Рассказ
Я пламенем моих бессонниц, хладом
моих смятений творческих прильну…
В. Набоков.
Ночь измазала город чёрной краской. Лишь изредка, словно падающие звёзды, вспыхивали трассеры такси – это носились из одного ночного клуба в другой роскошные, беспокойно благоухающие чем-то сладким гетеры.
А где-то далеко-далеко на обтрёпанной бахроме города простёрлась пустыня, в которую он снова шагнул. Песок под ногами был жёлто-красным, горьким и слегка похрустывал на зубах. Человек достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо письменный стол с выдвижными ящичками. Отряхнул его от пыли, будто праздничную скатерть из бабушкиного сундука, разгладил и поставил в угол. Рядом со столом несколькими широкими мазками присовокупил красивую нарисованную табуретку с фигурными ножками. Чтобы не было соблазна дезертировать – за едой сбегать, например, или чаю попить у буфетчицы в подсобке, пристегнул левую руку наручниками к столешнице.
Он пришёл сюда – в самое сердце пустыни работать, писать какой-нибудь роман: о любви или о чём-нибудь ещё. Зовут его Zero, и он очень неизвестный писатель. Можно сказать, входит в топ 100 самых неизвестных писателей мира. И он, стало быть, начал описывать то, что видел вокруг, а именно пустыню и себя в ней.
«Я поставил стол и встал у стола, стоя возле стола…» – непринуждённо отстучал он на клавишах и залюбовался. Мощь! Атомная бомба! Изумительная закваска для детективного романа в мягкой обложке! Чувствуется интрига и богатство языка! И будоражащая глянцевость нового томика в привокзальном киоске!
– Роман «Автопортрет в пустыне»! – развязно потребовал он, просунув кончик носа в блиндаж газетного ларька, – парочку, если можно.
– Греть? – лениво осведомилась молодая продавщица, полная и розовощёкая, но с недобрым прогорклым взглядом неудовлетворённой женщины.
За её спиной вращались на гриле румяные прожаренные покетбуки в блестящих обложках. Несло горячими пряностями и чесноком. Золотистые корочки набухли и сочились жиром.
– Да, пожалуйста. Горчицы побольше и майонезу… луку ещё. И салфетку на всякий случай.
И Zero протянул ей половину сторублёвой бумажки.
– У меня сдачи нет, – презрительно вымолвила она, глядя на купюру. – Идут сюда все с крупными. Как будто у меня обменник! – И стала поспешно прятать под прилавок коробку с тридцатью килограммами мелочи, отчаянно громыхая ею, и, в конце концов, рассыпав. Мелочь сквозь щели стала выкатываться на улицу. И быть бы беде и банкротству, да помогли привокзальные цыгане – прибрали, подмели, поблагодарили.
– К тому же роман ещё не готов, на днях подвезут, – невозмутимо продолжила продавщица.
– Ну, хотя бы фабулу перескажите? А? Или синопсис коротенько? – заискивающе улыбнулся Zero, лихорадочно пошарил в карманах, извлёк обкусанную конфету без фантика, слизнул с неё табачные крошки и подобострастно протянул продавщице.
– На этот роман даже ценника ещё нет, – высокомерно ответила девушка, – а вы говорите фабулу. Кто ж вам без ценника фабулу перескажет?
Но протянутую конфету всё же взяла.
Zero был разочарован. Он попытался представить продавщицу голой, чтоб хоть как-то отомстить ей. Но не смог. Она была «приятной полноты», настолько приятной, что не влезла в его сексуальную фантазию.
– Ну, дайте тогда хотя бы просто салфетку… с кетчупом, можно не греть, – подавленно ответил писатель.
Продавщица, шумно и со стоном досасывая конфету, протянула ему измызганного вида салфетку, явно использованную.
– Сдачи не надо! – крикнул он ей, убегая за угол. Хотя, надо признать, что сдачу было давать не с чего – он ретировался, не расплатившись. Подло, гнусно, как клептоман.
На салфетке он стал торопливо писать кетчупом, перескакивая сразу через несколько неоконченных глав, вглубь произведения к самому срамному месту – постельной сцене: «Верхние конечности расположены были перпендикулярно корпусу её обнажённого тела, а нижние – изогнуты зигзагообразно, что давало основание полагать… что комплекс мероприятий… по стимулированию базовых эрогенных зон…» Он вдруг запутался и сбился с мысли, но уже было понятно, что рождается шедевр. Нежность и страсть! Изысканность и утончённость! Гениально!
