...или рассказ об алкашах, о жизни и чуть-чуть о вечном
Я подошел к рекламному щиту у метро и оглянулся. Мне всегда было немного не по себе, когда я делал это, хотя именно для этого щит и стоял. Я вынул из сумки тюбик с клеем, с трудом отвернул крышку, достал одно объявление, намазал обратную сторону по периметру и прилепил листок на свободное место. Выдохнул, сложил все обратно, повесил сумку на плечо и пошел дальше, высматривая в близлежащих улицах места, где еще можно было повесить свои листки. Их оставалось еще штук двадцать.
Пять лет назад я освободился из колонии и пошел учится на пастора. Меня чудом приняли в семинарию, потому что при поступлении не потребовалось документа о том, что я не судим.
Я прошел.
Затруднение при поступлении вызвал вопрос ректора: “Вы курите?” Врать я не хотел, поэтому сказал “да”. Это был минус. Люди, которые сидели за большим столом в приемной комиссии считали, что курение "несовместимо со служением в церкви" и взяли меня с обещанием, что я решу эту проблему в самое ближайшее время.
Обещание это я так и не выполнил, хотя и время от времени честно пытался это сделать.
"Верующим" я стал в колонии. Я не люблю слова “верующий”, потому что оно вызывает во мне ассоциации человека, который прилично себя ведет, говорит правильные слова, считает себя “православным” и в результате где-то внутри себя понимает себя как истину в последней инстанции, потому что “С нами Бог!” Еще он называет священника “батюшкой”, внимательно слушает, то, что тот ему говорит и лезет вон из кожи, чтобы сделать именно так. Но главное — он думает, что все это не только приведет его после смерти в рай (как минимум), но что и при этой жизни позволит ему пожить “достойно”. У меня все было совсем не так.
“Что-то такое” я чувствовал всегда, но происходило это со мной редко. Я понял что такое “это” только в колонии, в которую я попал после совершенно дурацкой и бессмысленной жизни, которой жил до того. Почему она у меня получалась такая — не могу точно сказать, но причин, я думаю, было много.
Попав в колонию, я стал читать разные духовные книжки и вот тогда-то и пришло “это”, точнее “Он”, а еще точнее — я там точно понял (и больше у меня это не вызывало никаких сомнений) что Бог есть. Понял я это так отчетливо, что передо мной сразу встал другой вопрос — “И что мне теперь с этим делать?” Я понимал, что теперь жить так, как жил раньше, я не смогу. Просто не смогу и все. Да мне уже и не хотелось. То есть это не то, чтобы я стал “хорошим человеком” — просто я стал другим. И я это реально чувствовал и понимал.
Освободившись (на полгода раньше срока, что было неожиданно) я закончил библейскую школу, потом в институт и поступил в семинарию. Учился я нормально, понимал, что я на своем месте и с этим чувством делал свое дело.
Но было одно “но”.
Это были маркеры из прошлой жизни, от которых мне никак не удавалось отмыться. Первый маркер — я курил и никак не мог бросить (и курю до сих пор), второй — я время от времени запивал. Второй маркер мне мешал гораздо больше первого, хоть происходило это и не так часто.
За пять лет учебы в семинарии я стал одним из самых активных и практикующих учеников на курсе. Особенно любил практику. Я снимал помещения, собирал общины и исполнял обязанности пастора. Делал все это я не потому, что “так нужно”, не из-за оценок и не потому, что эта деятельность обеспечивала мне безбедное существование, а потому что по другому свою учебу и жизнь вообще не представлял. И еще я себя представлял вторым апостолом Павлом как минимум.
Вот и сейчас я опять занимался тем, что собирал очередную пресвитерианскую (это одна из классических протестантских конфессий, если кому интересно) общину. Снимал по воскресеньям помещение в кинотеатре неподалеку и приглашал туда по воскресеньям будущих ее членов.
Дело шло не очень — но к этому я привык. Тут все решали желание и терпение. Сейчас я расклеивал объявления перед завтрашней воскресной службой и иногда заходил в соседние дома. Там я звонил в квартиры, говорил несколько слов на тему веры вообще, приглашал в воскресенье в кинотеатр и оставлял написанные от руки визитки. Объявления я тоже, кстати, писал ручкой от руки на половине тетрадного листа. Все это работало — хоть и не так быстро, как хотелось. Просто нужно было заниматься этим постоянно.
Тем временем я увидел подходящее место на стене дома — оно было пустым и его было видно издалека — и пошел в ту сторону. Пока я приближался, я заметил рядом с этим местом группу людей. По-видимому, это была команда местных выпивох (такие компании обычно есть в каждом микрорайоне), которые что-то громко обсуждали и живописно размахивали пустыми стаканами и наполовину съеденными бутербродами. Когда-то я сам был в такой же команде, поэтому знал, как лучше с ними строить диалог с наименьшими убытками и для себя и для них.
Подходя к тому участку стены, куда я хотел приклеить свой листок, я услышал, как они притихли и почувствовал на себе их внимательные взгляды. Я был не местный, поэтому, по идее, можно было ожидать от них какой-то зацепки и, возможно, последующих неприятностей. Однако, мне нужно было делать свое дело. По опыту я знал, что в таких случаях все бывает по разному, но знал и то, что главным моим инструментом должны были быть мои спокойствие и доброжелательность. Причем по возможности искренние. Искусственно кривить рот в улыбке и “брать себя в руки” не помогает. Это я уже проходил.
Я дошел до стены рядом с которой они стояли, неторопливо снял сумку, достал половинку тетрадного листка с приглашением, клей и стал намазывать клей на обратную сторону листка.
— Ээээ, мужик! Ты че тут лепишь?!— голос был немного приглушенный, хрипловатый, но достаточно громкий и уверенный. Чувствовалось, что человек, который говорил, уже похмелился, пришел в свое “нормальное” состояние и теперь ищет возможность, чтобы реализовать себя в качестве местного “героя” и поднять авторитет среди своих “тыжмнедрузей” а, возможно, даже и поклонников. Тем более, как я еще чуть раньше обратил внимание, в компании, по-моему, была женщина.
Мое объявление плохо приклеивалось из-за сильной шероховатости стены и легкого мороза. Поэтому мне пришлось намазывать его клеем еще раз и прижимать к стене подольше. Я держал листок, приглаживая его к стене и слышал, как сзади ко мне подходит несколько человек.
Колония меня много чему научила. И прежде всего — не бояться. Но еще больше этому меня научило то, что сделало меня в колонии другим человеком. Я знал, что главное сейчас — не реагировать на слова этих людей так, как они этого ожидают по своему прокрученному уже много раз сценарию.
Я молчал, прижимал листок с клеем к стене и вспоминал, как меняются такие люди, когда начинаешь разговаривать с ними смело, по хорошему и с доброжелательностью. У меня уже был немалый опыт таких разговоров.
— Ты че, дядя, г-глухххой?! Я грю — че ты тут лепишь? — тон говорящего начал подниматься на более высокие ноты.
Я, повернувшись к стене, держал листок и понимал, что пора реагировать. Дожидаться хлопка сзади по плечу было нельзя. Я хорошо выучил урок, что решить что-то словами и повернуть события в благоприятную сторону можно только тогда, когда к тебе еще не прикоснулись. Попробовал отпустить объявление — оно держалось. Я улыбнулся и повернулся лицом к человеку, который сейчас стоял и сопел за моей спиной.
Как я и думал, он был не один. Рядом с ним стояли еще двое, и на подходе, шагах в десяти, приближалась еще парочка.
Передо мной стоял человек среднего возраста (хотя у таких людей сложно определить возраст), всем своим видом показывая, насколько он раздражен, и пытаясь внушить, насколько мое положение зависит от его раздраженного состояния. По всему было видно, что он первый во всей этой компании.
— О! Парни! Привет! Что-то случилось или я могу чем-то помочь? — я смотрел на него с улыбкой и не отводил взгляда, потому что знал, что в таких случаях этого делать нельзя.
Видно было, что из тех, кто подошли ко мне первыми, включая Основного (так я его про себя уже прозвал), не было персонажей, которые бы зашли дальше точки невозврата по алкашке или серьезно придерживались бы тех “понятий”, которые я достаточно хорошо узнал в колонии. В ответ на мою улыбку и мой вопрос лицо Основного стало выражать что-то типа “Че за хрень? Непонятно... вроде как на своего похож, но и какой-то не такой”. Остальные лица выражали недоумение и ждали, как будут развиваться события дальше.
— Я же спросил — “че лепишь?” — я чувствовал, что он говорит это уже скорее по инерции, не зная, как продолжать разговор дальше. Было понятно, что он и не хочет “съезжать с темы”, но и понимает, что моя неожиданная открытость не позволяет ему продолжать обычный сценарий, при котором он заслужил бы еще большее уважение в глазах своих “товарищей”, да еще, возможно, и разжился на энную сумму денег, позволяющую “продолжить банкет”.
— Чего леплю? Да, блин, нужно объявления доклеить! — я открыл сумку и показал ему оставшиеся листки.
— Че за объявления? Сам писал что ли?— он издалека бросил взгляд на листок, пытаясь выдерживать угрожающий вид, чувствуя взгляды тех, кто стоял рядом.
— Ну да. А кто мне их будет рисовать, ты что ли? — я видел, как приблизились еще двое подходящих и отметил про себя, что одна из них действительно женщина. Лицо ее было плохо видно — оно было замотано шарфом и прикрыто капюшоном, но общий силуэт выдавал в ней человека, который, скорее всего, попал в эту компанию случайно. Об этом говорило ее молчание, чистая одежда и более-менее прямолинейная походка, которой она подходила к нам, держа под руку своего “кавалера”.
— Ну ка, отойди-ка, дай почитать — главный подошел ближе к объявлению и пробежал его глазами.
— Ааааа! Так ты один из этих! — он потерял ко мне внимание. — Так ты че, сам пишешь, сам расклеиваешь… а куда приглашаешь-то? Че там за секта у вас, которая у нас в кино собирается по воскресеньям? У нас же? В “Уране"? И кто там всем этим рулит, интересно? — ему было приятно показать, что он может говорить о чем-то умном и знает в этом толк.
— Это община пресвитерианской церкви, и рулю там я, — я опять улыбнулся и опять посмотрел на него взглядом, который нельзя было отводить.
— Ты? Как ты? Ты же вот бегаешь и бумажки расклеиваешь? И еще, наверное, к людям пристаешь, хотя на такого ты, вроде, не похож.
— А вот так, блин, я! — когда я говорили эти слова, то неожиданно поскользнулся и упал бы, если бы Основной быстро не протянул мне руку. Его рука и весь рукав были сладкие от пролившегося вина и были облеплены какими-то белыми волосами и крошками. Но я не подал вида, поблагодарил и пожал эту его грязно-винно-закрошенную руку. Я видел, что он поддержал меня автоматически и не ожидал от себя такой реакции. Не ожидал он и от меня никакой благодарности. Но в глазах его что-то изменилось.
— Так это ты там по воскресеньям что-то со сцены читаешь, девочки у тебя поют, а потом вы веселитесь и пьете чай?
— Да я. Меня зовут Эдуард. — я еще раз протянул ему руку.
— Да ладна…, — он опустил руку, попробовал ее вытереть, но у него ничего не получилось. — Как-нибудь в следующий раз.
Я пожал плечами и, не зная что еще сказать, собрался уходить. И вдруг услышал громкий женский голос.
— Эдька! Ты что ли? — я вдруг увидел, как встрепенулась та единственная женщина в компании, которая подошла чуть позже остальных со своим кавалером. Вся компания замерла и посмотрела на нее.
— Юлька, ты чего орешь?! — Основной этот громкий женский возглас, по видимому, ожидал гораздо меньше, чем все остальные.
Я, конечно, тоже его слышал, но, во-первых, не узнавал, а во-вторых, мне мешали увидеть ее лицо шарф и капюшон.
— Ты чего, меня не узнаешь?! — она, раздвинув остальных, быстро подошла ко мне, опустила капюшон и немного развязала шарф…
…Да. Конечно. Теперь. Я. Ее. Узнал. Конечно, теперь я узнал и это имя, и этот голос и эти когда-то озорные и сияющие глаза.
— Юль, ты, что ли? — у меня в голове сразу всплыли прежние вечеринки в нашем районе и молодое чувство свежести, радости и непосредственности, которое собирало нас вместе. Конечно, я помнил Юльку! Но эта Юлька была уже не та.
Да, конечно, она выглядела лучше всех остальных в этой пошарпанной, но пытающейся еще что-то кому-то доказать компании. Но взгляд ее под сиюминутной наигранной наружной веселостью был страдающим и каким-то тусклым.
— Пошли с нами, Эд... — сказала она.
Ее “друзья” поняли, что мы друг друга раньше хорошо знали.
— Юль! Так ты че, его знаешь? А че сразу не сказала? — Основной смотрел на нее так, как начальник смотрит на провинившуюся подчиненную.
— Пошли с нами, Эд, пожалуйста!.. — повторила Юлька.
Но я знал, что с ними я не пойду, хоть мне и очень этого захотелось. Я знал, что если я сейчас пойду туда, с Юлькой и с ними, то все случится именно так, как случалось раньше - в моей прошлой жизни до колонии. И еще я знал, что несмотря на то, что Юлька действительно не на шутку всколыхнула во мне лучшие юношеские переживания, но я понимал, что и я уже не тот. Даже если она в глубине души и осталась такой же, какая была раньше.
Остальная компания сгруппировалась и начала негромко обсуждать что-то свое, компанейское. Основной сделал несколько шагов к нам.
— Хочешь, пошли с нами, Эд, у нас еще осталось кое-что и есть пара хороших тем, — теперь он почти дружелюбно смотрел на меня и тер свою сладкую, с налипшими крошками руку о штанину с тремя белыми полосами сбоку, между которыми было написано “Adidas”.
— Пошли… — Юлька несильно тянула меня за локоть, — если не пьешь, то можешь не пить, мы просто поговорим.
...И тут во мне что-то произошло. У меня появилось ощущение, что я давно уже знаю не только Юльку, но и всех этих не очень трезвых и не очень чистых людей. Мне были до боли знакомы эти провисшие на коленках спортивные штаны с тремя белыми полосками; я так же был в свое время самым, пожалуй, активным инициатором всех этих “тем”, которые всегда сводились к одному — “где достать и где выпить?” Мне было очень хорошо знакомо то чувство, когда через полчаса после начала “банкета” ты любишь всех вокруг, независимо от того, знаешь ли ты их или нет. Но еще я точно знал и то, что за все это “тепло”, “любовь ко всему миру” и прочие приятные пьяные фишки нужно расплачиваться. По взрослому. И чем больше таких фишек было — тем бОльшую цену мне потом придется платить. Я уже это все проходил не один раз.
— Нет. Лучше уж вы ко мне! Каждое воскресенье. В 11 часов. Все! Если, конечно, захотите. Я буду вас всех ждать. Там и поговорим, — я приобнял Юльку, пожал еще раз руку Основному, помахал рукой всей остальной компании, закинул сумку в оставшимися листками и клеем на плечо и пошел в сторону метро. Отходя, я несколько раз оглядывался — неловкая группа из нескольких нетрезвых человек иногда смотрела мне вслед и уже живо начинала обсуждать свои “темы”.
Я шел к метро и думал: “Боже мой, как все-таки хорошо, что у меня все это уже закончилось”.
Начинал завихряться мелкий снег, который обычно ибывает в начале зимы. Я застегнул сумку с объявлениями поплотнее, чтобы не промокло что-нибудь внутри, и ускорил шаг.
После этой встречи я долго не пил.