Разговор за столом незаметно зашел о невестах. Ну как «незаметно»: сначала говорили о последних новостях, которые уже и не были новостями, как и не могли быть, когда все участники застолья живут в пределах одного маленького дагестанского городка (который даже на карте Дагестана едва заметен), и являются близкими друг другу родственниками. Затем говорили о еде, хвалили племянницу, имевшую практику за рубежом, потом о дорогах, которые никак не построятся. Посмеялись над маленьким Расуликом, который от обиды на соседку, сравнившей его по красоте с девочкой, обрезал себе ресницы и всё еще дулся на маму, которая, застав его за этим занятием, выхватила у ребенка ножницы из рук и отругала, не дав завершить начатое со вторым глазом. Впрочем, поддержку Расулик нашел у отца – тот, вдоволь посмеявшись, сам обрезал оставшиеся ресницы, чтобы чадо не вздумало снова возиться с ножницами.
Разговоры сменяли друг друга один за другим, и не было той единой нити, что связала бы все толки, объединив голоса молодых и старых в единую добродушную ноту.
Над столом как будто билась волна: то возвышалась она к одному краю стола, где голос громче говорил о тревожащих проблемах, то к другому, где звонко звучал смех нескольких голосов над удачной шуткой. Все участники вечера как будто разбились на несколько групп, настолько условных, что они с легкостью перетекали одна в другую, сливались и растекались, как вода во время отлива.
И вот на одном конце стола заговорили о скором приезде из России («Россией» у нас звалось всё, что не Кавказ) любимого (потому что единственного) тетиного сына Алишки. Алишкой его давно уже никто не звал, но иногда имя это проскальзывало в чьем-нибудь разговоре скорее от привычки, нежели от любви. Али был на два года младше своей двадцативосьмилетней сестры и еще на семь лет старше своей девятнадцатилетней сестры, потому гордо носил звание единственного наследника и старшего брата.
Иерархия старшинства была не совсем тем, что подразумевала в названии, потому что Мадина, будучи рожденной на два года раньше брата, считалась младшей. На вопрос «Почему?», задаваемый ею с самых ранних осознанных лет, весомого ответа она так и не получила и потому со временем приняла это как данность.
Итак, Али был единственным сыном и прямым наследником целого состояния (дома в горах и двухкомнатной квартиры в том самом городе, который с трудом находился на карте), и, куда важнее, он был холостяком.
Джейн Остин писала, что богатый холостяк должен непременно нуждаться в жене, а тетя Сакинат считала, что любая потенциальная невеста должна непременно мечтать повесить занавески в её доме. И хоть Али не был слишком богат, впереди его ждало блестящее будущее.
Правда, какое именно тетя Сакинат не уточняла. Как и прошлое, не очень ясное и местами даже сомнительное из-за слабых связей с родителями и нескольких прожитых в “России” лет.
Отношения с работой у Али были весьма и весьма сложные: Али работу не любил, симпатии от нее не ждал и как приличный молодой человек на предложения не отвечал. Последнее обстоятельство Алишке очень льстило и служило поводом для частых, многочисленных и не совсем правдивых рассказах о ломающемся от бесчисленных звонков телефоне, но верить им стоило хотя бы потому, что телефон у Алишки менялся каждый год.
В тот момент, когда разговор за столом коснулся скорого приезда Али, так же естественно, как стихийное бедствие, возникла новая группа говоривших. Она состояла из тети Сакинат, тети Райсат, её невестки Фариды и слушающей их бабушки. Разговор шел полушепотом, так что услышать его было столь же легко, сколь и догадаться о теме: говорили об Али, вернее, о его женитьбе.
Старшие родственники уже условились, что следующую весну будут играть его свадьбу, но всё никак не могли прийти к соглашению, с кем – как только все мнения сходились на одной персоне, тут же выяснялось, что девушка либо уже засватана, либо выскочка и для Алишки недостаточно хороша, либо учится на медицинском. Если в первых двух случаях легко можно было смириться, то в последнем неутешительно качали головой и приговаривали: «А такая хорошая девочка... моя бабушка о её двоюродной тете так хорошо отзывалась, так хорошо! Очень жаль, что такой хороший род упустили...»
В сущности, учиться на медицинском в Дагестане считалось более, чем престижным, но тут уж играли роль личные предпочтения Алишки: во-первых, придется ждать долгие годы учебы, прежде чем воссоединиться с нареченной, а ждать Али не хотел, он бы вообще еще прошлым летом женился, если бы невеста нашлась подходящая; во-вторых, жена-медик – значит, несет ночные смены, дома не ночует, приходит уставшая, ещё и покушать наверняка не приготовит, а ему такого не надо, он и сам может дома не ночевать и кушать не готовить даже получше, чем она.
Были еще какие-то причины, но на втором пункте, как на самом уважительном, Али обычно останавливали, а потому ему и не приходилось утруждать себя дальнейшими объяснениями. В этот раз разговор касался не какой-то конкретной невесты, но затрагивал всех потенциальных невест, кем-либо когда-либо упомянутых.
Тетя Сакинат сокрушалась о трех последовавших один за другим отказах (предложение было сделано трем особам одновременно, чтобы сэкономить время, которого до назначенного срока было уже не так много), назвала всех троих вертихвостками, которым только олигархов да цветы подавай, с таким же жаром, с каким неделю назад описывала тете Райсат «прекрасных девочек, одна из них правда лезгинка, а вторая кумычка, а третья только по материнской линии нашей национальности, но кто сейчас на такие вещи внимание обращает!»
Говоря это, тетя Сакинат позволяла себе забыть, каким предметом гордости стал для нее брак старшей дочери и рождение «чистокровного, без примесей» внука, истинного представителя своей породы, признаки которой, сказать по правде, сложно было разобрать в двухлетнем ребенке (но тетя Сакинат справилась!).
Тётя Райсат печально кивала её словам, думая не столько об Али, сколько о своих младших дочерях, которым ещё предстояло избежать своих «Алишек», а Фарида сосредоточенно перебирала в уме новых кандидаток и кого-то, кажется, припоминала.
Бабушка на этот консилиум смотрела с неодобрением. Неясно, относилось ли неодобрение к предполагаемым невесткам, к самому Алишке или к салату с кукурузой, которую сложно было выковыривать из зубов, но уголки губ у бабушки были оттянуты далеко вниз, а челюсть медленно двигалась из стороны в сторону. Время уже близилось к ночи, когда стулья в столовой заскрипели, из спальни были вынесены все куртки, занесенные туда полдня назад, а гости, уходя один за другим, прижимались щекой к щеке, обнимались и пожимали руки.
*****
Тем временем где-то в далекой-далекой России Али расплывался в улыбке и одаривал комплиментами (потому что доброе слово дороже любых украшений) обладательницу прекрасных глаз и восхитительной квартиры в центре столицы.