Что тут началось! Одна за одной впархивали в его пустыню обнажённые девушки. Первая из них самая роскошная и безукоризненно голая блондинка – голая настолько, что на ней не было даже эпидермиса – с отчаянными реверансами протянула ему золотой поднос, на котором светилось изнутри, как медуза, удостоверение члена союза писателей. Действительного члена! Действительно члена! Zero нервно схватил удостоверение. Золотом сверкнул на корочке тиснёный член в форме герба. Или герб в форме члена? Герб союза членописателей! Членосоюз писателей! Развернул – не обман! Имя – Zero. Фото – член. Должность – член. Профессия – чл… писатель. Статус – неизвестный. И отпечатки пальцев. И роговица глаза. Это вам не хухры-мухры!
А девушки всё порхали, всё кружили вокруг. Голые! И так приятно пахло от них! Цитрусами и васильками! А чем ещё может пахнуть от Екатерины Михайловны, разравнивающей подборной лопатой дымящийся асфальт на федеральной трассе в июльский жаркий полдень? За девушками скромно просочились сквозь стены отдельные части их тел, виденные им когда-то: ляжки, груди, пупки с пирсингом. И закружились-закружились вокруг! И даже мелькнул где-то плавный изгиб бедра и свежая прелесть губ, измазанных клубникой. И даже подборная лопата Екатерины Михайловны, истекающая гудроном, пригрелась в лучах его славы.
– Вот ты и достиг всего, чего хотел, – удовлетворённо думал Zero, неспешно прогуливаясь по женским телам, которые шуршали у него под ногами, словно сухая листва в золотом сентябрьском парке. – Слава, женщины, деньги… – при этих словах он извлёк из барсетки банковский сейф и начал вытряхивать из него золотые слитки, расточительно разбрасывая их.
– Стоп! Включите свет! Жульничество! – закричал кто-то из женщин. Голос доносился со стороны федеральной трассы из-под асфальтоукладчика.
Раздался пронзительный щелчок включателя.
Zero испуганно огляделся по сторонам. Он стоял на большой сцене в растянутых до колен семейных трусах и резиновых китайских шлёпанцах. Наготу остального тела прикрывали лишь редкие чёрные волосы. Зрительный зал был наполнен элегантно одетыми женщинами. На некоторых были широкополые шляпы с длинными колыхающимися страусиными перьями. Несколько рамп освещали его, слепили глаза. Рядом стояла трибуна, за микрофоном маячила тень Екатерины Михайловны. Под ногами у неё клубился паром свежий асфальт.
– Хоть кто-нибудь читал постельную сцену в его новом романе?! – обратилась она к залу в микрофон. И резонанс, производимый её голосом, был настолько разрушительным, что одна из стен театра рухнула и перед Zero открылась чёрная гладь ночного океана. Запахло солёным стремительным полётом чаек. И так захотелось на волю.
Зал недоумённо загудел.
– Тихо! Дамы, прошу тишины! – потребовала Екатерина Михайловна, обращаясь к залу, и элегантно постучала ломом о край хрустального фужера с шампанским, который так и не успел допить Zero.
Когда воцарилась тишина, она сняла с пюпитра его раскрытую книгу и принялась декламировать, брезгливо держа её перед собой на отлёте:
– Верхние конечности расположены были перпендикулярно корпусу… – она произносила текст медленно и отчётливо, издевательски смакуя каждое слово. И каждое это слово втыкалось в него, словно дротик с отравленным наконечником.
Когда она кончила читать, зал сидел в безмолвном оцепенении. А потом загудел робко.
– Это ужасно, девочки…
– Мерзкий порнограф! Как это вообще пустили в печать?!
– А если это прочитает мой семнадцатилетний ребёнок, мой малыш, боже?..
– Знали бы вы, девочки, чем этот извращенец меня в постели заставлял заниматься…
За кулисами уже готовили крест, когда на сцену, шелестя одеждой, стали подниматься все его бывшие женщины, с которыми он когда-либо спал или совокуплялся. Сначала эти блудницы просто плевали ему в лицо по очереди. Потом начали истязать. Zero не сопротивлялся. Он только умолял их – ещё, ещё! Он сейчас только понял, что никогда не был писателем. Ещё! Плётки, флоггеры, розги, кнуты, стеки. Лица закрыты масками. Наручники, кляп, ошейник, зажимы для сосков. Боже, как невыносимо всё это! Как отвратительно! Щипцы, раскалённый метал, горячий воск, иглы под кожу, миллионы игл! Невыносимая боль! Никто и никогда не приносил ему столько страданий, как литература и его бывшие женщины! Надо было слушать мать – жениться на учительнице химии из сельской школы, разводить кроликов и придерживаться моногамии.
А они всё мучили его – резали его на куски, расчленяли. Смех их коварный сотрясал Вселенную. И от этого смеха лопались галактики, вспыхивали сверхновые звёзды, испуганно сжирали друг друга чёрные дыры.
Вскоре от Zero остался лишь небольшой розовый след сукровицы на каблучке одной из бывших. И этот след соскребли и словно плевок швырнули на крест. Прибили гвоздями. Вылизав после себя сцену, женщины стали расходиться, буднично обсуждая кулинарные рецепты и хитрости вязания крючком…
Zero с трудом разлепил глаза. От запёкшейся крови они ссохлись так, что звук при их размыкании был похож на треск разматываемой катушки скотча. Тресь – открылся один глаз. Тррр-ресь – второй! Голова в раковине, сам частично стёк на пол – слабый и омерзительный, как пахнущая жиром тряпка для посуды.
Опять его пустыня, красный песок под ногами, стол, табуретка с резными ножками. Непонятно только откуда взялась эта странная раковина, и почему она так нелепо огромна, занимает половину пустыни? Не иначе строители в соответствии с модой решили сделать тут студию. С потолка свисала кишка проводов, на которую должна была крепиться электрическая лампочка. Должна была… Это больно резануло по самолюбию, но лампочки не было. Безрадостную картину довершал диван. На диване какой-то незнакомый голый мужчина в железнодорожной фуражке с эмблемой путевого обходчика что-то делал с его женой. Глаза ещё плохо видели и болели, поэтому разобрать, что именно он делал, не представлялось возможным. Из одежды на ней были только наручники. Она, кажется, стояла на четвереньках ягодицами к нему. Обходчик наотмашь бил её плёткой и материл. Жена плакала, но регулярно оргазмировала. И это была единственно нормальная и реалистичная картина в его галлюцинациях.
Zero сполоснул разбитую саднящую голову под струёй холодной воды, кое-как поднялся и, шатаясь, пошёл к дивану. Шёл он долго. Быть может, месяц или два. И всё так же размашисто шлёпала плётка по ягодицам и всё также деловито оргазмировала его жена, изредка поправляя макияж. У неё всегда был безупречный вкус и особенная страсть к мужчинам в форме.
Zero присел на краешек дивана, одолжил у незнакомца зажигалку и закурил:
– Не устали? Может, помочь? – участливо обратился он к железнодорожнику.
– Да вы знаете, тут такое дело… – замямлил тот, откладывая плётку в сторону; он только сейчас заметил постороннего, – ошибочка вышла, я совершенно случайно перепутал эту женщину со своей супругой, право же, мне так неловко…
– О, да не стоит извиняться, с кем не бывает, – скромно отмахнулся Zero, успокаивая его.
Мужчина поспешно накинул оранжевую жилетку и, как был голый, направился к выходу.
– Ещё раз прошу извинить, – сказал он, обернувшись, не забыв при этом заговорщицки подмигнуть его жене.
– Помилуйте, ну что вы, – тепло улыбнулся Zero, – мы ведь все тут взрослые интеллигентные люди, всплеск эмоций, новые ощущения и всё такое…
Но когда незнакомец вновь отвернулся и зашагал прочь, Zero вынул из кобуры револьвер и, не целясь, хладнокровно выстрелил ему в затылочную кость. Энергия пули была настолько приятно-мощной, что голова железнодорожника смачно разлетелась на куски. Фуражка его, словно срезанный с ветки жухлый листок, траурно-печально спланировала на пол. Тёплая субстанция его мозга забрызгала лицо и грудь. И это были лучшие капли дождя, под которыми Zero когда-либо доводилось бывать.
– Надеюсь, тебе не стоит объяснять, что это не то, о чём ты подумал, – начала оправдываться жена, одеваясь. – Зачастую людям свойственно воспринимать реальность в субъективном спектре личностного восприятия… воспринимая восприятие… относясь к восприятию…
Но Zero не стал её дослушивать. Отвинтил клапан на её пупке и она сдулась. Вот с таким примерно звуком:
– Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш…
Через минуту от неё осталась лишь сморщенная шершавая кожа саламандры. Он скомкал её, сунул в пакет за 3 р. 50 коп., обернул для надёжности в газету (тот ещё педант!), крупно надписал «БРАК!» и выслал на завод-изготовитель, расположенный под Псковом в деревне Нижние Колодищи, в доме номер 8, что на углу возле рюмошной, калитка грязно-жёлтая, почтового ящика нет.
Покончив с этими повседневными рутинными семейными хлопотами, он снова сел за письменный стол. И снова попытался работать.
«Пустыня была пуста. Только грузно стоял стол в углу, да обыкновенная, с резными изящными ножками табуретка была приставлена к столу…» – начал выцарапывать он на крышке стола горлышком от пивной бутылки, найденным в одном из выдвижных ящиков.
После чего встал, прошёл к окну и обратно, посмотрел на неровные строчки, прищурив глаз и слегка наклонив голову, оценивая. Несколько минут думал. А потом вдруг схватил топор и начал кромсать и стол, и красивую табуретку с фигурными ножками. Через пять минут от мебели осталась только кучка мелко исписанной щепы.
Штампы! Как же их избежать? Стол – это штамп? Нет: стол – это стол. Стол стоял? Штамп! Грузно стоял! Штамп! В углу стоял! Штамп! Стоял, словно… Штамп! Скользкая боксёрская перчатка, словно книжный штамп, тяжело и надёжно впечаталась в красивое лицо писателя. Кстати, у него были голубые глаза, широкие, но не выходящие за рамки аристократизма скулы, греческий профиль и слегка волевой подбородок с ямочкой вверху – словно завлекающая мишень для женских поцелуев – десятка, джек-пот. Ямочку окантовывали чувственные мужские губы, гладко выбритые, без единой щетинки.
«Ни писателем, ни героем-любовником ты не стал, это надо признать, увы», – вслух проговорил Zero. А потом крепко поел, перекрестился, подставил табуретку к кишке проводов, свисающих с потолка, и повесился. Он ждал предсмертного оргазма и знахарку, что придёт откапывать корень мандрагоры. Ждал трупные пятна и высунутый прикушенный язык. Муху на выпуклом подсыхающем зрачке. Мигалку скорой помощи и тихие всхлипы санитарки. Но произошло ужасное. Плоть Zero вступила в контакт с оголённым проводом, его сильно шарахнуло током, он стал лампочкой и ярко осветил собой погрузившуюся в ночь пустыню.
Раз, два, три… – начал отматывать киловатты электрический счётчик.
В целях экономии электроэнергии пришлось спрыгнуть на землю и со звоном разбиться на сотни мелких острых осколков. Знахарка укоризненно покачала головой и зашаркала к другому висельнику – более удачливому.
Но Zero не собирался сдаваться. Он взял ванну тёплой воды, добавил в неё пряную морскую соль и экстракт для поднятия пены. Разделся, гладко выбрился, выпил большой бокал самогонки, закусил салом, погрузился в воду, включил Scooter и под песню «Eyes without a face» вскрыл себе вены опасной бритвой.
Не каждому выпадает честь закончить жизнь так элегантно и аристократично. И ему не выпало. Вместо крови из разрезанной вены начали толчками выплескиваться строчки из «Улисса», несколько глав из «Анны Карениной», рассказ Набокова «Весна в Фиалте» целиком и россыпь красивых, похожих на ноты элегантных буковок из «Сказок века джаза» Фицджеральда. Попав в воду, буквы и строчки расплылись и окрасили её в нежно-чёрный пастельный цвет. Запахло типографской краской и изысканным шоколадом букинистического магазина.
«Да что ж это такое?!» – грязно выматерился Zero и вылез из ванны.
В эту ночь он предпринял ещё несколько попыток свести счёты с жизнью. Глотал горстями сильнодействующие таблетки, но они лишь излечивали его от недугов. Принимал мышьяк, падал с небоскрёба, стрелялся, дрался на дуэли, говорил непристойности на заседании литературного кружка «Зелёная лампа», пил на брудершафт с бомжами в переходах метро, целовался с больными в тубдиспансере, прелюбодействовал с проститутками без презерватива, ел беляши в придорожных кафе, дефилировал без трусов женском монастыре, баловался зажигалками в угольных шахтах с высокой концентрацией метана, находился под одиноко стоящими большими деревьями во время грозы, плавал вне специально оборудованных пляжей, пересекал во время летних каникул железнодорожные пути без сопровождения взрослых, совершал каминг-аут на партсобраниях коммунистов, ходил босиком по холодному полу, открывал форточки и стоял на сквозняке, читал любовные романы. Не помогало. Zero не умел лишить себя жизни. Фатально не везло, как и в любом деле, за которое он брался.
А накануне творческая богема, игнорируя токарные станки и штамповочные механизмы, как обычно предавалась дегенеративной праздности. Студентки первого курса Литературного института, словно стайка взмокших ласточек впорхнули в музей изобразительного искусства.
– «Автопортрет в пустыне», Сальвадор Дали, – подвела их к очередному полотну экскурсовод, – картина характерна тем, что кроме красного песка, раковины, кишки из проводов на потолке, стола, табуретки с резными ножками тут ничего нет. Но некоторые… – тут она перешла на таинственно-доверительный шёпот, – некоторые девушки, собрав воедино все изображённые тут предметы, видят удивительной красоты мужчину.
Кто-то из экскурсанток глупо, истерично, оглушительно и неуместно хохотнул – коротко, словно петарда взорвалась: «Хих!».
Все смутились и смолкли, как на похоронах. Экскурсовод гневно плеснула в девочку ледяным кипятком своих прекрасных глаз и продолжила уже беспристрастным, официальным тоном мудрой, много познавшей женщины:
– И кто его увидит, той в этом году замуж идти.
Ошарашенные девочки, отталкивая друг друга, устремились к картине, ища в ней что-то. Одна студентка даже украдкой отодвинула полотно от стены и заглянула в закартинное пространство. Даже понюхала музейную пыль, чихнув. Но, увы. Всё та же красная пустыня, стол и огромная раковина. И группа понуро отправилась дальше…
Интимная аура, столик на двоих, элегантные высокие оплывающие свечи в хрустальных канделябрах, ломаные отблески света на гранях бокалов. Пурпурно-кровавое вино. Chillout в динамиках. Две непринуждённо беседующие блондинки. Что может быть лучше? Длинные прямые локоны. Искрящиеся бриллианты на запястьях. И картина Сальвадора Дали на стене.
– Видишь ли, Верочка, – и рука девушки, проплыв над зеркальной поверхностью крышки стола, нежно коснулась расслабленных тонких пальцев собеседницы, – за свои неполные шестнадцать лет я поняла одну неоспоримую истину – книга в первую очередь должна быть такой, чтоб её можно было экранизировать. Всё остальное есть – литературный мусор.
– Да, но… – попыталась возразить её юная собеседница.
– Никаких «но», – мягко улыбнулась девушка и покачала головой, – только экранизация. Напиши что-то новое, свежее, чего до тебя никогда не было. О мальчике волшебнике в круглых очках или о вампирах, восполняющих потребность в белке кровью животных. И представляй! Понимаешь? Всегда представляй! Представляй фильм и славу! Шопинг! Хургада! Жгучие брюнеты! Просто зажмурь глаза.
Верочка понимающе кивнула, улыбнулась и зажмурилась, погрузившись в грёзы.
– Прекрасно! – похвалила её подруга, – можешь снять трусики и помастурбировать на свою будущую славу.
Верочка стыдливо покраснела и вжала голову в плечи.
– Не бойся, моя хорошая, мы тут одни. Только ты, я и Сальвадор Дали, – успокоила её подруга, всё так же держа девушку за руку, – в этом нет ничего противоестественного, это познание себя. Нам с тобой нужно через это пройти.
Верочка застенчиво сняла стринги и, положив их рядом с недопитым вином, украдкой развела под столом ноги. Скомканные её трусики от легкого ветерка, приносимого с улицы, шевельнулись и дрогнули лепестками, словно это был бутон едва раскрывшейся белой лилии…
Но, как всегда, на самом пикантном месте вклинилась нелепая и неуместная рекламная заставка – полная невротического ликования и безумия! Анальные шарики с ароматом йогурта! Четвероногим членам семьи скидки! Джингл белс! Джингл белс! Настоящий русский бабушкин квас! Лапоть в подарок!
«А-а-а-а-а-а! Как вы мне надоели!» – истерично заорал Zero и запустил в телевизор бокалом с квасом, из задницы его выпали анальные шарики и, источая аромат йогурта, укатились под раковину, пискнув на прощанье: «Джингл белс!».
После рекламной заставки на экране появился тот же бар, та же интимная атмосфера, та же картина «Автопортрет в пустыне» на стене. Только вместо двух блондинок – два тучных, умудренных лысинами и сединой бородатых издателя тет-а-тет. О чём-то оживлённо спорящие.
– Миша! Послушай меня! Ты не прав! – кричал один из мужчин, при этом отчаянно колотил вяленым лещом о крышку стола, брызгая по сторонам рыбьей чешуёй. – Ну как будет выживать твой журнал с политикой «Гонорар не предусмотрен»?! А вот эта вся бесстыдная роскошь?.. – он обвёл свободной рукой стол, плотно уставленный бокалами с пивом и засыпанный сухими рыбьими потрохами, – эта роскошь откуда будет браться, я тебя спрашиваю?!
– Грузчиком подработаю на овощной базе, – невозмутимо ответил редактор литературного журнала, смачно обсасывая рыбью кость.
– Миша, Мишенька, милый, ты же не слышишь меня! – пытался достучаться до его разума коллега. – Сейчас не те времена! Ты хоть знаешь, сколько литераторов стоят в очереди ко мне? Миша! Платят мне деньги, чтоб я напечатал их пургу! Большие деньги! Я уже вторую Ладу Приору за пять лет поменял.
– Не могу, я, Никита, брать деньги с литераторов, – сморщился, словно от невыносимой боли Миша, жадно отпил из бокала несколько больших глотков и икнул – ии-ик! ой! ии-ик! извиняюсь, – и обтёр влажную бороду рукавом пиджака.
– Мишенька, Миша, – разочарованно качал головой его рассудительный коллега, – не удивлюсь, если однажды ты им гонорары начнёшь платить. И тогда прощай, издательский бизнес! Прощай Лада Приора и пиво с вяленым лещом…
Ночью к картине Сальвадора Дали тайно пробралась одна из дневных экскурсанток – студенток Литинститута. Уж очень ей хотелось замуж в этом году. Подойдя к раме, она чикнула спичкой и осветила полотно. И удивительно, никакой раковины, никакой пустыни, никакого стола с табуреткой не было. А предстал вместо этого перед ней мужчина невиданной красоты. Умный, порядочный, образованный, обеспеченный, ростом не ниже 186, с чувством юмора и однокомнатной квартирой в Чертаново.
Мужчина легко спрыгнул с картины на пол и встал рядом. Девушка порывисто прильнула к нему, крепко обняла и зашептала, разрыдавшись:
– Как долго я тебя ждала! Как долго! Родной мой, любимый, Гоша.
Но тот деликатно отстранился:
– Прошу вас, не надо. Во-первых, я не Гоша, а во-вторых, приберегите эту фразу для дипломной работы или будущего киносценария. Не растрачивайте алмазы своего таланта попусту.
После этих слов он протянул девушке салфетку с разводами от кетчупа:
– Промокните лицо, у вас тушь потекла.
Девушка взяла салфетку, вытерла слёзы, ещё больше размазав косметику, дважды шумно высморкалась в неё и тихо произнесла:
– Простите, я вела себя как дура, – потом она вдруг с необычайной нежностью взглянула на салфетку и продолжила сентиментально, – можно я ваш платочек себе оставлю, как память о том, что между нами было.
– Разумеется, – ответил Zero, – окажите честь.
– И что вы теперь будете делать? – поинтересовалась девушка, нервно теребя салфетку.
– Для начала попробую заснуть, – сухо ответил тот, ну а потом – завтра, как и прежде – писать. Только теперь уже совсем по-другому. Не так, как нужно, а как я хочу.
– А как же картина? – девушка кивнула на пустой перекошенный и порванный холст со сломанной рамой, на котором не было уже ни пустыни, ни раковины, ни мужчины – ведь утром непременно спохватятся, в розыск объявят.
– Плевать, – устало отмахнулся Zero, – это даже не Сальвадор Дали. Подделка кустарная. Скажу по секрету – это моих рук дело, – и улыбнулся.
Девушка не могла отвести от писателя восхищённого взгляда, хотела что-то сказать, но он вдруг развернулся и решительной твёрдой походкой зашагал от неё по тёмному длинному коридору. И там, где коридор упирался в стену, образовался вдруг чёрный и такой долгожданный провал сна. Zero отчётливо осознал себя на диване, в своей маленькой квартире-студии с жёлто-красными стенами и огромной раковиной. Он поправил подушку и в тот момент, когда за окном забрезжил рассвет, а в квартирах горожан зазвенели будильники, последний раз вздрогнул и почувствовал, что, наконец, заснул.
Ещё одна беспокойная ночь осталась позади.
2016 г.
P.S. Произведение вошло в книгу "Саянский декаданс", 2017.
P.P.S. Иллюстрацию специально для этого рассказа выполнил художник Николай Фомин.