Молочно-белые руки на дереве густого чёрного цвета. Ни один, даже великий, художник не смог бы передать контраст такой глубины. Да и увидеть тоже.
Зато палач мог до мелочей изучить её, пока закреплял запястья и щиколотки. Ремни, в которые въелись кровь, пот и страх десятков, а то и сотен людей, так крепко сдавили плоть, что она будто исчезла. Когда он закончил и отошёл на шаг, показалось, что кисти и ступни отделены от всего остального. Голова распятой на дыбе девушки безвольно свисала.
— Приведи её в чувство! — проскрежетал противный голос за спиной палача. Как гвоздём о зернистый гранит. — И поскорее! Покончим с этим до обедни...
Палач ещё раз внимательно посмотрел на жертву.
Невинность. Слово, что приходило в голову первым. Нежная, почти прозрачная кожа, которую не смогли испоганить вонь и грязь подземелья. Жёсткое холщовое рубище только подчёркивало её непорочность. Огненного оттенка волосы хоть и свисали безжизненной паклей, но словно вплели нити солнечных лучей в полотно вечного полумрака.
Девчушке веселиться бы сейчас с подругами, водить хороводы, плести венки из луговых трав. Кружить головы горячим кастильским парням. А она висит здесь, перед ним. И перед тройкой старых пирдунов, которые заранее знают, что её ждёт.
Им даже не хватает мужества признать свою слабость. Плевать им на очищение грехов. Они просто хотят насладиться чужой болью перед тем, как отправить очередного еретика на костёр.
Что ещё хуже, никто из них не хочет стать источником страданий. Взять лишний грех. Носятся с мнимой святостью, как с породистым поросёнком, холят, лелеют. Отказываются понимать, что она, точно так же, как поросёнок, неотделима от грязи. И каждая капля крови, добытая палачом, оставляет следы и на руках святых отцов.
Девушка глубоко вдохнула, веки её затрепетали. Так делают младенцы во сне, когда видения слишком сильно волнуют их. Палачу невольно вспомнилась другая девушка. Он часто смотрел на неё спящую. Но веки той больше не... Не важно.
— Ну чего ты медлишь?! — раздался другой голос. Более низкий, но не менее противный.
Палач двинулся к столу, на котором в образцовом порядке были разложены орудия его труда. Пошёл нарочито неспешно, чтобы святоши подёргались. Полезно для их заплывших жиром желудков.
Палач не боялся гнева святых отцов. За некоторые тайные услуги во благо ордена настоятель загодя простил все будущие грехи и ему, и его потомкам вплоть до третьего колена. Поэтому он перебирал инструменты, не торопясь.
К тому же он хорошо знал, как и по каким ничтожным поводам люди становятся «гостями» инквизиции. Та «ведьма», что сейчас распята на дыбе, могла быть виновна лишь в том, что цвет её волос и кожи разительно отличается от остальных.
Но терпение святых отцов не безгранично. Пора приступать.
Палач выбрал нож с широким и коротким лезвием. Подумал и добавил ещё один, похожий на клюв цапли, — длинный идеально острый четырёхгранник. Такой входит в плоть словно в козий сыр и безошибочно находит нужные внутренние органы или их части.
Он снова встал перед девушкой и приготовился привести её в чувство самым привычным образом — дать пощёчину. Но она будто почувствовала это намерение.
Глаза девушки широко распахнулись. И палач взглянул внутрь бездонных, ничем не замутнённых бирюзовых озёр. В два идеально круглых кусочка неба, скрытые до поры.
Этот цвет снова напомнил ту, другую. Которой уже ничего никогда не будет угрожать. Потому что она заранее спряталась от всех ужасов мира глубоко под землёй.
Девушка с трудом разлепила пересохшие губы и что-то прошептала. Палач не узнал язык, но сердце его застучало быстрее. Словно оно отозвалось на неведомую мелодию, сложенную из чужеродных звуков.
Палач крепче сжал короткий нож и поднял руку. Зрачки девушки расширились. И странно: он не разглядел в них страх, ужас, ожидание боли. Нет, скорее — надежду.
За годы службы он отточил каждое движение до совершенства. Развернулся одним лишь корпусом и, почти не видя, а угадывая направление, отправил короткое лезвие в полёт.
Один из служителей церкви захрипел и вскинул руки к горлу. Будто решил помолиться напоследок, да передумал на полпути. По снегу сутаны, размывая его белизну, побежали быстрые алые ручьи.
Десяток шагов до стола, за которым сидели служители церкви, палач преодолел в секунду. Узкий «клюв цапли» точно отыскал прореху в грудной клетке. И душа второго монаха отправилась на небеса (или, что вернее — в ад) раньше, чем его тело узнало о своей смерти.
Третий святоша успел выскочить из-за столешницы и, путаясь в подряснике, заковылял к двери. Но вырванный из шеи нож безошибочно настиг и новую жертву.
Палач вернулся к своим инструментами, теперь уже действуя молниеносно. Схватил прислонённый к столешнице боевой топор с короткой рукояткой и прекратил мучения раненого в спину монаха.
Следовало торопиться. Ни один звук, конечно, не просочился сквозь толстые стены и массивные глухие двери. Но вскоре зазвучат колокола, созывая братию к обедне, и кто-то из послушников спустится в подземелье.
Палач ослабил совсем недавно стянутые им же ремни, и девушка соскользнула в его объятия. Опять, теперь уже совсем некстати, нахлынули воспоминания. Когда-то он так же осторожно, сдерживая свою силу, обнимал. Только другую, не чужую, родную. А она хохотала и колотила шутя кулачками по спине. Не эта, другая. «Память, прочь из головы...»
Палач перекинул почти невесомую ношу через плечо и побежал к выходу.
Он досконально изучил все явные и тайные ходы в монастыре. Не раз пользовался ими с разрешения и по приказу настоятеля. И распорядок дня он знал досконально.
Поэтому безошибочно, как охотничья собака, выбирая самый короткий путь, палач незамеченным выбрался к конюшне. Она находилась за стеной монастыря, но примыкала к ней одним боком. На своих двоих от погони они точно не уйдут. А погоня будет — можно не сомневаться. Настоятелю плевать на жизни трёх человек, но ему крайне ценны секреты, сокрытые до поры до времени в голове палача.
Им повезло. Никого из слуг в конюшне не оказалось. А вот стойла не пустовали.
В ту минуту, когда палач закончил седлать двух самых добрых жеребцов, тишину разрушил звон колокола. Сначала неуверенно, словно пробуя звуки на вкус, а потом всё яростнее и жёстче.
Палач открыл ворота, выходящие на луговину, которая чуть ниже обрастала густым лесом. Легко вскинул бывшую пленницу в седло и вложил в её расслабленную кисть поводья. Хотел было уже направиться к своей лошади, но она удержала его.
Склонилась к самому лицу, сверкнула омутами голубых глаз и опять зашептала непонятные слова на незнакомом языке. Снова зашевелилось неспокойно сердце в груди, ускорило свой бег, забилось в горле.
— Ты должен защитить меня, — прошептала девушка на испанском и приложила горячие губы к его холодному лбу.
Потом развернула коня, крепко ударив по крупу пятками, и пустила его вскачь.
Палач стоял в свете солнца, щедро льющегося из проёма, и смотрел на лошадь и всадницу, которые быстро уменьшались в размерах. Потом механическими движениями, как марионетка в ярмарочном театре, запер ворота на огромный засов, крепче сжал топор и пошёл к противоположной двери.
Той, что выходила на внутренний монастырский двор. Туда, куда уже сбегались вооружённые монахи.
Автор: Тимур Нигматов
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