Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Если бы Владислав Ходасевич жил в XIX столетии, я бы поместил сегодня его стихотворение на полных к тому основаниях, однако же отказаться от его "Февраля" я решительно не смогу... к тому же - отчего бы этому восьмистрочию не быть посвящённым позапрошлому веку?
Этот вечер, еще не весенний,
Но какой-то уже и не зимний...
Что ж ты медлишь, весна? Вдохновенней
Ты влюбленных сердец Полигимния!
Не воскреснуть минувшим волненьям
Голубых предвечерних свиданий,-
Но над каждым сожженным мгновеньем
Возникает, как Феникс,- предание.
Открывая наш нынешний февраль на столь романтичной ноте, я, разумеется, постараюсь и продолжить соответственно, а для того беру в единомышленники и соавторы следующих замечательных господ и вспомню события, с ними связанные:
- Дмитриев и Языков: "Денегъ у меня мало, а журналовъ много"
- Не сметь писать Историй! "... Есть мера всему!"
- Пушкинская шпилька москвичам
- "Россия не оставит своего святого призвания, идем вперед!"
- "Пою тебе, бог Гименей!"
- Салтыков-Щедрин о коммунах, урыльниках, ватерклозетах и о кобенящемся Толстом
Давайте для разминки лишь насладимся величественной панорамой зимнего Петербурга кисти Александра Беггрова, и приступим...
Лишь неделю назад в рамках февральской публикации "Однажды 200 лет назад..." мы имели удовольствие порассуждать об Иване Ивановиче Дмитриеве, и, кажется, не судьба нам сегодня позабыть о нём. Небольшое письмо в столицу его к чиновнику Министерства народного просвещения и действительному члену Вольного общества любителей словесности, наук и художеств Дмитрию Ивановичу Языкову от 9 февраля 1805 года интересно тем, что ещё раз демонстрирует то уважение, каким пользуется поэт среди всех, знакомых с ним. Более того, именно Языков годом ранее написал едкую сатиру на заскорузлого консерватора русской словесности Шишкова, требовавшего - среди прочего - бросить чтение иностранных книг и изъясняться исключительно на старославянском.
Милостивый государь мой Дмитрій Ивановичъ. Чувствительно благодарю васъ за пріятное письмо ваше и сообщеніе журнала, который, однакожь, я обратно къ вамъ препровождаю. Не удивитесь этому, вотъ причина: денегъ у меня мало, а журналовъ много и у васъ, и въ Москвѣ, и даже въ Калугѣ; по привязанности моей къ Русской словесности мнѣ захотѣлось заглядывать въ каждый журналъ, и для того записался въ Англинской клобъ, гдѣ между прочими журналами имѣю удовольствіе пользоваться и вашимъ.
Ник. Мих. Карамзину сего же дня скажу о манускриптѣ; ежели онъ не имѣетъ его, то конечно будетъ васъ просить сообщить ему списокъ, в между тѣмъ я и за него и за. себя отъ искренняго сердца благодарю васъ, любезный Дмитрій Ивановичъ, за ваше къ нему доброжелательство.
Я надѣюсь, что вы не прекратите со мною вашу переписку, которая по многимъ отношеніямъ столь для меня пріятна, и съ сею надеждою заключу мое письмо искреннимъ увѣреніемъ васъ въ совершенномъ почтеніи, съ которымъ былъ и навсегда будетъ вашъ, милостиваго государя моего, покорнѣйшій слуга Иванъ Дмитріевъ.
Москва, 1805 Февраля 9-го.
P. S. По написаніи письма я видѣлся съ Карамзинымъ, который препоручилъ мнѣ сказать вамъ, что онъ съ великою благодарностію приметъ вашъ манускриптъ, естьли вы возьмете трудъ доставить его на мое имя. Еще прощайте и любите искренняго вашего почитателя.
Даже поверхностное изучение переписки Дмитриева и Языкова свидетельствует об удивительной заботе, являемой последним по отношению к поэту и баснописцу. Языков берёт на себя труд постоянно снабжать Дмитриева выходящей периодикой.
