Свет - нестерпимо колючий, и пронзительный, через закрытые веки ослепляет меня. Я в аппарате, мне делают томограмму головы. Затем что-то щёлкает, свет гаснет, и я выезжаю словно компакт-диск – наружу. Вокруг врачи, тихо переговариваясь, осматривают, подставляя под прожектор мои предыдущие снимки.
Привстаю на кушетке. «Лежи, лежи, ты еще слишком слаб, чтобы вставать самостоятельно!» - лёг обратно, врачи продолжают обсуждение. Я же, думаю о своём, лишь изредка улавливая обрывки разговора. «Новый метод терапии, показывает удивительный результат, но, похоже, действует он только долихоцефалов, на брахов – нет»
Я стараюсь вспомнить всю последовательность моего путешествия. Вот: - лагерь археологов, Египет, подземный город, Азанет, пирамида, Пришелец - он же я. Дальше больше: - семнадцатый год, Настя, - зверски убитая, опять же Азанет, Ленин. С его гибелью от моих рук - поворот истории не туда. Сорок шестой год: резня, убийство целых народов и потеря диска. Итог – мир, где правят фашисты, где всё скованно условием быть избранным, если тебе повезло родиться им, если нет - ты раб, и страшная смерть тебе лишь избавление.
- Кто из долихов, еще подвергся этой терапии?
- Ещё около двухсот человек. И так же, как и Алексей - они выздоровели полностью, не осталось даже застарелых шрамов. Но их кровь! Синева, это лишь побочный эффект, а сама она теперь похожа на организм, на органичный муравейник, каждая клетка этой крови - солдат. Солдат - борющийся за сохранность носителя, за его целостность. Поэтому, стоит что-то разрушить, ранить, или заразить инфекционной болезнью, тут же армия на подходе, сначала сражается, затем отстраивает заново, до полного восстановления…
Я вслушиваюсь внимательно: всё то, что они сейчас описывают - симптомы носителя диска. «Где же я?» - думаю, «В каком настоящем теперь?»
- Что касается брахов, в то им этот терапевтический прием - как мертвому припарка! Водород, заряженный "кольцом жизни, на них не действует…"
Я присмотрелся к врачам: один из них - доктор, уже знакомый мне по подземному городу, но упорно меня не узнающий. Второй: седовласый полноватый, улыбчивый не знаком мне. Третий: стоит ко мне спиной и лица не видно.
Тот, что стоял спиной, пробормотал:
- Алексей - долихоцефал не с рождения, а вследствие полученной в детстве травмы. С рождения, он брахицефал! - повернулся и подмигнул мне.
А я узнал в нём Вано, но не такого, к которому я привык. У этого Вано: череп вытянут и глаза - черными раскосыми дугами от выемки носа к ушам. Выглядит он словно Пришелец, разве что не синий, но я узнал его, и глаза эти странные и огромные, но смотрят юморком, фигура его, хотя долговязая, высокая, но во всей своей нетерпеливости и пружинистости, не контрастирует с рядом стоящими людьми.
Я пробормотал:
- Вано? Друг?
Он посмотрел на меня вдруг серьёзно:
- Ты знаешь меня, мы знакомы?
Я кивнул:
- В другой жизни, мы дружили…
Доктор, что из подземного города, помог мне встать и присесть в инвалидное кресло:
- Он заговаривается, ещё один побочный эффект, но я думаю, что это также, вследствие травмы, а не терапии. Меня он также называл другом из другой жизни. - «Да, так и было!»
Повезли меня в палату, по дороге также обсуждали мою ситуацию:
- Пусть с ним побеседует психолог, что ему там приснилось, что мы в другой жизни друзья ему!
Вано смеется, доктор по-прежнему серьезен и задумчив, словно припоминает чего-то. А я, лихорадочно роюсь в своей памяти, припоминая, что такое долихоцефал и брахицефал. Цефал – мозг, голова.
У Вано голова вытянутая и у меня вытянутая, значит мы долихо, причём рожден я брахи, а брахи, видимо – круглая, обычная голова. Да и у матери моей, тоже брахи.
От процедур, анализов и снимков, я утомился, да и мышцы после трехгодичный комы, всё ещё слабые. Информация, что потоком втекала в меня, спутывала сознание и потому когда меня привезли и сгрузили на кушетку, глаза слипались и лишь только все вышли, я заснул.
Мне снилась пустыня Египта, впереди устрашающей новизной облицовки - сверкает пирамида. Оттуда, Азанет машет мне рукой, и снова в ней юность, хрупкое изящество, и глаза её сверкают радостью и любовью, и вся она сверкает в золоте уходящего пустынного солнца - в золоте матовых сухих песков, и в золоте монументальных строений. И вся она - словно из золота и улыбается лучезарно и спокойно.
Я оборачиваюсь, осматриваюсь по сторонам, вокруг строения из известняка - простенькие, но симпатичные. Украшают их цветы, барельефы, туда-сюда снуют люди, куры, домашний скот, и просто домашние любимцы.
Дети весело щебечут - разные эти дети, и люди разные, у них отличаются головы - у одних вытянутые, у других обычные. У тех, у кого обычные - рост, и осанка, и лицо современного человека. У тех, у кого вытянутые - низкий рост, короткие ноги, длинные руки - непропорционально всё, приземисто, и смуглые их лица, больше похоже на обезьяне мордочки.
«Ну конечно! Это народ Египта, после того, как мы заставили их перетянуть себе черепа! А те что светлые, высокие - это из подземного города. Уживаются вместе без проблем! Да и длинноголовые, с того момента как я видел их в последний раз, неслабо преобразились: в глазах интеллект, улыбки просветлённые, в манере держать себя, нет и грамма от дикаря - полны они достоинства, и осознания статуса, и значимости в этом мире.
Я рад этому: неплохо всё-таки мы придумали! И зачем же я, в образе Пришельца, хотел стереть их с лица земли?»
Поворачиваюсь к Азанет, иду к ней навстречу. Она улыбается, и я улыбаюсь, и сердце моё переполняется любовью к ней, и любуюсь я на ее миниатюрную фигурку, и не могу насмотреться.
Вдруг, она меняется - тело бьет судорогой, пламя будто рвет её изнутри, а взгляд устремлён за мою спину. Я оборачиваюсь. Те, что с удлиненными головами - выросли, стали заметно выше тех, кто с обычными, и смотрят они на них теперь свысока, и в глазах их, огромных и блеклых бушует пожар всепожирающей ненависти, и гордыни. Страшные эти глаза, и задумали что-то нехорошее.
Ландшафт меняется, выстроились и вышагивают люди. Они скованны одной тяжёлый цепью - голодные, грязные, искалеченные, и знаю я, что ведут их казнить, и вижу я, что вдалеке построены трибуны. Переполняют их ставшие теперь синими, высокие, длинноголовые существа.
Нет больше ни капли человеческого в их фигурах, в застывших взглядах, а лишь яростная жажда убивать, которую чувствую я не нутром, а своей же головой, идентичной с их. Вместе с просвещением, пришла необъяснимая жажда, доказывать свое первородство, первенство, свое преимущество, свою исключительность над обычными людьми.
А поскольку синие, уже отвергли Бога, возомнив себя – Богами, то нет в них ни милосердия, ни понимания, как распорядится своим превосходством, теперь лишь инстинкты, а инстинкты говорят им убивать низших, недостойных, ведь в вере в Бога Единого, не имеют они права существовать с новыми Богами.
Я поворачиваюсь к Азанет - она горит. Горит и тянет ко мне руки - на лице мука от боли, и слышится вопль, последний, предсмертный: «Найди диск, он рядом! Найди его, иначе будет уже ничего не изменить!» «Где же мне его найти, здесь в пустыне?» Но синие люди, сами собой говорят, что диск у них, и чувствую я это головой идентичной с их головами, и просыпаюсь в поту. И вроде привык я уже к этим снам, ан нет, всё ещё трясёт меня от увиденного.
За окном вечереет - осень набирает обороты, и то и дело проливается дождями, продувает ветрами, и сыпет бурой мокрой листвой на землю, и пейзаж за окном непривычен, очень даже непривычен.
Между домами из стекла и бетона, из кирпичей и плит, понятных мне как строения для обычных людей - возвышается несколько огромных мегалитических пирамид, и поскольку палата моя находится примерно на пятидесятом этаже, то весь город как на ладони, и пирамиды эти как на ладони.
И если днём панорама не отличается от привычной: привычные люди - брахи, бегают туда-сюда, привычные автомобили сигналят попеременно, привычные двери хлопают, впуская и выпуская людей, то к вечеру, когда стемнеет, всё меняется.
Пирамиды гудят как улей, затем отодвигаются с грохотом плиты, - они имеют вращающийся механизм, - и растопыриваясь, придают пирамидам щетинистый вид. От этих проемов спускаются лестницы – небольшие, по нескольку метров, но сцепляются между собой в единую цепь и по цепи этой спускаются люди. Не синие - нет, но высокие, долговязые, и с вытянутыми головами – долихи. Спускаются они цепляясь за перила, и полусогнув ноги в коленях, но привычно - быстро и ловко, и издали напоминают пауков.
Так же, у пирамид, сверху отъезжают макушки, и из отверстия, под покров темноты вылетают черные, круглые, звенящие тонко и пронзительно - машины. Это средства передвижения долихов. Летают эти машины молниеносно, без труда поворачивая под любым углом и маневрируя по улицам города, настолько четко и быстро, что иногда и не разглядеть их. Видно только след - неоново-синий, с пламенной сердцевиной, да и тот, потухает через доли секунды. А едва рассветает, машины группируются, и по одной влетают обратно в пирамиду.
И много вопросов у меня накопилось: «Я из-за травмы трансформировался в долиха, но почему кожа у меня синяя? У Вано, обычная, смуглая, и у остальных обычная, или розовая, или смуглая, но не синяя? Что за водород заряженный кольцом, не про диск ли говорили врачи?» И наконец, самое злободневное: «Где я? Что творится в городе, откуда взялись эти уроды? Что они представляют собой, и какое место в жизни обычных людей занимают?»
И помня свой сон, и понимая уже, что в основном сны мои вещие, не ждал я от этих созданий ничего хорошего, пугали они меня. Но остальных, похоже - нет, потому как наступал новый день, и люди снова шныряли по городу, даже не замечая не вписывающихся в архитектуру строений. Смеялись, вели беседы, торопились. Также по асфальту туда-сюда ездили авто, разных конфигураций и марок - сигналили, стояли на светофорах или в пробках.
Все как в моем, забытом уже мной мире. Лишние здесь лишь мрачные, бурые пирамиды и выползающие оттуда по ночам существа. Впрочем, не стоит забывать, я один из них, хотя и не врожденный.
Пришла мать, в глазах радость, но нет уже былого любования - и это нормально, ведь тот светлоглазый красавец остался в той, прошлой жизни. Сейчас, я - синий урод, а ее былое восхищение, связано с моей похожестью на отца.
Кстати:
- Мам, а от чего умер отец?
Она побледнела, лицо пошло пятнами:
- Кто сказал, что он умер? Ты что-то узнал о нем? Без вести пропал - это да, но мертвым его не находили… - и смотрит так, будто ожидает вестей.
Я приобнял ее:
- Просто он снился мне… - кивнул в сторону окна. – Долихи,… откуда они?
Мать потрогала мой лоб:
- Ты в порядке, сынок? Они здесь давно - они освободители… - говорит шепотом, и это странно мне. – В Год Большого Огня, когда убивали миллионами, они вмешались и спасли нас от фашизма…
«Хм, здесь тоже Год Большого Огня…»
Мать продолжает:
- Они из Африки и Ближнего Востока - это их родина. Но их условием было расселение по нашим территориям - с тех пор и соседствуем. Хотя не очень-то мы им и приятны. Хорошо солнечный свет плохо переносят, потому и выбираются из «муравейников» только по ночам.
- А Америка? Они и там тоже?
Снова смотрит с тревогой, как на помешавшегося:
- Америка еще в сорок шестом погибла, взорвала сама себя та Америка. Хотели они Гитлеру бомбы продать – ядерные, да не успели, в тех бомбах взрыватели были, и нажал там кнопку кто-то случайно, а может и не случайно, кто-что говорит… теперь по всей территории Соединенных Штатов «Зона отчуждения» - все выжжено, и радиактивно. А по телевизору показывали, будто там мутанты живут!
Я порасспрашивал ее еще немного о вере, о науке, о людях, и выяснил, что эта жизнь полностью идентична с той, что считал я своей. И Бог есть, и церкви, и мечети, и интернет, и мобильная связь, и люди: добрые и злые, и умные, и дураки. Разница в пирамидах и их жителях.
Под конец беседы, поинтересовался у матери, почему она не идет домой, но она испугалась, и снова шепотом:
- Так нельзя, сынок - ночь! А ночь время долихов. Законом запрещено. Я здесь переночую, не впервой!
Привычно выкатила из-под кровати матрас, в нем же завернуты в рулон одеяло и подушка. Привычно размотала и постелила себе в уголке.
А перед тем как выключить свет, произнесла:
- Все-таки наглые эти долихи. Не работают, не сеют, ничего не производят, а есть хотят. И должны мы теперь им за Победу – по гроб жизни. И теперь, у них ключи от всех дверей. От магазинов, от фабрик, заводов, складов, да и от домов тоже, берут они там что хотят - что приглянется. Разве справедливо, столько лет - дань платить? И отца твоего, не стало из-за них - похитили его. Возмущался он громко, особенно когда выпьет. Паразитами называл…
Ссылка на начало романа: