Наверное, это смешно и глупо, когда пятидесятилетняя старуха, тоскует за любовь. Намеренно – «за», в классическом русском было бы «о» или «про», но малороссийское «за» - нежнее, незащищеннее, а значит, женственнее.
Голос — сладкий для слуха,
Только взглянешь — светло.
Мне что? — Я старуха,
Мое время прошло.
Писала Цветаева в 1917-м, когда ей было чуть за тридцать. И тогда же, чуть за тридцать мечтала «Когда я буду бабушкой…»
Все, что из детства, мыслиться, ощущается, как самое теплое и родное. Пироги. Ледяная горка. Варежки. Крыжовник. Для меня – стихи Цветаевой вприкуску с бабушкиными пирогами, с бабушкиным же крыжовником и жасмином. Я тогда, в детстве, плевать хотела на ее связи и биографию, читала лишь легко и любовно бьющее в живот слово.
От друзей — тебе, подноготную
Тайну Евы от древа — вот:
Я не более, чем животное,
Кем-то раненое в живот.
«Поэма конца», созданная в 33.
Это потом через нее, через ее письма вышла на Рильке, Пастернака, Арсения Тарковского. Мужчин, уютно умерших и бережно схороненных в своих именных могилах. Женщине, несущей «в подоле всего тела боль» - любовь - нельзя умирать на мужских глазах, да и в буквальной, фактической могиле. Наверное, мне было лет 13, когда уговорила отца поехать в Елабугу, посмотреть, как там она лежит. Было лето, отец отвез на своем «Запорожце» морковного цвета. Увидела «квази» - как бы сказали немцы – захоронение. И женщину, курящую рядом – ой-ёй – по тем временам.
Потом я встречала людей, которые были знакомые знакомых сестры Анастасии, друзья друзей Рихтера, знавшего друзей друзей. В Тарусе нашла художника, сына поэтессы, которая якобы была дружна с дочерью Ариадной.
С друзьями детства перетёрлась нить.
Нить Ариадны оказалась схемой.
Я бился над словами — "быть, не быть",
Как над неразрешимою дилеммой.
В начале 90-х, когда мне в Москве негде было ночевать, знакомая знакомых устроила меня в только создававшийся музей Высоцкого на ночлег. Вещи никак не реагировали на чужака. А я, наивная, ждала их влияния. Музеи – хранилища мещанского быта. Столешница-шкаф, стул-перекладина. Жопу гения не вспомнить, «не охнуть, не вздохнуть». Эльфы тоже какают. Окно, в которое смотрела Ахматова, мечтая о том, чтобы прошла зубная боль.
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
Они все, эти вещи вещей, эти дети и внуки друзей друзей Цветаевой, Ахматовой, Высоцкого, Тарковского, да много кого, мало говорили о гениях, но всегда – это вот очень четко! – всегда обязательно жаловались на безденежье. В окружении гениев всегда слишком много мешан, в плохом смысле мещан. Которые про колбасу и холодильник мещан.
Может, поэтому и вешались? Она ему - про стихи, а он ей – про колбасу и ортопедический матрас?
Быт и гений категорически несовместимы. Нельзя писать стихи и заботиться о колбасе. Цветаева, чьи дочери погибали от голода и болезней, не могла продавать кольца со своих пальцев. Шла по снегу в Кунцево в приют к дочерям мимо домов мещан и думала: «Могу продать кольца и спасти детей», но не смогла зайти к мещанам и продать.
Об этом в «Зеркале» у Тарковского. Героиня хочет продать сережки, но в итоге оставляет их и уходит ни с чем.
Торговля и гений несовместимы. Поэтому гений, конечно же, скоро умрет. Повесится или застрелится. Или, терпеливо, как удалось Ахматовой. Удалось? Сына в прихожей на сундуке положить. Заложить. Потому что всё своё остальное уже давно заложено.
Этот рассказ мы с загадки начнём
— Даже Алиса ответит едва ли:
Что остаётся от сказки потом,
После того как её рассказали?
У меня был один товарищ-поэт. Здесь, в Соцгороде жил, пока не умер от себя самого. Часто прохожу мимо его дома. Смотрю на его окна – уже не его - и чувствую - хорошо, отмучился, позволил себе. Хотя, как нужен был бы сейчас - в войну! И как бы была нужна Цветаева в войну!
На могиле Арсения Тарковского я была пару лет назад. Возила туда девочку Сашу. Сегодня Саша мне написала: «Дедушка умер, теперь я совсем одна».
А как же Цветаева? А как же Тарковский? – не спрошу. Старуха за пятьдесят не смеет, потому что у нее тоски нет. И прав нет. Старуха – отработанный материал. В печь, в петлю, в сто ненужных слов «за любовь». Завидовать тем, кто умеет вязать носки.
21