- Письмо ваше и при немъ третій нумеръ журнала я имѣлъ удовольствіе получить и спѣшу за то и другое изъявить вамъ благодарность мою. Но долго ли вамъ подчивать меня гостинцами? Вы меня избалуете, мнѣ право совѣстно.
- Спѣшу изъявить вамъ благодарность мою за пріятное ваше письмо и за всѣ ваши увѣдомленія объ нашей литературѣ. Нетерпѣливо буду ожидать перваго номера вашего Вѣстника, на который и деньги при семъ посылаю къ вамъ въ особливомъ пакетѣ.
- Я надѣялся на сей почтѣ получить и второй номеръ; нетерпѣливо желаю его видѣть
- Чувствительно благодарю васъ за пріятное ваше письмо и сообщеніе двухъ журналовъ
Дмитриев, человек небогатый (о чём и намекает деликатно Языкову 9 февраля 1805 года), за всё аккуратно расплачивается: "...у Бувита продается Histoire du 16 Siècle par Linguet и журналъ политехническій 75 к. Вы меня очень одолжите, ежели купите ихъ. Пришлите ко мнѣ въ Москву, а я какъ скоро возвращусь, то незамедля пошлю къ вамъ и деньги, и Друга просвѣщенія". И вступление в престижный "Англинский клоб", конечно, объясняется не только вопросами престижа, но и самой возможностью бесплатно знакомиться с новинками журнальными и книжными. И хоть членство в нём было небесплатным (50 рублей в год, а с 1817-го - 110 рублей), такой расход для книгочеев при недешёвых тогдашних ценах на печатную продукцию, конечно, самой настоящей экономией.
Что же до неутомимого труженика на почве российской словесности Языкова, то он, выйдя по состоянию здоровья в в 1833 году в отставку в чине действительного статского советника, продолжил свою подвижническую деятельность, выполняя различные переводы и составляя словари. Вклад его в отечественную культуру неоднократно был высоко оценён, в том числе, и материально, Языков избирался почётным членом Академии наук и действительным членом Академии Российской. Скончался в 71 год в 1844-м. Могила его утрачена, потомства он - по всей видимости - не оставил.
- "Светские люди бросились читать историю своего Отечества. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка Колумбом. Несколько времени нигде ни о чем ином не говорили. «История государства Российского» есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека!"
Эта цитата из Пушкина относится к знаменательному событию в отечественной Истории: 9 февраля 1818 года в продажу весьма немалым тиражом 3 000 экземпляров поступают первые восемь томов карамзинской "Истории Государства Российского". Начав труд свой в 1803 году, Карамзин попытался расцветить сухой язык летописей собственным литературным дарованием и - насколько мог - оживить, приблизить к читателю персонажей древности. Что удалось ему - судя по реакции современников - совершенно. Прочитав восьмой том, вышедший в 1821 году, поэт Батюшков, не удержавшись, восклицает: "Ну, Грозный! Ну, Карамзин! Не знаю, чему больше удивляться. Тиранству ли Грозного или дарованию нашего Тацита". Подчеркну также - цензуре "История" подвергнута не была. Вещь почти невероятная, свидетельствующая и об авторитете Карамзина, и о крайней степени доверия со стороны Императора - как Александра, так и после - Николая.
Надо ли удивляться буквальному уничтожению со всех сторон Николая Полевого, осмелившегося в 1829 году предложить первый том своего взгляда на отечественную историю - "История русского народа"? Ты кто - вообще? Да что ты такое? У нас один историограф, и имя его известно, и труды. Примерно таково всеобщее мнение. Приведу цитаты из отклика на работу Полевого Пушкина... изрядно!
- Мы не охотники разбирать заглавия и предисловия книг, о коих обязываемся отдавать отчет публике; но перед нами первый том «Истории русского народа», соч. г. Полевым, и поневоле должны мы остановиться на первой строке посвящения: Г-ну Нибуру, первому историку нашего века. Спрашивается: кем и каким образом г. Полевой уполномочен назначать места писателям, заслужившим всемирную известность? должен ли г. Нибур быть благодарен г. Полевому за милостивое производство в первые историки нашего века, не в пример другим? Нет ли тут со стороны г. Полевого излишней самонадеянности? Зачем с первой страницы вооружать уже на себя читателя всегда недоверчивого к выходкам авторского самолюбия и предубежденного против нескромности? Самое посвящение, вероятно, не помирит его с г. Полевым. В нем господствует единая мысль, единое слово: Я, еще более неловкое, чем ненавистное Я...
- ... Далее: «Я не поколебался писать историю России после Карамзина; утвердительно скажу, что я верно изобразил историю России; я знал подробности событий, я чувствовал их, как русский; я был беспристрастен, как гражданин мира»... Воля ваша: хвалить себя немножко можно; зачем терять хоть единый голос в собственную пользу? Но есть мера всему...
- ... Опять! как можно самому себя выдавать за представителя всей России!..
- ... Приемлем смелость заметить г-ну Полевому, что он поступил по крайней мере неискусно, напав на «Историю государства Российского» в то самое время, как начиная печатать «Историю русского народа». Чем полнее, чем искреннее отдал бы он справедливость Карамзину, чем смиреннее отозвался бы он о самом себе, тем охотнее была бы все готовы приветствовать его появление на поприще ознаменованном бессмертным трудом его предшественника. Он отдалил бы от себя нарекания, правдоподобные, если не совсем справедливые. Уважение к именам, освященным славою, не есть подлость (как осмелился кто-то напечатать), но первый признак ума просвещенного. Позорить их дозволяется токмо ветреному невежеству, как некогда, по указу эфоров, одним хиосским жителям дозволено было пакостить всенародно. Карамзин есть первый наш историк и последний летописец...
Воля ваша, но критика Пушкина более всего напоминает позднейшее всесоюзное обсуждение (и осуждение) "Доктора Живаго". "Литературная газета" тогда опубликовала письмо сталинградского машиниста Васильцева с таким текстом:
«Что за оказия? Газеты пишут про какого-то Пастернака. Будто бы есть такой писатель. Ничего я о нем до сих пор не знал, никогда его книг не читал... Допустим, лягушка недовольна и еще квакает. А мне, строителю, слушать ее некогда. Мы делом заняты. Нет, я не читал Пастернака. Но знаю: в литературе без лягушек лучше»
Разумеется, сравнение Пушкина и Васильцева неуместно категорически, но, кажется, Александр Сергеевич труд Полевого прочитать не удосужился, удовлетворясь более позывами праведного гнева. А ведь это ещё даже не появилась пародия Полевого на предсвадебную "так себе" оду поэта 1830 года "К вельможе", написанную с явным расчётом на самого крутого посажёного отца в Москве. Можно лишь представить глубину неприязни Пушкина к отчаянному Полевому после 1830 года, ежели он уже в 1829-м так ярился...
Проведём ещё один день в обществе Пушкина. 9-м (не позднее) февраля 1831 года датируется его письмо к Лиз Хитрово из Москвы в столицу. Прежде всего, он просит дочь Кутузова замолвить словечко за семью скончавшегося тремя неделями ранее Дельвига. А вот далее... Ещё пока не написано его ура-патриотическое "Клеветникам России", посвящённое польским событиям... Но позиция поэта уже однозначна! Как и отношение его к Императору. "Широкий и свободный взгляд на вещи?" Г-н Герцен, молчать!..
- Как вы счастливы, сударыня, что обладаете душой, способной всё понять и всем интересоваться. Волнение, проявляемое вами по поводу смерти поэта в то время, как вся Европа содрогается, есть лучшее доказательство этой всеобъемлемости чувства. Будь вдова моего друга в бедственном положении, поверьте, сударыня, я обратился бы за помощью только к вам. Но Дельвиг оставил двух братьев, для которых он был единственной опорой: нельзя ли определить их в Пажеский корпус?.. Мы ждем решения судьбы — последний манифест государя превосходен. По-видимому, Европа предоставит нам свободу действий. Из недр революций 1830 г. возник великий принцип — принцип невмешательства, который заменит принцип легитимизма, нарушенный от одного конца Европы до другого. Не такова была система Каннинга.
Итак, г-н Мортемар в Петербурге, и в вашем обществе одним приятным и историческим лицом стало больше. Как мне не терпится очутиться среди вас — я по горло сыт Москвой и ее татарским убожеством! Вы говорите об успехе «Бориса Годунова»: право, я не могу этому поверить. Когда я писал его, я меньше всего думал об успехе. Это было в 1825 году — и потребовалась смерть Александра, неожиданная милость нынешнего императора, его великодушие, его широкий и свободный взгляд на вещи, чтобы моя трагедия могла увидеть свет. Впрочем, всё хорошее в ней до такой степени мало пригодно для того, чтобы поразить почтенную публику (то есть ту чернь, которая нас судит), и так легко осмысленно критиковать меня, что я думал доставить удовольствие лишь дуракам, которые могли бы поострить на мой счет. Но на этом свете всё зависит от случая и delenda est Varsovia ("Варшава должна быть разрушена" - лат.)
Москвичи, не обижайтесь на Александра Сергеевича!.. Опять же - неделю назад в "Однажды 200 лет назад..." мы уже обсудили и его взгляд на подобные вещи, и некоторый космополитизм, позволявший поэту мыслить несколько шире, чем почтенные жители Первопрестольной, или Петербурга, или Нижнего Новгорода. Вероятно, способность быть "гражданином мира" (который, увы, для Пушкина был искусственно стиснут в границах Империи... даже невзирая на императорский "широкий и свободный взгляд на вещи") дана не каждому. Хотя по поводу "татарского убожества"... на мой взгляд незаслуженно резко!
Расстаёмся с эпохою Николая Павловича на патетической ноте... Оставшись к 1854 году в совершеннейшем политическом одиночестве, он 9 февраля обственноручно пишет Манифест, в коем излагает причины ситуации и то, как Империя теперь станет реагировать на предательство недавних союзников. Весьма, надо сказать, поучительно. Кто знает, откуда растут ноги у фразы "вкалывал как раб на галерах", может провести некоторые аллюзии.
БОЖЬЮ МИЛОСТИЮ
МЫ, НИКОЛАЙ ПЕРВЫЙ,
ИМПЕРАТОР И САМОДЕРЖЕЦ ВСЕРОССИЙСКИЙ,
и прочая, и прочая, и прочая,
Объявляем всенародно:
Два раза Мы возвещали уже любезным Нашим верноподданным о причине несогласий Наших с Оттоманскою Портою. С тех пор, несмотря на открытие военных действий, не переставали Мы искренно желать, как и ныне желаем, прекращения кровопролития, питая еще надежду, что время убедить турецкое правительство, коликому заблуждению оно предалось чрез коварные наущения, полагая в справедливых, на трактатах основанных требованиях Наших мнимое посягательство на его независимость и скрытые виды на преобладание! Но тщетны были досель надежды Наши. Английское и Французское правительства, вступясь за Турцию и послав свои флоты в Царьград, вяще возбудили упорство турок и ныне, уже не довольствуясь сим, без предварительного объявления нам войны, ввели флоты в Черное море, дерзостно объявя, что берут турок под свой кров и мечтают препятствовать нам в свободном плавании по Черному морю для защиты берегов наших.
Столь неслыханное между просвещенными государствами действие принято Нами с достойным презрением.
Мы повелели Нашим посольствам выехать из Англии и Франции и прервали с сими державами все сношения.
Итак, против России, сражающейся за Православие, не устыдились стать рядом с врагами Христианства Англия и Франция!
Но Россия не оставит своего святого призвания, идем вперед! Ежели наглость врагов наших мнит коснуться пределов России, мы готовы встретить их, как нам завещано предками; не дети ли мы, не потомки ли тех русских, которые внесли в скрижали России славный 1812 год! Да поможет нам Господь доказать сие на деле.
Тогда воззвав ко Господу единым сердцем всея России: Господь наш! Избавитель наш! Кого убоимся! Вперед за Христианство. Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!
Дан в С.-Петербурге 9 февраля 1854 года.
-------------------------------------
А к следующему письму, отосланному 9 февраля 1867 года критику и публицисту Николаю Николаевичу Страхову, собственно, и прибавить-то нечего! Давайте просто порадуемся за обретшего, наконец, семейное счастие Фёдора Михайловича, да поздравим грядущего (через три дня) молодожёна! Как, право, славно, когда у хороших людей всё налаживается! И - да, 44 авторских листа за год - безумно много!
Добрейший и многоуважаемый Николай Николаевич,
В воскресенье, 12-го февраля, если не произойдет чего-нибудь слишком необычайного, будет моя свадьба, вечером, в 8-м часу, в Троицком (Измайловском) соборе. Если Вы, добрейший Николай Николаевич, захотите припомнить многие годы наших близких и приятельских отношений, то, вероятно, не подивитесь тому, что я, в счастливую (хотя и хлопотливую) минуту моей жизни, припомнил об Вас и пожелал сердцем видеть Вас в числе моих свидетелей и потом в числе гостей моих, по возвращении молодых домой.
Я имел твердое (и давнишнее) намерение просить Вас лично; но в настоящую минуту я, во-первых, захворал, а во-вторых - столько хлопот, столько еще не сделанных и не исполненных мелочей, покупок, распоряжений, что, при скверной моей памяти, просто растерялся, и потому простите великодушно, что приглашаю Вас запиской. К тому же я до того одичал в последний год затворнической жизни и отупел от 44-х печатных, написанных мною в один год листов, что даже и записку-то эту написал с чрезвычайным трудом, несмотря на то, что чувствую искренно и о слоге не старался.
А давненько-таки мы не видались.
До свидания же. Крепко жму Вам руку.
Ах, до чего же приятно и занимательно путешествовать по XIX веку! Что ни персона - то ФИГУРА! И у всякого - своё мировоззрение, своё мнение, своя позиция. Вот и у Михаила Евграфовича Салтыкова есть собственный взгляд на знаменитую петербургскую "слепцовскую" коммуну, организованную под сильнейшим воздействием "Что делать?" Недоброжелатели видели в ней - помимо блажи - и подозрительно-эротические начала: женщины под одной крышей с мужчинами, чем живут - непонятно, чем занимаются - тем более... Достанется от Салтыкова-Щедрина и Толстому с его идеями. Итак, 9 февраля 1885 года, адресат... тоже занятный.
"... Авторитет Арчибальда Арчибальдовича был вещью, серьезно ощутимой в ресторане, которым он заведовал, и Софья Павловна покорно спросила у Коровьева:
-- Как ваша фамилия?
-- Панаев, -- вежливо ответил тот. Гражданка записала эту фамилию и подняла вопросительный взор на Бегемота.
-- Скабичевский, -- пропищал тот, почему-то указывая на свой примус. Софья Павловна записала и это и пододвинула книгу посетителям, чтобы они расписались в ней. Коровьев против Панаева написал "Скабичевский", а Бегемот против Скабичевского написал "Панаев"..."
Нет-нет, время Булгакова ещё не пришло! Александр Михайлович Скабичевский - историк русской литературы и критик. Кстати, родившись в 1838 году, с Иваном Ивановичем Панаевым теоретически мог быть знаком, ибо начал публиковаться в 1859-м - в том числе, и в "Отечественных записках", Панаев же умер в 1862-м. Итак... критично настроенный к новейшим социальным веяниям злая умница Салтыков - Скабическому.
Многоуважаемый Александр Михайлович.
Мне кажется, что, привлекая пример Слепцова и его коммуны, вы только запутываете вопрос самым неожиданным образом. Это дело было совершенно ребяческое, так что, по моему мнению, об нем лучше всего позабыть. Примеры опыта осуществления коммуны были гораздо серьезнее, но и они совсем не идут к делу. Что касается до отрицания искусства для искусства, какое было в начале 60-х годов, то оно явилось, действительно, во имя отрицания баловства, тогда как теория Толстого — самосовершенствование для самосовершенствования — есть именно продолжение баловства.
Всего обиднее тут ссылка на народ; народ вовсе не думает о самосовершенствовании — об этом разговаривают Сюсляевы, Толстые, Успенские, Достоевские, — а просто верует. Верует в три вещи: в свой труд, в творчество природы и в то, что жизнь не есть озорство. Это и вера и в то же время дело, т. е. дело в форме, доступной народу. Если жизнь испытывает его, он «прибегает», просит заступничества и делает это в той форме, какая перешла к нему от предков, т. е. идет в церковь, взывает к Успленью-матушке, к Николе-батюшке и т. д. Но это не значит, что он верует в них по существу, а верует он в собственные слезы и в собственные воздыхания, которые и восстановляют в нем бодрость. Подобие сему и культурный человек. Вера его тоже не иная, а вера в труд, вера в творчество природы и в жизнь. Он может применять эту веру ошибочно, но никак не может смотреть на честные свои убеждения, на свой честный труд, как на блевотину.
По моему мнению, Толстой не только балуется, но, может быть, и кобенится.
А впрочем, извините. Вперед не буду.
Искренно вам преданный
М. Салтыков.
Пожалуйста, не подумайте, что лавры Толстого не дают мне спать. Уверяю Вас, что я на всякие вообще лавры плюю, или, лучше сказать, совсем об них не думаю.
Об урыльниках тоже Толстой напрасно коснулся. Свои урыльники всякий вынесет без особенной гадливости, но я иду дальше: и чужие урыльники человек вынесет без гадливости, но не по чувству самосовершенствования, а потому что это труд. Нашел оселок для испытания нравственного самосовершенства!
Фурье и в чистке нужников видел только предлог для особенной комбинации, а в его время и ватерклозетов не было. Я же убежден, что со временем и урыльников не будет, так что этот способ доказательства нравственного преуспеяния устранится сам собою.
----------------------------------------------------------
Что за фразы! "...Толстой не только балуется, но, может быть, и кобенится"... "... убежден, что со временем и урыльников не будет, так что этот способ доказательства нравственного преуспеяния устранится сам собою". Прелестно! Где же наши нынешние... Салтыковы? Как их не хватает! Увы... Яловость Эпохи порождает дефицит... литературных сливок, сыра и молока. В наличии лишь молочный фальсификат.
Завершим же наш день стихотворением Афанасия Фета "Алмаз"... К слову сказать, он - единственный, кто вообще что-то написал 9 февраля за всё столетие, так что выбор у меня нынче небогатый. О чём эти восемь строчек от 1888 года? Пусть каждый трактует их на свой лад (нашёл в Сети даже мнение, что, дескать, воззвание к Императору "быть твёрдым"), я же вижу призыв к таланту не распыляться, и быть последовательно-достойным своего Дара. Последуем непременно!
Не украшать лицо царицы,
Не резать твердое стекло,
Те разноцветные зарницы
Ты рассыпаешь так светло.
Нет! В переменах жизни тленной
Среди явлений пестрых – ты
Всё лучезарный, неизменный
Хранитель вечной чистоты.
Кто - как, а я увидел позднейший парафраз на бессмертное пушкинское
Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца;
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспаривай глупца
Спасибо, что провели этот день вместе с вашим "Русскiмъ Резонёромъ", надеюсь, было хотя бы не скучно! И - да, разумеется: какие-либо ассоциации событий Былого и его персонажей с современностью прошу считать случайным совпадением, не более того... Вам только показалось!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "И был вечер, и было утро", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании