Наутро пришла Фрея, уселась возле окна с видом благодетельницы и принялась расспрашивать. Расспрашивала про прежнюю жизнь, про мою реальность, вспомнила все, что наболтал я ей до этого. Мне говорить не хотелось, я жаловался на головную боль и ломоту в теле, что было чистейшей правдой. И как мантру повторял, что все ранее мною сказанное, бред воспаленного травмой сознания.
Она, видя как мне плохо, позвала Вано, тот пришел с ампулой водорода, вколол мне укол, и сверкая огромными глазами вышел. Не нравился мне этот новый Вано, ой, как не нравился….
Но от инъекции блаженное тепло разлилось по телу, боль отступила и сознание заиграло яркими красками, и вместе с этими красками пришла уверенность в своих силах. Уверенность в своем превосходстве.
И от этого уверенного превосходства я стал разговаривать с Фреей ни о чем, рассыпался комплиментами, подолгу задерживал взгляд в ее глазах, заигрывал и своими разговорами, то ставил ее в тупик, то ослабляя ненадолго накал, в общем, манипулировал ее эмоциями как хотел.
И, несмотря на ее снисходительную гордость, на посиневшую уже кожу, она, то краснела, то бледнела, и в ее раскосых, прекрасных глазах, поминутно плескалась вся палитра чувств, от ненависти до благодарности, от страха до интереса. И интерес этот явно не только профессиональный, и я ощущал это всеми фибрами. Но все же, кое-что, ей удалось из меня вытянуть.
То, что мне было нужно, чтобы она знала. А именно; хочу в муравейник, я – долих, и горжусь этим, брахи – недостойные полулюди. Но все что говорил я, говорил пространно, между делом, между совсем не относящимся к сути дерзостями, шуточками, самовосхвалениями и ее восхвалениями.
А когда она уходила, я видел борьбу в ее глазах, сомнение в ее лице и волнение в плавных линиях ее тела.
Затем пришел Вано - он напряжен до предела, презрение ко мне, так и прет из него. Я корчу дурачка и простачка, веду себя с напускной небрежностью, и всем видом показываю, что я один из них. Стараюсь показать. Но взгляд его буравит меня, и чувствую я в этих огромных темных глазах брезгливое недоверие. Уходит. Напоследок оглядел с головы до ног оценивающе и ушел.
Мне легко от водорода, но теперь я знаю, что это ненадолго, и если в теле облегчение, то в душе – тяжесть.
Две недели они ходили ко мне по очереди. Фрея, стала уже как открытая книга, и я видел, что стоит мне намекнуть, затронуть ненароком вопрос о наших отношениях, как она упадет в мои объятья. Веяло от нее, от ее улыбки, от смеха без повода, от мимолетных взглядов – доступностью.
Мешал только Вано. Он стал догадываться, что не только психологические проблемы мы решаем. И хотя, между мной и Фреей не было никакого телесного контакта, и прицепиться ему было не к чему, все же он напряжен, взвинчен, и то и дело цепляется, переворачивает мои слова и по любому поводу огрызается.
От всей этой обстановки мне тягостно, в своей палате не нахожу себе места, ведь Фрею теперь не выгонишь - она как назойливая муха, может сидеть часами и болтать ни о чем. Вано, злой, настороженный, и своими провокациями пытается вывести меня на чистую воду. В плане меня и Фреи конечно.
Да мне того и надо - в этом моя цель. Чтобы за ширмой любви и ревности они не разглядели сути моего человеческого еще, существа. Не копнули бы глубже.
Передышка у меня только в лаборатории. Здесь доктор отчаянно пытается разгадать загадку трех миров, и потому совершенно абстрагирован от действительности, а мы с Машей болтаем вполголоса обо всем на свете. И в тишине, нарушаемой лишь бряцанием инструментов, да нашими неспешными разговорами, я отдыхаю от моих навязчивых проверяющих-соглядатаев.
Расслабляюсь, наблюдаю за Машей. Через ее движения, ее ужимки, ее взгляды – вижу Азанет, и от этого на сердце теплее. Я не стремлюсь сблизиться, разве что дружески, лишь беспристанно сравниваю ее с женой, и когда нахожу сходство, радуюсь, словно после свидания.
А потом опять возвращаюсь в свою палату, для того чтобы напрягаться, играть с Фреей, заморачивать ей голову, и этим выводить из себя Вано, который от ревности, подозрительности и злости, готов отправить меня в муравейник хоть завтра. И избавляясь от меня здесь - не боится, что наведу я смуту там. И у них месяц, чтобы разобраться и понять, достоин ли я, жить с долихами. Но и этот месяц к ужасу Фреи, и облегчению Вано, подходит к концу.
Написана уже моя характеристика, отправлена в муравейник, вместе с рекомендациями и психологическими похвалами, и наутро назначен мой отъезд. И Фрее уже не надо приходить ко мне, но она здесь - в палате, сидит, и вроде беспечна, но во взгляде тоска от предстоящей разлуки, и ждет от меня признания, ждет, что я позову ее с собой, но не дождется.
Я веду себя, как обычно: хохмлю, кокетничаю, осыпаю ее восторгами и комплиментами, веду пустые разговоры, словно ничего и не происходит, ничего не меняется. Мне безумно жаль ее: жаль растрепанных чувств, остекленелого выжидающего взгляда прекрасных глаз, жаль ее обманутых надежд.
И вот, ей уже уходить. Фрея встает, изгибается потягиваясь, нехотя и медленно проходит мимо, вглядывается в мое лицо, словно в поисках признаний. А я стою, и улыбаюсь ей тупо, и киваю головой, мол, «Иди! Пока! Я ничего не обещал тебе!»
И у самой двери, она оборачивается, словно решившись, кидается ко мне с объятьями, раскрывает рот для страстного потока слов, а дверь открывается, и на пороге – Вано. Глаза - раскосые щели, рот сжат, и тянет свои длинные руки, словно желая задушить.
Фрея встает между нами, загораживает меня собой и говорит:
- Я люблю его!
А у меня, пол уходит из-под ног, да и Вано шатается, и откуда-то слышен звон бьющегося стекла. Нет, это не головокружение - это землетрясение! Слева, по стене, мрачно щелкая - ползет трещина, оголяясь, накреняется потолок, рама лопается, и пол комнаты съезжает вниз, открывая взору проспект с зигзагообразной пропастью.
Все в доли секунды, и мы еще стоим на ногах, и Фрея еще держится за мою шею. Всё в пыли, в едком дыму, снизу, рядом с домом что-то взрывается, а в моей голове как пульсом: «Это первая волна! Вторая будет сильнее! Бежать!»
Я отрываю от себя Фрею, передаю ее Вано, а сам кручусь вокруг своей оси в поисках выхода. «Маша! Доктор! Что с ними!» Фрея летит в объятия Вано, и напоследок я выхватываю ее взгляд. Полон он неверия, что я ухожу, что я не с ней, слезы горькой обиды в этих глазах - обиды и тоски.
Но я уже в перекосившемся проеме двери, за ней задымленный коридор - бегу, и шаги отдаются хрустом осыпавшейся штукатурки. Вот, лаборатория, все настежь, внутри побитые колбы, разбросанные толчком инструменты, окно лопнуло, и с улицы доносятся истерические визги, плач, крики, кто-то кого-то зовет, кто-то стонет и матерится.
Я кричу:
- Юрий! Маша!
Из угла слышится шорох и в тумане, очертания испуганных глаз:
- Алексей?
- Маша, где доктор?
Она не отвечает, лишь скулит тихонечко и тоненько.
Я трясу ее:
- Где доктор?
Кивает в сторону подсобки и снова скулит. Некогда, но открываю дверь и заглядываю. Доктор на полу, в луже своей крови, ведь на его шее стеклом пробило артерию, и кровь хлещет, пульсируя оттуда, но живой он еще, и пальцем тычет в пол, обращая мое внимание, на небольшой железный ящичек.
Хрипит:
- Забери! Машу выведи - я не жилец,… забери, не потеряй… там… - из горла натужный свист и бульканье.
Сзади меня дергают за рубашку. Маша. Трясется как в лихорадке и всхлипывает, размазывая слезы по пыльным щекам. Она видит доктора, глаза ее расширяются от ужаса, в этот момент трещит здание и слышится, как на асфальт с грохотом падают обломки.
