воротник?»
Вот как может поменять человека такая, казалось бы, малозначительная вещь, как шинель. Тут сам Акакий Акакиевич мог бы поправить меня и сказать: «Во-первых, не просто шинель, а новая прекрасная шинель, которая строилась в мыслях моих во всех подробностях в течение целого года, как может строиться только дом – вместилище многочисленной счастливой семьи; во-вторых, масштаб моей скромной жизни таков, что новая шинель является в ней весьма значительным событием». На это возразить решительно нечего. Это мягкое, незлобивое «во-вторых» может даже несколько смутить деликатного читателя.
Дальше все известно: новая шинель произвела решительный фурор в департаменте, наполнив владельца законной гордостью и счастьем, ибо была действительно хороша; и, в тот же день, на каком-то пустыре, которыми так богат столичный город, была злодейским образом похищена прямо с плеч владельца.
Акакий Акакиевич, будучи до глубины души уязвлен таким оборотом событий и помыкавшись по казенным местам в поисках правды, не получив никакого удовлетворения в смысле возврата своего имущества, но, напротив, получив надлежащее вразумление от некоего значительного лица за свое нелепое поведение, пришедши домой, заболел и в три дня испустил дух.
После чего, совсем в духе творчества Николая Васильевича Гоголя, обернувшись мертвецом, принялся снимать шинели с прохожих вплоть до той поры, пока не попалось ему в руки вместе со своей роскошной шинелью то самое значительное лицо, что столь ревностно наставляло его в правилах приличного поведения. Лицо, правда, отделалось при встрече лишь сильнейшим испугом, о котором помнило всю оставшуюся жизнь, и утратой шинели. Нападения мертвого чиновника на прохожих с тех пор совершенно прекратились. Шинель, видно, пришлась ему впору.
Без внятного ответа остались следующие вопросы:
Является ли Акакий Акакиевич положительным героем?
Откуда его скромное обаяние? И для чего автор наделил им его?
Является ли он «героем нашего времени»?
Чем же привлекает нас и по сие время «Шинель»?
Одно ясно: благодаря гениальной «Шинели» в объятиях «маленького человека», не в силах вырваться из них, барахталась почти вся наша русская литература весь XIX век. По крайней мере, та ее часть, которою принято называть «передовой».
P.S. Виноват! Вспомнил уже по прошествии двух дней, как закончил свою заметку, – есть в нашей литературе свой А. Дюма – Валентин Пикуль. Правда диапазон его исторических и литературных интересов лежал ближе к нашей эпохе: кажется, дальше XVIII века он не углублялся. Но по библиографии и по качеству написанного он вполне на уровне лучших образцов историко-приключенческого жанра.