оглавление канала
Порыв сильного ветра скинул с головы капюшон, растрепал волосы, и они плескались вокруг моего лица, словно флаг наступающей армии. Я закричала громко и протяжно, подняв лицо навстречу клубящимся тучам, словно выталкивая из себя некий ком рвущегося наружу гнева. И небо ответило мне, отозвавшись долгим протяжным эхом! Голубыми сверкающими змеями ко мне рванулись вниз молнии. Оглушающий раскат грома потряс этот заснеженный мир, и тайга притихла в страхе от небывалого, невиданного доселе неистовства стихии. Сверкающие ленты молний окутали все мое тело своим сиянием, поднимая над землей. Чувство полета, какой-то легкости наполняло меня небывалой силой, вызывая буйный, под стать разбушевавшейся грозе, восторг. Я, громко смеясь от переполнявшей меня радости ощущения этой бурлящей во мне мощи, смешанной с гневной яростью, собрала их, будто играючи, несколькими движениями рук в один огромный пук, и что было силы, метнула этот сияющий клинок в сгусток черно-серого зловонного пламени, которое билось где-то на оставшейся внизу земле, под моими ногами, пытаясь дотянуться до меня, чтобы сжечь, испепелить, уничтожить.
Раздался оглушительный хлопок, а затем яркая вспышка взрыва. Я почти ослепла и оглохла. Мир вокруг меня завертелся, словно я попала в воронку смерча. Яркие голубые цвета чередовались огненными вспышками с багровыми отсветами. Но радость единения со стихией не оставляла меня, распирая изнутри, словно я в Купальскую ночь напилась хмельного рябинового вина перед тем, как прыгать через высокое пламя костра. В воздухе запахло озоном, а в голове у меня зазвучала, загремела Божественная симфония, заполнившая всю мою сущность без остатка. Звуки этой волшебной музыки завораживали, оглушали и торжествовали, как вечная жизнь торжествует над смертью, как первый весенний росток, пробивающий еще подмерзлую землю, как жаркие яростные лучи солнца, обрушивающиеся на ледяной панцирь реки, готовой к пробуждению. Постепенно громкие звуки мелодии становились все тише и тише, пока не превратились в скользящий легкий шепот текущего по камушкам летнего ручейка.
Я очнулась, ощутив чье-то осторожное теплое и шершавое прикосновение к своему лицу. Открыла глаза. Небо на востоке розовело. Надо мной склонилась лохматая голова медведя. Своим теплым языком он слизывал слезы с моих щек. И тут же я услышала в голове его мысли:
- Очнись… Нужно помочь старику…
Я с удивлением оглянулась. Посередине поляны был большой темный круг, снег в нем исчез, испарился, обнажив почерневшую подпаленную траву. Подтаявший снег на его кромках уже схватывался утренним морозцем. Свет врат померк. И теперь только едва заметная серебристая дымка обозначала место входа в них. На краю проталины, у самого входа темной бесформенной кучей лежал Прон. Я резко вскочила на ноги, и тут же чуть опять не шлепнулась на землю, так у меня закружилась голова. И тут почувствовала рядом с собой мохнатый теплый бок медведя. Постояв несколько секунд, уцепившись за его густую шубу, и дождавшись, когда небо и земля займут полагающиеся им места, я, еще пошатываясь на ходу, направилась в сторону лежащего у врат человека. Очутившись рядом, упала на колени и попробовала перевернуть его на спину. После нескольких попыток, мне это наконец удалось. Прон тяжело дышал, глаза его были закрыты, из уголка рта на скатавшуюся и потемневшую бороду стекала тонкая струйка крови.
В светлеющем небе уже погасли последние звезды, и горизонт расцветился алыми полосами. В этом неясном свете лицо старца казалось мертвенно-белым. Я приподняла его голову, склонилась над самым лицом и тихо позвала:
- Батюшка Прон, очнись…
Он, словно нехотя, открыл глаза. Взгляд был мутным и рассеянным. Но вот его глаза остановились на мне. Старик попытался улыбнуться, но вместо улыбки вышла какая-то жалкая гримаса. Губы его задвигались, но слов слышно не было. Я взяла пригоршню подтаявшего снега и осторожно умыла им лицо старца. Снег мгновенно сделался красным. Я отбросила его в сторону, и взяв новую пригоршню, повторила действие. Это слегка привело его в чувство. Он сделал попытку приподняться, я кинулась ему помогать. Асхат, тут как тут, подставил свою лохматую спину, чтобы раненый мог на нее опереться. Прон зашарил руками под своим тулупчиком и прохрипел едва слышно:
- …Фляжка… У меня тут должна быть фляжка…
Я быстро нащупала на его поясе прицепленную за веревочки к ремню фляжку, сдернула ее с силой, не заморачиваясь с креплениями, открутила колпачок и приложила ее горлышко к губам старика. Он сделал несколько жадных глотков, потом блаженно прикрыл глаза, а когда их открыл, то взгляд их был уже ясным и чистым. Затем Прон резко покрутил головой и с тревогой спросил:
- Где егерь?
Я легкомысленно пожала плечами.
- Не знаю, еще не смотрела. Не до егеря мне сейчас. Как ты себя чувствуешь? Ты ранен?
Прон, все еще оглядываясь, хрипло проговорил:
- Он заманил нас в ловушку. Хотел пристрелить Асхата. Из засады. Я почуял, закрыл его. Пуля прошла в ногу. Ерунда. Заживет. Кость не задета. Он ментальным ударом выключил медведя. Потом прикладом разбил лицо, я даже опомниться не успел. – Он говорил короткими рубленными фразами, слова ему давались еще с трудом.
Я внимательно прислушивалась к его словам, пытаясь нарисовать себе картину всего произошедшего здесь. Но получалось очень плохо, оставалось слишком много вопросов. Ломать долго голову над этим я не стала. Главное сейчас помочь Прону добраться до дома, а там уж и со всеми вопросами и тайнами разберемся. Как бы старик не бодрился, называя рану «ерундой», но я-то видела, как ему было больно, и как он ослаб, потому что потерял много крови. Я усадила его поудобней, облокотив на лохматую и теплую спину медведя.
- Посиди, отдышись. А я гляну, что там с егерем.