Я хватаю ящик, беру Машу за руку, и с силой тяну к выходу, но она упирается, взвизгивает:
- Я никуда без него не пойду!
Я настойчив и сильнее, а она рыдает, сгибает ноги в коленях, нарочно уваливается на пол и выдергивает руку. Здание шатается, будто нет в нем веса, пол накреняется. Я подхватываю Машу на руки, перекидываю через плечо, и выскакиваю из лаборатории.
Коридор в дыму и пепле, а на лестнице вообще не видать не зги, бегу на ощупь, ориентируясь лишь на перила. Спускаться семь этажей и первые два, я преодолел в одиночку. На последующих все больше людей, они кашляют, задыхаются, стонут, иногда останавливаются, мешая движению. Кто-то даже сидит на ступенях. Я не обращаю на них внимания - даже мысли не приходит помочь кому-то, слишком мало времени и судя по грохоту сверху – дом уже падает. Я распихиваю локтями встречных замедлившихся, и пру как танк.
Наконец, первый этаж. Слева – спасительная дверь, справа – обрушение и пожар, в дверях - толпа, в стремлении к выходу создает затор. Дверь слишком узкая. Грохот сверху, приближается, я в панике, понимаю, что выйти мы не успеваем. Оглядываюсь вокруг. Окна!
И дальше как во сне, скидываю на пол, ставшую непомерно тяжелой Машу, беру лавку, предназначающуюся для ожидания приема, швыряю ее в окно. Хватаю в охапку Машу, и швыряю ее вслед за лавкой, она летит сквозь стекла, что осколками торчат как зубы, у разинувшей пасть акулы, вскрикивает, а я уже падаю на нее сверху. Она стонет и в порезах, я сгребаю ее, пихаю ей в руки ящичек, и что есть мочи, бегу прочь от падающего здания. А оно упало уж.
Судя по закладывающему уши бешеному грохоту, лязгу металла, треску бетонных плит и застилающему дымом и пылью глаза облаку, что накрыло нас. А еще крики. Предсмертный вопль, оставшихся внутри. Минутный. Затем все стихает, только слышно еще, как глухо перекатываются обломки, и скрипит арматура, будто воскресая в этом хаосе, да шипит, пробившаяся через руины труба с кипятком. А впереди голоса, почему-то как в трубу, и я бегу на них из последних сил.
Появляются очертания толпы, фигур людей, они черны и напуганы, здесь кого-то зовут, ищут, здесь бормотание и шепот, суеты нет, а есть какая-то отрешенность. Люди бродят друг за другом, переглядываются, ощупывают свои конечности и головы. Вдалеке слышится вой сирен.
На нас с Машей, никто не смотрит - из брахов не смотрит. А смотрит две пары глаз долихов. Одни - темные, помутневшие от водорода и ярости, другие – блеклые и голубоватые, полные разочарования и боли, полные душевной муки из-за разбитого вдребезги сердца, и осознания напрасных надежд. А я несу свою ношу на руках, она – брах, она - девушка, она - молода и красива, и в глазах Фреи уже не разочарование, а ревность, глубокая обида, и жажда мести.
Вокруг обрывками фраз: «Второго толчка не было!» «Это долихи окапываются!» «Сколько им надо? Земля не резиновая!» Прохожу мимо толпы, мимо враждебных глаз бывших друзей, укладываю на какой-то выступ Машу.
Она смотрит с ненавистью, перепачканный ее рот шепчет:
- Как ты мог? Как ты мог оставить его? – рыдания сотрясают ее хрупкое, маленькое, окровавленное тело и в этот момент лучше не трогать ее. Оставить ненадолго в покое.
Я отхожу в сторону, вытираю рукавом лицо, и в это время, слышу гул из-под земли. От разлома идет огромная трещина и со скоростью реактивного самолета она приближается ко мне. Я поворачиваюсь к Маше, в глазах ее ужас, а из горла дикий вопль. Земля расходится подо мной, Маша остается на выступе, а я лечу вниз.
В сумрак, где горят огни города, в неизвестность, что неизвестна лишь людям - в подземное царство долихов...
Ссылка на начало романа: