Итак, господа,
в этом мире все очень непрочно:
любовь и стакан —
прозевал — и осколки одни.
На месте желательных истин
стоят многоточия...
И очень порочно живешь
свои ночи и дни.
Я часто лежу и курю,
одурев от сомнений.
Как? То или это? Когда же?
Какого рожна?
Никак. Никакого. Пуста голова,
как кофейник.
Все бренно.
Ты счастлив, а завтра
приедет жена.
Сегодня не пойман,
вдруг на тебе — сволочь и вор.
На днях не побили в пивной,
а потом — как обычно.
Вчера был шестерка,
тут глядь — кэгэбэшный майор.
Вчера тебя жрали,
сегодня сам делишь добычу.
Вот, кстати, вчера.
Я почувствовал: всё, хоть умри.
Уж лучше собой амбразуру
прохладного дота...
Сто грамм для апломба. Еще.
Часы пробили три.
Я падаю в сон. Только там —
неприличное что-то.
Приснились евреи в ливреях
и черт в папильотках,
и грум на запятках
твердил назубок Шамиссо,
и дамы, жеманясь,
хлестали “Посольскую водку”,
и Бог, чертыхаясь, крутил
истории колесо.
И я, от коктейлей слабея
и благоговея,
к нему обратился,
не в силах икоты унять:
“Простите, коллега,
нельзя ли немного правее?
То есть, колесо, если можно,
немножечко вспять”.
Свершилось...
Тель-Авив. А может, Одесса. Смеркалось.
Народ от станка поспешал
в ресторан или в храм...
Пилат, грузно спрыгнув с креста,
одиноко сморкался,
свободной рукой прикрывая
внушительный срам.
У храма любви предались
Валаам и ослица.
Иуда под сенью смоковниц
творил “Капитал”.
Он строй буржуазный бранил,
невзирая на лица
и звания. Энгельс
на аэростате летал,
соскучившись духом,
и руководил агитпропом:
Дзержинский кричал в мегафон,
что, мол, власти не спят,
что призрак, тот самый,
что долго бродил по Европе,
уж пойман, опознан
и благополучно распят...
И Правда, свое ожиревшее
тело влача
по острым камням, безобразно
ругалась и выла,
и радостно пел большевик
под кнутом палача,
и из Коминтерна
сварили дешевое мыло...
В слюне и слезах я очнулся.
У края беды,
подорванный чуждым нам Фрейдом,
был мой организм.
Я нервно пробрался на кухню
и выпил воды...
С кошмаром покончено.
Мир устремлен в коммунизм.
Над нашей страною вставала
заря трудовая.
Министр обороны
уже застегнул галифе.
Опухшие рыла, вываливаясь
из трамваев,
с рублями в карманах
выстраивались у кафе.
Октябрь 1983