К утру улица перед купеческим домом была полна. В основном стояли купеческие жены и приказчики, которые при появлении графа с егерями начали потихоньку подвывать, не в силах сдержаться.
Граф остановился перед толпой и нахмурился.
- Что, паскудники, заняться нечем? Бегом домой, сундуки откапывать.
Толпа враз замолчала. Оно и понятно – одно дело голосить, сидя на сундуке с деньгами, а другое – с голым задом на плетне. Но под строгим взглядом графа народ начал расходиться.
- Как бы не побежали с сундуками, - обеспокоился Триза.
- Не побегут, - ответил анчутка. – Я ночью по овинникам прошел, так купцы всем рассказали, что их аспид стережет. А нечисти они боятся пуще сборщика податей. Нечисть подношений не берет.
В зале, где проходил суд, возле стенки стояли грустные купцы.
Анчутка привычно сел на кресло, стукнул молотком по столу и осмотрел приговоренных.
- Значит, так… По ознакомлению с вашими чистосердечными суд установил, что скоты вы редкостные.
Из строя купцов раздались сдавленные стоны.
- Однако графом Мангусом было замолвлено словечко, что среди вас, скотов, могут по ошибке оказаться люди, которым собственная задница всяко дороже ненужных прибылей.
И анчутка, сверкнув красными огоньками в глазах, пояснил.
- Ибо на колу прибыль древесины в организме все иные потребности сводит к полной ничтожности.
Купцы, затаив дыхание, слушали анчутку.
- Посему… - анчутка сделал театральную паузу, за время которой седых волос в бородах у купцов прибавилось на пару валенок.
- К чистосердечному признанию полагается раскаяние, каковое должно быть как искренним, так и деятельным, то бишь сопровождаться передачей в государственную казну всех воровских прибылей.
Купцы стояли в полном недоумении, ибо прибыль, по их разумению, к воровству никак не относилась. Не зазря ведь купцы веками всякие умные слова придумывали, чтобы благородное торговое дело отделить от совершенно босяцкого присвоения чужого добра. И коли босяк подсунул гнилой товар втридорога, так то есть самое подлое босяцкое воровство. А достопочтенный купец, продав товар с небывалой наценкой, исключительно повысил благородную норму прибыли.
Анчутка подождал минуту, видя замешательство купцов, и стукнул молотком по столу.
- Готовые к раскаянию, по очереди к столу, для публичного оглашения. Кто не желает – отходим в угол и ждем, покуда приедет подвода с орудием искупленья.
Купцы зашевелились, и один робко подошел к столу.
- Раскаиваюсь, стало быть. А в казну верну четверть пуда серебром, что скопилось за месяц больших прибылей.
Анчутка строго посмотрел на купца.
- Тут у нас суд, а не базар.
Купец развел руками.
- Так это…
Что это, никто не узнал, так как молоток судьи бухнул по лбу, и купец осел у стола. Анчутка покачал головой, залез на стол и пояснил:
- Раскаяние происходит громко, четко, с завываниями и битием башкой об пол. Допускается рвать бороду, а за неимением таковой – рубаху на груди. Ежели кто усомнился – бороду надлежит рвать свою, а не соседа.
Анчутка передохнул, сверкнул глазами и ткнул пальцем в лежащего у стола купца.
- Ко всему, это тело прибегло к попытке ввести суд в заблуждение, указав четверть пуда серебром. Между тем, имеется еще шкатулка в пятьсот монет, прикопанная за баней.
Анчутка снова вздохнул, сел на кресло и стукнул по столу молотком.
- Любая попытка раскаяться неискренне и не в полном объеме судом в расчет не принимается, а так как посажение на кол происходит публично, и люди на улице ждут, о них тоже надо подумать.
- Следующий!
Купцы застыли в нерешительности. По бегающим глазкам и покрасневшим лицам было видно, что удивительная норма прибыли не оставляет разум, и кто знает, есть надежда, что удастся отсидеться на колу.
В этот момент в дверь постучали, просунулась голова какого-то возницы и хмуро сказала:
- Там, это, колья привез, как просили, два десятку. Куда ставить?
Граф за спиной анчутки оживился.
- Давай, вдоль улицы и ставь, да поровней, чтобы красиво было! Не абы как, тут люди уважаемые!
Эта была та самая соломинка, что ломает горб верблюду. Точнее, целому стаду верблюдов. Купцы занервничали, забормотали, и вперед вышел Гогоша.
- Мы, стало быть, как и указано, в порядке очереди, за раскаянием. В полном объеме.
И Гогоша, упав на колени заревел, словно заскучавший по стаду бык.
Анчутка слушал, подперев голову лапкой, и одобрительно кивал.
После завершения раскаяния Гогоша сгреб ладошками с пола клоки бороды, собравшись уходить, но граф Мангус его остановил.
- А что, этот, Емеля или как его, не явился, сучий сын?
Гогоша развел руками.
- Так сбег. Ночью, сказывают, собрал котомку и сбег.
И, подумав, махнул рукой.
- Не смог, видать, грех взять, невинных душ на кол сажать.
От подобной наглости анчутка оторопел.
- Насчет душ прошу не беспокоиться, души у нас на отдельном учете. Я за ними ночью зайду.
После этого процесс раскаяния пошел повеселей. Где-то к середине дня первые раскаявшиеся потащили сундуки. Триза с Лехой брали их на учет, анчутка неторопливо поправлял тех, кто путал количество и вес прикопанной прибыли, граф же с удовлетворением поглядывал на немалую кучу шерсти, оборванной из бород и, случалось, иных частей тела.
Когда раскаяние иссякло, а зал стал напоминать кладовую сундучной фабрики, Гогоша робко подошел к графу с поклоном.
- Ваша светлость, так вы Его Высочеству поклон передайте, мы же все до копейки в казну раскаяли и впредь готовы…
Граф поднял бровь, обвел скучающим взглядом купцов и хмыкнул.
- Поклон? Казна? Да мы, собственно говоря, к вам не за этим.
Гвоздь, забитый в крышку гроба любого из присутствующих, произвел бы на них меньший эффект. На графа смотрели двадцать пар совершенно обескураженных глаз, в которых читалось только одно: «МЛЯ…».
Граф непринужденно достал из кармана свиток, который они с анчуткой сочинили накануне вечером, и протянул Гогоше.
- Ввиду полнейшей безвредности водяного дракона, просил бы вас организовать к нему развлекательные экскурсии населения, с примерной осторожностью. И взымать с каждого желающего не более одной монеты, из которой одна десятина отходит мне по ленному праву. Дело государственное, прошу отнестись серьезно.
Гогоша взял свиток, словно дымящуюся мортирную гранату. Руки его тряслись. Он развернул документ, тупо поглядел на него и перевел взгляд на графа.
- А… это…
Граф непринужденно взял со стола судейский молоток, посмотрел на втянувшего голову в плечи Гогошу и кивнул.
- Идите уж по домам, ушлепки. И не волнуйтесь. Коль уж просите доставить Его Высочеству прибавку к казне, так и быть, поможем.
И, глядя на бредущих нетвердым шагом к выходу купцов, добавил вслед:
- Колья не убирать! И, кстати, за них отдельно оплатить придется, тут вам не богадельня.