оглавление канала
Куржаком переплело волосы надо лбом, выбивающиеся из-под капюшона. Не останавливая своего бега, я смахивала налипающий иней рукой, потому что снежная паутина, нависавшая над самыми глазами, мешала разглядеть дорогу.
Вон за тем поворотом должен был открыться вид на Медвежий Яр. Я вылетела по лыжне, едва вписавшись в поворот, на ходу сдергивая с плеча карабин, и затормозила, замерла на всем ходу, лыжами поднимая дыбом снег, от того, что увидела.
Между двух каменных столбов мерцал фиолетово-серый, какой-то болезненный свет. У самой его кромки стоял Прон, опустившийся на одно колено и, вытянув вперед руки, словно защищаясь. Даже отсюда я видела, что его борода из седой стала черной, снег вокруг него тоже был в каких-то черных пятнах. Только мгновением позже я поняла, что это была кровь. Его кровь. Напротив старца стоял «егерь» с карабином наперевес, и что-то говорил старцу, насмешливо кривя рот. А чуть в стороне, большая куча, похожая на кем-то выброшенную за ненужностью ветошь. Асхат!! Во мне стала подниматься холодная волна гнева. Но я не бросилась сразу сгоряча к ним, тем самым выдавая себя. Разум вдруг заработал четко и ясно, как всегда бывало в критические моменты моей жизни. Мне даже в голову не пришло воспользоваться собственным карабином. Мозг совершенно бесстрастно фиксировал факты, выдавая варианты решений, словно был не живым органом, а бездушной железной машиной, компьютером.
Если я сейчас выстрелю, то могу зацепить Прона. Он как раз находился на линии огня. Начну обходить, меня могут услышать, и тогда будет всем «счастье», присоединюсь к этому всеобщему «празднику» жизни, скорее всего, в качестве жертвы. Нет уж... Мысли о медведе я отодвинула в сторону, иначе они бы меня просто увели от моей цели, заставили эмоционально дергаться. И тут я увидела то, что заставило меня просто оцепенеть от ужаса. Одна нога Прона была уже внутри врат. Цвет завесы изменился, заклубился как дымная куча серой мглой, и из нее стали выбиваться серые щупальца. Пока еще одиночные, словно просыпающиеся змеи, они лениво шевелились в поисках крови, которую чуяли, словно гончие собаки чуяли след дичи. Открытые врата почувствовали кровь! Времени на раздумья не было. Еще слишком свежа была в моей памяти картина того, что случилось в прошлом августе с людьми, которые были ранены. При воспоминании об этом меня всю передернуло с ног до головы от отвращения и ужаса, и тошнота вновь стала подкатывать к горлу.
Я даже не могла бы сказать, что случилось потом, откуда пришла эта сила, и как я ею управляла. Все случилось почти мгновенно. Ярость, замораживающая душу, острая, словно отточенное лезвие черкесского клинка, поднималась из глубин души, затапливая всю мою сущность. В голове зазвенело, будто кто-то рядом ударил в колокол. Все тело завибрировало в такт этому звуку, словно я сама стала этим колоколом. Пальцы сами собой разжались, и карабин выскользнул из моих ладоней и упал в снег у самых ног. Но я даже этого не почувствовала. Теперь он мне казался пустой и ненужной вещью, скорее помехой, чем орудием защиты. Туда же в снег, скинула варежки, и подняла руки к небу. Кажется, даже без участия моего сознания руки сами стали двигаться, как будто рисуя, выплетая в воздухе узоры, а губы непроизвольно зашептали слова, неведомо откуда взявшиеся в моей голове.
- Стану Азъ, благословесь, поиду из западу в восток. Поднимаетца царь грозная туча, и под грозною тучею мечетца царь гром, царица молния. Как от царя грома и от царицы молнии бежат враги и бесы лесные, водяные и дворовые и всякая нечистая тварь в свои поместия — под пень и под колоду, во езера и во омуты, и так бы бежали и от живущих во оных хоромах, от мене, бежали всякие враги и бесы, лесные, водяные и дворовые, всякая нечистая тварь в свои поместия под пень и под колоду, во езера и во омуты безотпятно и безотворотно, век по веку, отныне и до веку.
Я начала говорить эти слова едва слышным шепотом. Но с каждой вновь произнесенной строкой мой голос креп, пока не превратился почти в крик. Казалось, звуки призывного заговора заполнили все пространство вокруг. Я не видела, что происходило у врат. Все мое внимание было поглощено рисунком диковинного узора, который я, словно ткачиха, выплетала в небе над головой. Каким-то внутренним зрением я видела линии, тянущиеся из-под моих рук, они вспыхивали голубовато-фиолетовым светом и тут же гасли, стоило мне только завершить фрагмент узора. И тут же я принималась за другой, создавая фантастическое полотно, тщательно выписывая малейшие детали узора, видимого только мною, вкладывая в него весь мой гнев, и всю мою холодную ярость. И время для меня перестало существовать. Небо над головой потемнело, звезды скрылись за наползающими тучами, которые были чернее самой ночи. Они клубились, перекатывались, меняя форму и очертания, словно кипящая в котле смола. И вот над Медвежьим Яром раздалось глухое и грозное урчание, будто вырывавшееся из глотки потревоженного, сердитого и голодного, огромного зверя. И во мне, словно в ответ, что-то зашевелилось, задвигалось, душа рванулась с каким-то яростным весельем навстречу этой бурлящей над головой стихии. Мысли о том, что зимой грозы не бывает, просто не может быть, у меня даже не возникло. Она мне была сейчас нужна, Мать-Гроза!!! Нужна, как никогда! Нужна, как живительный глоток воды, умирающему в пустыне от жажды! Я, ее дочь, призывала свою Мать на помощь, и она явилась на мой зов!