Друг возвращается нескоро, только когда снова пришла и исчезла короткая, совсем светлая Ночь. Ждала-то Мила, конечно, Бабушку. Она не могла представить себе ее лицо, но в целом образ в голове получался ясный: что-то большое, доброе и родное… Мила положила голову на Бабушкину подушку и так пролежала долго-долго…
Но вот дверь в прихожей кто-то открывает, слышится звяканье ключей… Мила не кидается, как всегда, навстречу, а наоборот, прячется поглубже под одеяло, потому что знает, что это не Бабушка. Точно так же, как раньше, когда бабушка шла домой, Мила узнавала об этом задолго до того, как та подходила к двери. Так, ниоткуда. И было ей радостно.
- Мила! – слышен знакомый голос-шмель. – Где ты прячешься?
Ах, вот кто это! Мила выбирается из постели и резво соскакивает с дивана навстречу Другу. Она надеется, что он ее покормит, – и действительно, Дима сразу направляется к холодильнику.
- Вот такие дела у нас с тобой печальные, милая Мила… – говорит он, разрезая ей курочку на куски. – Инфаркт хватил нашу Лялю…
Она поднимает вопросительный взгляд. Лялю? Ах, да, этот глупый Друг почему-то так называет Бабушку. Значит, все-таки Инфаркт схватил ее? И унес? И не отпустит? И что делать?! А если взять его и – пор-рвать?!
- Рр-ра? – спрашивает Мила.
- Рад? – усмехается Друг. – Да уж, конечно, теперь даже ты вправе обо мне так думать… И, главное, еще сказал, урод, что бросаю вас на острове… Но, Мила, – я пошутил! Неудачно, разумеется… Почти, как тогда… Но хоть ты меня мерзавцем не считай, ладно? Я вот что думаю: ты, хотя и молчишь, но нас, как облупленных, знаешь… И о каждом имеешь свое особое мнение... На вот, кушай, наголодалась, поди…
Мила опасливо ест, все время прерываясь и оценивающе посматривая на Друга… Какой он необычный… Вот Бабушка никогда так длинно с ней не говорила… Он тоже откровенно изучает Милу:
- Все-таки страшна ты, конечно, как смертный грех, – прости уж меня, старика… Но глаза… Любого за душу возьмут… Надо же, какая синь… Просто сапфиры… А сколько ума в них! И чувства! Только за них по гроб жизни влюбиться можно… Так что понимаю я Ляльку, ох, понимаю… Я вот что, Мила… Я обещал Ляле, что здесь с тобой поживу, пока она не вернется… Могу я надеяться, что ты меня во сне не прикончишь? Могу, наверное: Лялька говорит, ты не буйная… Да и мне от моего Юрки-наркоши отдохнуть не мешает, а там… Вот отпустят ее из больницы… Звала ведь она меня жить здесь с вами – а я ей… А я ей – инфаркт… Вот такое я дерьмо… Вот такое я дерьмо, милая Мила…
Это слово тоже давно в Милином словаре. «Я не нанималась за тобой дерьмо выгребать!» – кричит Бабушка, когда Миле случается покакать мимо туалета. Она озадаченно смотрит на Друга: какое же он дерьмо? Он человек. И она его почти любит.
- Что, удивляешься моей велеречивости? – спрашивает Дима и гладит Милу большой прохладной ладонью по голове, задевая ее мягкие уши. – Привыкай: я артист – люблю монологи. Хотя… Не так уж и часто за мою карьеру приходилось мне их разучивать. «Что будете заказывать?.. Икорки к водочке не желаете?.. Приятного отдыха… Вашу даму просят к телефону… Прикажете такси вызвать?» – вот тебе, милая Мила, и вся моя нынешняя роль… Так что монологи теперь ты будешь слушать… Раз уж великий мой талант Родине не пригодился…
Мила совсем не против. Ей даже нравится этот гулкий рокот, а пуще нравится сам Друг. Она чувствует в нем такое же вечное смятение, какое постоянно ощущает в себе, – среди непонятных явлений, шумов, фраз… Она не такая, как окружающие, и он – не такой. В ней – тайна, и в нем тоже… И Бабушка… Которая их одинаково любит и не понимает – тоже одинаково. И которая одинаково им необходима…
Приходящая Ночь постепенно становится похожей на саму себя. Во всяком случае, она все темней и ощутимей. Друг часто появляется позже нее, но, когда кругом День, он почти всегда с Милой. Гудит и рокочет – она привыкла. Иногда они даже едят из одной тарелки. Так даже вкуснее. Спят они тоже вместе, как с Бабушкой, только во сне Друг иногда начинает громко рычать – и тогда Мила бесшумно перепрыгивает через него, забивается в кресло и испуганно смотрит оттуда, пока рычание не прекращается. Тогда Мила снова прокрадывается в постель и притуляется за спиной Друга. Она спит и ждет. Даже во сне.
Однажды, когда День давно уже пришел, а Друга все нет и нет, Мила просыпается от странного чувства. Сначала она никак не может вспомнить, что это такое, но внезапно понимает: Бабушка! Это Бабушка! Она близко! Милу будто сдувает с постели, она бросается в прихожую, взад-вперед мечется у двери. Ну, скорей! Скорей! Неужели она ошибается?!
Нет, Мила может ошибиться в чем угодно – только не в этом. За дверью раздаются голоса, звенят ключи…
- Ва-у-фа!!! – визжит Мила и с размаху бросается Бабушке на грудь. – Ва-у-фа!!!
- «Бабушка»? Ты сказала – «бабушка»?! – смеется и плачет та. – Дима, ты что, тут без меня научил ее говорить?! Ах, деточка, деточка моя…
Они целуются и обнимаются на пороге, а Друг с двумя большими сумками в руках смущенно стоит в сторонке и внимательно на них смотрит… Бабушка, наконец, отстраняет Милу и рассеянно взглядывает на него:
- Туда, в комнату, поставь, я потом разберу… Ну, спасибо тебе… – голос чуть срывается, но это заметно только Миле. – За Милу… За все.
Она медленно кивает – и высоко вздергивает подбородок.
- Мне уходить? – говорит Друг.
- Да-да, иди, конечно, – не смотря в его сторону, отвечает Бабушка.
Но Друг почему-то не уходит сразу, а с виноватым видом топчется на коврике у двери. Миле его, вообще-то, жалко, но сейчас ей не до него, когда Бабушка вернулась.
- Так я пошел? – зачем-то переспрашивает он, как будто и так не понятно.
Но бабушка не оборачивается.
Продолжение следует
Книги автора находятся по ссылкам: