"Несомненно, два самых приятных переживания в жизни - это быть внуком или дедушкой."
Если идти от избы моей бабушки Кати, влево и всё прямо и прямо, то не миновать избы Нюры. Всякий на ней придерживал взгляд. Редкий случай для домов частного сектора - она была выкрашена в изумрудный цвет и смотрелась очень нарядно.
Нюра избу не строила, как большинство, а купила. Уже одно это вызвало пересуды - откуда у безмужней женщины деньги такие? И мебель Нюры на двух грузовиках привезли. Шифоньер, столы, диван, две кровати и даже холодильник. Таскали, таскали до пота нанятые мужики.
Появление трёх шумных тёток добавило к Нюре пока неопределённого интереса. Высокая калитка её двора имела засов с другой стороны, и базарная компания довольствовалась криками на улице. Своего добилась - собралась небольшая толпа из соседей. Например, и мы с бабушкой Катей.
Поскольку прибывшие визитёрши упорно утверждали, что Нюра их обокрала бессовестным образом, народ пожелал подробностей. Назвавшись родными сёстрами недавно почившего мужа Нюрки, тётки взахлёб рассказали, что их "братка," три пятилетки назад, привёз в деревню девчонку - голытьбу.
С одной котомкой вещичек, ни кожи, ни рожи. А он-то был при деньгах - заработал на дальних стройках страны. На них "братка" поставил избу, обзавёлся хозяйством. И потом, хорошо зарабатывая в колхозе, покупал мебель, обновлял скотину.
На зависть многим, приобрёл поддержанный мотоцикл с коляской, чтобы плоды сельского труда на рынок возить. А Нюра оставалась бестолковой лентяйкой. В столовой для механизаторов занималась "чёрной," кухонной работой. Что получала - на себя тратила.
Не раз сёстры видели, как Нюрка в сельмаге шёлковые сорочки покупала - баловство для деревенской бабы. Кое-как сына родила - ненормального. Даже в местную школу не взяли. Увозил бедный "братка" мальчика в интернат на неделю.
Там таких же учили ручки держать, а на большее они не способны. Брат был крепкий, здоровый. Лишнего не выпивал. Знать, Нюрка втихаря поддавала - оттого и мальчишка неполноценный родился. Вдруг брат заболел и помер.
И это ещё нужно разобраться - не Нюрка ли, ведьма, его сгубила, а потом выла для отвода глаз. Вскоре начала она распродажу - мотоцикл, корова, деревообрабатывающий станок, что у покойного мужа стоял в мастерской. Многое ушло со двора за хорошие деньги.
Они, три любящие сестры своего брата единственного, по хорошему предлагали ей поделиться, а она кукиш костлявый сложила и под нос каждой сунула. Наглая смелость Нюры вскоре объяснилась - прикатили покупатели на избу и хозяйство оставшееся.
"Вот так эта голытьба обогатилась за счёт нашей семьи!" - вывела итог самая старшая из сестёр - в ушах серьги с рубинчиком, на среднем пальце правой руки, рядом с широким обручальным кольцом, перстенёк в пару.
Моя Катерина Даниловна на них недовольно смотрела, но помалкивала: она была из тех, кто только на личный труд рассчитывал. А вот её соседка Маруся (распространённое у нас в частном секторе имя) прямо от возмущения затряслась:
"Это чаво ж получатся - мой Петро представится раньше меня, и я давай всё нажитое его родне раздавать?! Ты вон, говорливая, золотыми кольцами свЕркаешь, а кто ж заработал? Поди, с мужем сообча? И Нюрка так. Оставьте бабу в покое. И дитё не полощите!"
Её поддержали гудением - бабы били пришлые, а Нюра уже соседка. Тыр-пыр, "безвинно пострадавшие сёстры" подались восвояси, грозя Нюре судом. Тут новая хозяйка дома решилась к нам выйти, а мальчонка её из окошка посматривал - вполне нормальный издалека.
Нюра всем выразила благодарность за то, что не дали сварливым бабам избу её разнести. Сказала, что в доме пока "чёрт костыль" сломает, но попозже всякого рада гостем увидеть. Так и состоялась "прописка" Нюры на новом месте.
Кто, когда к ней приходил, не знаю, а мы с бабушкой месяц спустя. Наша кошка Мурка котят принесла в схроне за сарайкой и в дом их привела, когда глазёнки открыли. Таких топить рука не поднимется. Баба Катя принялась их пристраивать.
Самую красивую, чёрную кошечку с белой грудкой, решила отнести Нюре. Она нас приветливо встретила и котейке обрадовалась. Сказала сыну, опять у окошка замершему:"Толечка, глянь киска какая!" Он не сразу обернулся и смотрел без эмоций, будто не понимая.
Нюра сама подошла и котёнка к его руке придвинула, чтоб шёрсткой коснуться. Тут только мальчишка расплылся всем ртом и я поняла, что Нюрин сын и вправду "глупый." Мать его защитила, пояснив, что Толя просто заторможенный и немного отстаёт в развитии.
"А так он и слова из книг складывает, и считать умеет. Говорит мало. Он у меня не сразу задышал при рождении - вот это откуда,"- без расстройства, видно привыкнув к беде, говорила Нюра, накрывая стол к чаю. Похвасталась, что на работу устроилась - очень выгодную:
"Посудомойкой в столовку. Будет чем порося и кур кормить. Я уж и баками запаслась для объедков. И домой всегда найдётся, что принести."
Бабушка сказала задумчиво - о Толе или о работе Нюры:
"Всякому своё выпадат. Ты, Нюра, бабочка молодая. Ежели мужичок сыщется подходящий - не упусти. Токмо мотряй, чтоб без сестёр был!"
Посмеялись, посидели. Молчаливый Толя во мне оторопь вызывал - я ему уж и язык показала, и рожу скорчила, а у него лицо оставалось маской. У нас, в соседях, имелся похожий мальчонка, но более понятный, что ли. На ласковое обращение он улыбался, любил угощаться конфетами.
А от этого не знаешь, что ждать. Погостив, мы ушли. Язык чесался выразить мнение. "Мальчишка противный какой,"- сказала и ойкнула: бабушка, ощутимо, меня за косу дёрнула.
"А ты не противна? Радавайся, что здорова, а Толе вот лёгкий ум достался. Болтатся в голове, он никак его не поймат - вот и помолкиват. А ведь ему шестнадцатый годок пошёл, Нюра сказывала. Охо-хо, жалко мать. Он-то мало, что понимат про себя."
А потом сложилась история, ради которой я и решила вам рассказать о Нюре, Толе и некоторых других весьма важных участниках.
Нюра, крепко держась за свою скромную должность в столовке, обзавелась курами, а потом и поросёнка взяла, с таким расчётом, чтоб забить его в зиму. Часть мяса и сала она намеревалась приморозить для себя и хранить в погребе, а остальное продать по соседям - уже наметился список желающих.
В деревне с мужем они держали свиней, но сама - впервые. С прокормом, и уборкой загаженного сарая, Нюра справлялась, а как приблизилось время убоя, сбилась с ног, в поисках умельца - профессионала.
Оказалось, городские мужики (даже из частного сектора) есть мясо горазды, а "добывать" - извините. И никакие уговоры, что свинка не особа крупная, не помогали. Нюра уж стала готовиться посадить свинью на цепь вместо собаки и научить лаять. Это она так шутила растеряно.
При столовой имелся водитель - Иван. Невидный мужчина со следами ожогов. История страшная. Деревенский, он привёл жену в родительский дом и семья образовалась немалая - родители, Ваня с женой, три сына родились. Жили - трудились. Мать с батькой старели, сыновья взрослели. И Ивана с женой догоняла зрелость.
... Старший уж в армию осенью собирался, а пока стоял сухой, жаркий июль. Сыновья, спасаясь от духоты, ночевали на сеновале. Может, курили тайком да окурок оказался плохо затушен. Теперь не узнать, а только заполыхало травяное сушило.
Постройка была приближена к дому и огонь мигом переметнулся. Сушь, ветер ночной. Взрослые, все четверо, выскочили и кинулись спасать ребят. Но где там! Яростное пламя уже не впускало и не выпускало. Криков не было слышно и слабо понадеялись: может, спрыгнули? Тщетно.
Изба стояла особняком, и с огнём совладали без потерь для остальной деревни. На кладбище появилось четыре могилы - бабушка гибель внуков не перенесла.
Жена Ивана расторгнув брак, подалась в родную сибирскую деревню (скорее поселение). Корни у неё были староверские и она через них надеялась свою боль облегчить.
Иван с отцом тоже оказались не в силах на прежнем месте жить. Подались в город, добились комнаты в общежитии. Старик работал сторожем, а Иван водителем - в одном, другом месте и оказался при столовой, где уже Нюра мыла посуду.
Она ему шибко приглянулась. Взялся ухаживать, как умел, но Нюра недотрогой держалась. С одной стороны, настроя на повторное супружество не имела, а с другой - боялась, что отчим надумает обижать Толю. Но её "свиной вопрос" очень прижал и обратилась к Ивану:
"Ваня, ты вот липнешь ко мне, цветочки с клумбы таскаешь, а мне настоящее проявление интереса потребовалось. Свинья вес набрала, пора на убой, а исполнить-то некому.
Раньше-то муж нанимал за кусок мяса да бутыль самогона. Но то в деревне. А я с ног сбилась. Ты сам деревенский. Вот бы помог, и я бы к тебе обернулась."
Иван такой шанс упустить не мог и, хоть сроду ни одного порося не завалил, пообещал твёрдо: "Жди в субботу, часам к пяти утра. Постарайся свинью накануне совсем не кормить." И вот пришёл. Потребовал вопросов не задавать, а слушаться. Нюре уж всё равно стало.
Сказал дать тележку, в которой она баки с помоями из столовки возила - дала. Велел помочь в неё свинью загрузить - помогла. Иван перед свинкой навалил положенную ей еду. Принялась с жадностью чавкать, а он, быстренько, покатил её со двора.
Часа через три, может позже, вернулся назад. Та же тележка, но с половиной свиньи, клеёнкой накрытой. Пошутил: "Извини, Нюраня, половинка с головой убежала, не смог удержать!" Уже сам, как надо, разделал в сарайке.
"Кто подсобил-то?" - спросила сметливая Нюра. Ивана выручил мясник с колхозного рынка - свояк. Оказалось, его дом тоже, где-то в частном секторе находился. Половина свиньи в оплату за работу ушла. Но Нюра с облегчением вздохнула. И продать нашлось, и приморозить.
Похоже, с того дня, как обещала, "обернулась" Нюра к Ивану: весной расписались и перешёл муж к жене жить. А впридачу отца - в районе семидесяти лет привёл. Таков был уговор. Ладно. Но Толя новый расклад не принял.
Пожилого мужчину, а представлялся он дедом (дядькой) Афанасием, устроили с парнишкой в одной комнате. Толя отказывался ложится спать, в непривычном для себя варианте. Не раздеваясь, мог сидеть на кровати всю ночь, покачиваясь из стороны в сторону. Сам не отдыхал и остальных держал в напряжении.
Нюра, на первое время, решилась, сыну снотворные пилюльки давать, но как с остальным быть? Толя не садился за стол вместе с Иваном и Афанасием. И привычка к монотонному покачиванию в нём обострялась. А уж месяц на убыль пошёл. Нюра задумалась о возвращении к прежнему житью вдвоём с сыном.
Но вот в один воскресный обед, когда изба запахом свежесваренных щей наполнилась, за стол только Иван заявился. Нюра, с тяжёлым сердцем, пошла взглянуть отчего и дед Афанасий дурит. А он и вправду дурил. Сидел на койке в той же позе, как Толя, и похоже покачивался.
Сказал Нюре негромко:"Вы ешьте, а мы с Толей потом пообедаем сами. Да, Толя?" Парнишка не ответил, но взгляд не стеклянный стал: услышал и воспринял. Муж с женой пообедали, как на иголках. Нюра, что-то про расставание сказала.
Отказавшись от чая, Иван на огород ушёл, чуя распад отношений. Женщина, слезу утирая, занялась тестом для пирогов. Объявляются - двое. Не то чтоб за руку, но дед Афанасий Толю за рукав держит. И просит:"Ты нам не мешай, Нюра. Мы сами управимся."
Налил миску полную щей, одну на двоих, и деревянную ложку выложил перед Толиком. Сам он только такой пользовался. Поморщился:"Что-то щи жидковаты, надо поправить." И давай отщипывать от каравая кусочки да в миску бросать. Призвал: Помогай, Толя!"
Не сразу, но принялся повторять за дедом. Превратив щи в "тюрю," дед отправил в рот полную ложку и похвалил:"Вот теперь хороши. Али нет? Пробуй, Толя!" Парнишка начал потихоньку хлебать.
Половину, наверное, съели, Афанасий облизнув ложку, хлопнул ею себя в лоб: "Я дедунька! А ты кто?" Пауза. И вдруг (Нюра боковым зрением наблюдала) парнишка повторил хлопок ложкой об свой лоб и представился: "Я Толя!" И так они ещё поиграли: "Я дедунька!" "Я Толя!"
Доели щи. Дед крикнул шутливо:"Нюра, чаю нам с вареньем вишнёвым!" Она подала, стараясь не нарушить, особое настроение. Дед ложку с ягодкой поднёс к Толиному рту. Понял и принял. Афанасий разинул рот, как птенец и, через паузу, от Толи угощение получил.
Стол в сладких каплях, сами измазались, но в Нюрином сыне перелом случился: заулыбался, расслабился. "Толя, айда умываться!" "Айда, дедунька!"
И с того обеда пошло между стариком и парнишкой сроднение. Дед ласково втягивал Толю в семейную жизнь, но больше в их дружбу особенную. Вот, кажется, только в уборную не ходили вдвоём.
В огород, в сарайку, за водой на колонку - рядышком. И это при том, что прежде Толя и здесь, и в деревне родной, из двора не шёл даже с отцом. На удачу, народ в нашем проулке был понятливый и любезный.
Все Толе улыбались, громко не обращались, помня Нюрину просьбу. Чуть не у каждого нехитрый гостинчик находился в кармане. Однажды чуть не назрел момент неприятный. Пьяный Сашка - муж парикмахерши Верки, увидев Толю, воскликнул:
"О, у нас на одного дурака прибавка! Толька, как это ты выполз на улицу?"
Его шуганули, но сын Нюры задрожал как-то странно, взгляд остановился, убежать дёрнулся. Афанасий, а он не мелкий был, обхватил его ручищами, прижал к себе: "Ты что? Забыл сказ мой про великана? А кто этот великан, Толя?" И все услышали внятный ответ: "Дедунька мой - великан!"
От подхода, как к маленькому, дед Афанасий перешёл к серьёзному вразумлению. Через общие дела и труд. Нюра сыну никогда поручений не давала. Начиная с утра - сама постель застилала, еду подавала, со стола убирала. Когда на работе - оставляла булку с молоком или пирожок.
При дедуньке Толя стал подражателем. Тот постель застилает и он. Вместе умоются, утираясь одним полотенцем с разных концов, позавтракают и всё уберут за собой. А дальше на "великие дела отправлялись" - двор метут, курам рубят морковку, огород поливают, а зимой, в две лопаты, снег чистят.
