Начнем с конца. Конечно, «Портрет» – это совершено ясно и недвусмысленно выраженный взгляд Гоголя на искусство и на роль художника, хотел по инерции написать «в обществе», но об обществе в повести нет ни слова. Да и слово «роль», как задумаешься, не совсем подходит.
По Гоголю выходит, что предназначенье и долг художника заключается в «постижении высокой тайны создания» и «блажен избранник, владеющий ею». Ничто не должно заботить художника, кроме его труда. Нет для него ничего выше его искусства. «Намек о божественном, небесном рае заключен для человека в искусстве, и по тому одному оно уже выше всего. …Все принеси ему в жертву и возлюби его всей страстью. Не страстью, дышащей земным вожделением, но тихой небесной страстью…»
То есть, отрешись от всего земного и трудись, потому что художник должен трудиться не для славы земной, но для славы вышней. Ибо талант, этот драгоценнейший дар, дан ему от Бога в обмен на обязательство непрерывного и бескорыстного труда на благородном поприще искусства. Это договор. И только честное и безоговорочное исполнение его со своей стороны позволит художнику благополучно прожить свою земную жизнь.
Вот такой серьезный взгляд на художника и его дело. Похоже, что Николай Васильевич этого взгляда придерживался не только на бумаге.
Для нечувствительного доведения этого взгляда до читающей публики и был придуман замысловатый сюжет с дьявольским портретом экзотического ростовщика и художником, погубившим сначала свою душу, а затем и самую жизнь.
Молодой, талантливый и бедный художник Чартков приобретает по случаю, за двугривенный, портрет. «Это был старик с лицом бронзового цвета, скуластым, чахлым; черты лица, казалось, были схвачены в минуту судорожного движения и отзывались не северною силою. Пламенный полдень был запечатлен в них. …Необыкновеннее всего были глаза: казалось, в них употребил всю силу кисти и все старательное тщание таланта своего художник. Они просто глядели, глядели даже из самого портрета, как будто разрушая его гармонию своею странною живостью».
По дороге домой он вспомнил, что потраченный на портрет двугривенный был у него последний. Заодно уж вспомнилось, что не только денег нет, но и заказов нет, и за квартиру не плачено. «Черт побери! гадко на свете!» – подумалось ему.
Опуская подробности, как то: тягостные сны, сетования на бедность по пробуждении, мечты о славе и достатке, неприятный диалог с хозяином квартиры и с квартальным надзирателем; переходим прямо к неправедному богатству в виде свертка в синей бумаге с надписью «1000 червонных», выпавшего из портретной рамы прямо в руки художника, и к мыслям, посетившим его голову вследствие этого события. Для непосвященных и несообразительных упомянем, что в свертке и в самом деле были деньги именно на указанную сумму. Намерения были самые благие: накупить красок, гравюр с первых картин, заказать хороший манекен, гипсовый торсик, поставить Венеру и засесть за работу на три года для себя, не торопясь, и стать славным художником.
Но не случайно сказано: то доброе, что хочу делать, не делаю; а то плохое, что не хочу делать, делаю.
Так оно и вышло: покатился наш Чартков вниз по наклонной плоскости. Нанял шикарную квартиру, приоделся щегольски, разместил в газете статью с заглавием: «О необыкновенных талантах художника Чарткова», стал принимать заказы от благородных людей, и в непродолжительное время стал модным светским художником, бестрепетно малевавшим дам и господ в образе Психей, Марсов, Ундин и даже Байронов, с простотой и без, с душой и характером, с меланхолией и мечтательностью, или, напротив, без оных, но с благородным взором; при сем непременно требовалась заказчиками красивая внешность и непринужденная естественность.
Дело встало на поток. Пришли слава и деньги. Славу он вскоре отодвинул в сторону, понимая в душе, что пользуется ею не заслуженно, и сосредоточился на деньгах. Золото так и потекло в его сундуки. Вскоре подошел повод употребить их в дело.
Будучи приглашен, в качестве члена Академии художеств, дать свое суждение о присланной из Италии картине русского художника, бывшего своего однокашника, он был поражен ее совершенством.
«Чистое, непорочное, прекрасное, как невеста, стояло пред ним произведение художника. Скромно, божественно, невинно и просто, как гений, возносилось оно над всеми. …И стало ясно даже непосвященным, какая неизмеримая пропасть существует между созданьем и простой копией с природы…»
Сдерживая рыданья, выбежал Чартков из залы и бросился домой. Вся пошлая нынешняя жизнь его была разбужена в одно мгновение, как будто молодость возвратилась к нему, как будто потухшие искры таланта вспыхнули снова.
Он схватил кисть и приблизился к холсту. Давнюю свою, забытую мечту, отпадшего ангела, решился он изобразить. Но… Годы ремесленничества не прошли даром: глаза видели одно, а рука делала свое, вытверженное, заученное дело.
«Им овладела ужасная зависть, зависть до бешенства. …Он начал скупать все лучшее, что только производило художество. Купивши картину дорогою ценою, осторожно приносил ее в свою комнату и с бешенством тигра на нее кидался, рвал, разрывал ее, изрезывал в куски и топтал ногами, сопровождая смехом наслаждения».
Он неутомимо скупал на аукционах и в мастерских художников лучшие картины и уничтожал их. Неправедно нажитые деньги пошли на неправедное же дело.
Продолжалась эта разрушительная деятельность недолго. Самый характер ее таков, что не может предаваться ей безнаказанно человек. «Жестокая горячка, соединенная с самою быстрою чахоткою, овладели им так свирепо, что в три дня осталась от него одна только тень. К этому присоединились все признаки безнадежного сумасшествия». Жизнь его прервалась в страданиях. Труп его был страшен. От огромных его богатств ничего не было найдено, кроме изорванных кусков холста.