…а самим сборником вошел в большую русскую литературу его автор – Николай Васильевич Гоголь. И стал одним из ее творцов.
Весь сборник, за исключением неоконченной повести «Иван Федорович Шпонька и его тетушка», это, в сущности, сказки для взрослых. Во втором сборнике, «Миргород», особняком стоит «Вий», но тут все наоборот: именно «Вий» – сказка для взрослых, а все остальные повести – это очень качественная проза, какой прежде в русской литературе не было. Разве только в «Тарасе Бульбе» есть некоторые сказочные мотивы.
Любит Николай Васильевич свою Малороссию, и своим поэтическим даром влюбляет в нее и нас, читателей. Мне Малороссия, благодаря Гоголю, всегда представлялась каким-то благословенным, волшебным, южным, плодоносным краем, населенным красивыми дивчинами, веселыми парубками, ленивыми и пьяными казаками, сварливыми бабами, чертями, ведьмами и колдунами.
Роскошная, благодатная, ласковая природа баюкает на своих персях счастливое, беззаботное население, которое отвечает природе полной взаимностью, и при том никто никогда и никуда не торопится. В такой первозданной гармонии протекает мирная, незатейливая жизнь малороссийских пейзан. Но и в этой жизни есть свои подводные камни.
Мастерски рисует такие картины Николай Васильевич. Вся первая глава для того, кажется, и написана, чтобы глубже погрузить читателя в этот праздничный, мечтательный, сказочный мир малороссийской ярмарки. Да и вторая тоже.
В небольшую по объему повесть уместилось множество сюжетных линий: тут и дьявольская «красная свитка», тут и любовь Грицька и Параски, тут и шашни мачехи с поповичем, тут и цыганские плутни.
И хотя сатану в образине свиньи, который беспрестанно наклонялся над возами, как будто искал чего, видела одна старуха, продававшая бублики и которая то ли потому, что лавка ее была рядом с яткою шинкарки, то ли по иным причинам, «раскланивалась весь день без надобности и писала ногами совершенное подобие своего лакомого товара»; известие это разнеслось по всем углам табора; и все считали преступлением не верить ему.
На колоритных описаниях сельской ярмарки подробно останавливаться не буду. Вот лишь несколько строк, просто для того, чтобы у вас появилось желание немедленно достать книгу с полки и приступить к чтению: «…Шум, брань, мычание, блеяние, рев – все сливается в один нестройный говор. Волы, мешки, сено, цыганы, горшки, бабы, пряники, шапки – все ярко, пестро, нестройно; мечется кучами и снуется перед глазами. Разноголосые речи потопляют друг друга…» и т.д.
Но вот наступает вечер. «Говор приметно становился реже и глуше, и усталые языки перекупок, мужиков и цыган ленивее и медленнее поворачивались. Где-где начинал сверкать огонек, и благовонный пар от варившихся галушек разносился по утихавшим улицам».
На этом сочном фоне и разыгрывается незатейливая любовная интрига.
О том, как рисует автор малороссийскую природу, мы уже говорили. Описания внешности действующих лиц это еще одна «фишка» Гоголя. Вот перед вами цыган, приятель Грицька: «Совершенно провалившийся между носом и острым подбородком рот, вечно осененный язвительною улыбкой, небольшие, но живые, как огонь, глаза и беспрестанно меняющиеся на лице молнии предприятий и умыслов – все это как будто требовало особенного, такого же странного для себя костюма, какой именно был тогда на нем. Этот темно-коричневый кафтан, прикосновение к которому, казалось, превратило бы его в пыль; длинные, валившиеся по плечам охлопьями черные волосы, башмаки, надетые на босые загорелые ноги, – все это, казалось, приросло к нему и составляло его природу».
А вот какими сентенциями награждает нас автор устами незадачливого Солопия Черевика, отца юной красавицы Параски, когда его, подвыпившего, берет в оборот законная супруга: «Господи Боже мой, за что такая напасть на нас грешных! И так много всякой дряни на свете, а ты еще и жинок наплодил!»
Фигурирует в повести и собирательный, и, прямо скажем, малопривлекательный, образ нашего соотечественника, москаля, вороватого и длиннобородого малого.
А диалоги?
Мачеха Параски приводит к себе ухажера-поповича, спровадив мужа и кума, хозяина хаты, ночевать под возы с добром, «чтобы москали на случай не подцепили чего».
Попович, сделав необходимые приступы и умильно поглядывая на дородную красавицу: «Воистину сладостные приношения, сказать примерно, единственно от вас предстоит получить, Хавронья Никифоровна!»
Мачеха, застегивая свою будто ненароком расстегнувшуюся кофту: «Вот вам и приношения, Афанасий Иванович! Варенички, галушечки, пампушечки, товченички!»
Попович, принимаясь за товченички и придвигая другою рукою варенички: «Однако ж, Хавронья Никифоровна, сердце мое жаждет от вас кушанья послаще всех пампушечек и галушечек».
Мачеха, притворяясь непонимающею: «Вот я уже и не знаю, какого вам еще кушанья хочется, Афанасий Иванович!»
Попович шепотом, держа в одной руке вареник, а другою обнимая обширный стан ее: «Разумеется, любви вашей, несравненная, Хавронья Никифоровна!»
Хивря, стыдливо потупив глаза свои: «Бог знает, что вы выдумываете, Афанасий Иванович! Чего доброго! вы, пожалуй, затеете еще целоваться!»
И т.д. и т.п.
Можно основательно предположить, что лишь внезапное появление компании храбрецов с хозяином хаты во главе, покинувших свой пост под возами из страха перед «красной свиткой», уберегло Солопия Черевика от ущерба его супружеской чести.
Все остальные подробности сюжета опускаю – сами прочитаете.
Как и положено в сказке, все заканчивается благополучно – шумною свадьбою с громом, хохотом и песнями, постепенно затихающими в отдалении. Но не совсем.
Настоящий конец – фирменный гоголевский: «Не так ли и радость, прекрасная и непостоянная гостья, улетает от нас, и напрасно одинокий звук думает выразить веселье? ...Не так ли резвые други бурной и вольной юности, поодиночке, один за другим, теряются по свету и оставляют наконец одного старинного брата их? Скучно оставленному! И тяжело и грустно становится сердцу, и нечем помочь ему».