То есть, уже не один сезон миновал. Дед Афанасий, в былые годы плотник, начал осторожно привлекать к этому делу Толю. Гвозди забивать научил, доски распиливать, шлифовать и потом из них скамью мастерить. Договорился в плотницкой артели для глухонемых, что будет приходить к ним с парнем - "присмотреться, молотком постучать.
Шутил: "Это у нас навроде кружка умелые руки получится." Диагноз сына Нюры - печатью заверенный, никто не видел. Но стало понятно, что это не умственная отсталость (по крайней мере, не в классическом варианте). Какая-то иная причина "задерживала ум" Анатолия, помешав ему развиваться наравне с другими.
А ведь он жил и учился в специализированном интернате до того, как умер отец. И особых изменений в его поведении, восприятии мира не наблюдалось, хотя там его наблюдали невролог, психолог и кто там ещё положен? Это помимо учителей.
И как простой, немолодой плотник - дедунька, смог расположить, достучаться, во многом переменить Толю - чудо необъяснимое. В восемнадцать лет его приняли на работу в артель глухонемых, в виде исключения.
Принося домой небольшую зарплату, протягивал её ни маме, ни отчиму - деду. Говорил с чувством: "Дедунька! Считай. Много?" Афанасий с серьёзным видом пересчитывал, называл сумму и пожимал внуку руку. А у самого слёзы на глазах выступали. Очень старик Толю любил.
Будто в нём всех троих внуков, сгоревших видел. А в семье ведь уже дочка Нюры и Ивана подрастала. Шустрая, абсолютно здоровая девочка. Бывало, только отец на порог, она тащит пелёнку. Расстелет и уляжется поперёк, в ожидании.
Иван, сложив концы, поднимал дочку в пелёнке, покачивал, а она сквозь смех верещала:"Сино, сино!" Сильнее требовала. Но он боялся уронить своё сокровище. И Нюра не заметила, как дочка стала ей ближе старшего сына. Теперь над нею тряслась, её баловала.
А дедунька оставался верен своим чувствам к внуку. Смастерит девчонке (родной внучке, между прочим) свистушку, пощекочет "козой" из пальцев животик и головой закрутит: "Где мой Толя?"
К нему - пожилому, но крепкому, как дуб мужику, проявляла "антирес" бабочка с перманентом на голове, с подкрашенными губёшками, лет на семь помоложе. Проживала она на том же порядке. Понимая, что сам Афанасий не догадается ей вслед посмотреть, активничать принялась.
Обычное дело - к надуманной проблемке привлечь, отобедать позвать. Он ходил, помогал, хвалил обед и хозяйку. И вроде даже, кто-то, через забор, видел, на её плечах руки Афанасия.
Но не успев расцвести - оборвалось. Мужчина, утверждали, отказ женщине объявил. Из-за Толи. Не мог жить через несколько домов от внука, обходясь встречами.
Вот таким "дедунькой в придачу и на удачу" оказался дед Афанасий.
от автора: Частный сектор советского времени это жизнь у всех на виду. Что не увидел - тебе непременно перескажут. "Хороводы" на скамейках у изб, встречи у колонки или в очереди за "карасином" - повсюду шёл обмен информацией. И хотя мы с бабушкой больше у Нюры в гостях не бывали - знали всё, как про квартирантов за нашей стенкой.
Толю дед Афанасий и впрямь "поставил," как бабушка говорила. Годам к двадцати трём, он выглядел обыкновенно. Ходил на работу в артель, в ближний магазин за мелкими покупками.
Точно не бывал в кино, не ездил один на транспорте и за девушками не ухаживал. А деда Афанасия так и называл "дедунька." Та же внучка, к примеру, обращалась "деда."
Благодарю за прочтение. Пишите. Голосуйте. Подписывайтесь. Лина