Время чтения ~ 30 мин.
Продолжение текста "Психологический анализ настоящего. Коллективное берет реванш. Часть I."
Личные границы & границы больших групп
Мы учимся распознавать токсичных людей и их манипуляции и стараемся не нарушать собственные границы аутоагрессивным поведением — от обжорства до стахановского труда. Разберемся, почему психологические границы личности сегодня стали такой популярной темой, имеют ли они биологический смысл и почему защита своих границ в нашем обществе иногда принимает абсурдные и жестокие формы. А также как нам защитить свою индивидуальность от жесткого давления и агрессии коллективных процессов.
Согласно эволюционной биологии, в процессе развития любого живого организма растет значение его индивидуальной неповторимости. А что, если применить этот закон к психологии?
Каждый человеческий организм обладает уникальным психическим миром, или личностью. C такой точки зрения совершенствование своей индивидуальности можно назвать стратегией биологического развития.
Вот почему подросткам хочется выделяться из толпы: чтобы их заметили и посчитали привлекательными. Поэтому они красят волосы в яркий цвет и стремятся прожить ни на что не похожую, интересную жизнь.
Однако уникальность — непростая ноша: личность должна установить прочные психологические границы, чтобы не сливаться с окружением. А сейчас и вовсе уникальность жестоко подавляется из-за того, что ситуация требует сливаться с окружением, занять позицию, принять сторону и вот это все. Коллективное берет реванш на хорошей скорости, и сохранить свою уникальность становится весьма сложной и даже опасной задачей. Однако, это та ценность, которую мы готовы утратить в последнюю очередь. Ну после жизни, разумеется. Будем разбираться в дальнейшей серии постов какие у нас есть варианты.
Почему личные границы — гибкое понятие?
Идея о психологических границах личности заимствована из теории психофизического изоморфизма гештальт-психологии. Согласно ей, психические процессы подобны телесным: как и наше физическое тело, психика имеет такие же очевидные границы.
Но если с границами физического тела всё более-менее понятно (когда кто-то наступает вам на ногу, ваши границы быстро обнаруживаются и требуют восстановления), то с психическими дело обстоит гораздо сложнее.
Окружающая среда всё время меняется, иногда весьма быстро и непредсказуемо. А у нас есть способность и необходимость под нее адаптироваться. Поэтому индивидуальность тоже трансформируется: сегодня модно быть брюнеткой, а завтра — блондинкой, вчера все — марксисты, а сегодня — демократы. Нет, это было раньше, в период утраченного «хорошего прошлого». Теперь каждый думает, что он на стороне Света, а другие на стороне Тьмы.
Чтобы адаптироваться, но сохранять себя, нужно хорошо понимать свои границы — и их гибкость при контакте с миром. На данный момент эта гибкость дается и переживается тяжело. Границы сминаются средой и ситуацией. Надо быть ну очень гибким, чтобы не пораниться, расставаясь с индивидуальностью и уникальностью, добытыми в предыдущий период расцвета познания индивидуальной психологии. Подстраиваться под процесс биологической борьбы за место под солнцем больших коллективных групп – всегда утомительно, зачастую отвратительно и в глубине души очень грустно.
Доктрина уникальности или коллективное слияние?
Стратегия биологического разнообразия хорошо осознана современным человеком: мало кто не считает индивидуальность и уникальность личности важной ценностью. Мы все хотим, чтобы социальная фауна была разнообразной, и восхищаемся некоторыми видимыми ее проявлениями. Есть места на планете, где уникальность расцветает. В недавнем прошлом мы бы привели в пример европейский стиль, но глобальная переоценка ценностей, которую мы довольно неожиданно затеяли, а также глобальный процесс массового слияния больших групп делает нашу оптику не такой европейски-идеалистичной, как в недавнем прошлом.
Индивидуальная психология и психотерапия выполняют эволюционную задачу стимулирования разнообразия, ведь главный результат терапии — приспособление индивида к своей собственной уникальности и хорошие отношения прежде всего с самим собой. «Полюби себя» — девиз нашего времени, который означает «узнай и прими себя таким, какой ты есть, ведь твоя уникальность — главная ценность».
То, что на меня лично произвело неизгладимое впечатление - это буйство лингвистического многообразия в республике Дагестан. На 3 миллиона человек – 25 языков, из них официальных – 14. Официальные – это значит их можно изучать в школе, есть учителя и учебники. Ну и для полноты картины – 60 сортов абрикосов. С точки зрения психологии – это просто потрясающее место: такой ценности, уникальности и «непохожести» в этих областях человеческого, честно говоря, я нигде больше не видела. При этом там же мы имеем жесткие нормы семейного устройства и положения женщин. Безо всякого разнообразия. Вот такие мы интересные существа.
Именно поэтому — чтобы поддерживать разнообразие — современный мир ставит задачу адаптировать к жизни всех детей, практически с любыми особенностями развития.
Доктрина уникальности требует особого отношения к личным границам: их предписано тщательно охранять, а их нарушение приравнивается к покушению на уникальность и развитие. Однако власть ситуации такова, что даже в психотерапии (заповеднике индивидуальностей) задача поиска своего уникального пути совершенно неочевидна.
Возможно, в пиковые моменты (глобальные панические атаки), она даже вредна. Потому что затрудняет инстинктивную (биологическую) адаптацию конкретной личности к адской стороне жизни, на которой мы неожиданно очутились.
Когда речь идет о выборе базовых стратегий, личный выбор становится подчас таким сложным и мучительным, что мы смотрим на друг друга в надежде увидеть правильную стратегию, которая позволит нам выжить и желательно преуспеть. Подражание, коллективные эмоциональные реакции (все побежали – и я побежал далеко/на войну) – эти механизмы начинают быть гораздо сильнее. И, судя по всему, они и есть самые рабочие, позволяющие сбросить эмоциональное напряжение личного выбора. Экзистенциальные выборы, надо признать, оказались не очень разнообразны. Вся экзистенция, по сути, уперлась в пространство – место, где конкретный человек решил адаптироваться к переменам.
Личные границы и стратегии их движения зависят от семьи и культуры
Развитие отдельной личности — запутанный и долгий процесс, в ходе которого индивидуальная психика, постепенно социализируясь, обретает выраженные личные границы. Все психологические школы более-менее сходятся в таком мнении (за исключением деталей).
Новорожденный беспомощен не только физически, но и психически. Его личные границы появляются в процессе научения и освоения окружающей среды. Родители ухаживают за его телом, рассказывают, где у него ручки и носик — и так формируют у него ощущение своих физических границ. То же с границами психическими: мать, укачивая ребенка, формирует его границы, буквально выделяя себя как внешний по отношению к младенцу объект, взаимодействуя с которым можно успокоиться.
При этом перед маленьким человеком стоит интересная задача: быть одновременно похожим и непохожим на родителей. Ребенок берет свои гены от родителей, и в этом он их плоть и кровь. Но в его организме «старый» материал создает новую, уникальную комбинацию, что делает его неповторимым.
То же самое происходит и с точки зрения психологии: выделяя свой психический мир из мира родителей, ребенок развивается. Сначала он адаптируется к родительскому миру, затем, в подростковом возрасте, отвергает его, а потом всю жизнь интегрирует родительские миры и свой собственный, постоянно обнаруживая границы своей уникальности и своих возможностей в этом процессе (в каждом возрасте мы опираемся на опыт своих родителей в аналогичном возрасте или отвергаем его).
Процесс обособления культурно обусловлен.
Например, в китайской культуре обретение индивидуальности идет не через прямое отвержение и бунт, как на Западе. В Китае другой тип организации семейной системы: отношения между тремя поколениями строятся там по модели фэньэрбули («разделиться, но не удаляться»), которая соответствует ожиданиям всех членов семьи и традиционным ценностям и подчеркивает особую роль материнства.
В западной же модели дети «обязаны» физически отделиться от семьи и уехать учиться, например, за границу или в другой город, чтобы получить опыт самостоятельной жизни и укрепить свои личные границы, испытав их на прочность в большом мире. Уже потом они смогут выстроить «взрослые» отношения с родителями.
Поскольку многообразие культурных практик родительства довольно велико, то и сформированные ими личные границы будут довольно сильно различаться от культуры к культуре — в этом состоит наша человеческая уникальность, целиком сотканная из культуры и истории страны, в которой развивается тот или иной человек.
По наблюдениям из практики: у нас сейчас идут оба процесса одновременно (2 стратегии безопасности). Часть семей разлучается (родители остаются, дети уезжают, жены /дети остаются – мужья уезжают). Очень многие давно назревшие психологические сепарации происходят быстро и относительно легко. Другая часть семей сплачивается, теснее общается друг с другом, пытается сформировать общие планы и стратегии безопасности. Для них разлука переживается буквально как потеря, смерть. Поэтому они делают выбор сплачиваться и не удаляться друг от друга далеко.
Общество: масса или индивиды?
Человечество принадлежит к «персонифицируемым сообществам». Это значит, что мы способны к персональному взаимодействию, основанному на признании существования у других людей своего отдельного психического мира.
Это только кажется простой идеей. На деле открытие психического мира Другого — процесс драматичный и часто связан с большим разочарованием и яростью.
А иногда это и вовсе недоступно человеку: таких людей обычно называют «сложными» или «специфическими», так как они склонны к авторитарному доминированию и не учитывают, что у других людей тоже есть чувства и свои интересы. Они попросту не догадываются, что у других существует отдельный психический мир — и он так же важен, как их собственный.
Во многих семьях есть такие люди: им обычно не рассказывают душевных секретов или общаются с ними только из чувства долга. Сейчас мы называем подобное поведение «неразвитым эмоциональным интеллектом».
Неразвитый эмоциональный интеллект — тоже проблема слишком жестких границ, когда мир Другого оказывается опасен или неинтересен. Отличный от нас Другой требует гибкости и умения принимать множество реальностей и вариантов правды. Если гибкости нет, то Другой — это угроза. Именно людям с необходимостью развить свой эмоциональный интеллект сейчас сложнее всего – чтобы не понимать «Другого», враждебные реальности, нужно проделывать сложнейшую психическую работу – буквально «уничтожать» части здравого смысла и оставаться непримиримыми. Это страшно утомительно.
Страх и злость в динамике личных и коллективных границ
Наглядный процесс контакта границ в крупных социальных масштабах происходит прямо сейчас при столкновении с коллективной опасностью — войной. До этого точно такой же процесс работал в отношении вируса и прививок. Длительная неопределенность заставляет каждого из нас ежедневно решать вопрос о своих границах безопасности и постоянно обнаруживать людей, которые решают его иначе, чем мы. Более того, каждая глобальная паническая атака, связанная с приближением опасности, усиливает позиции и двигает границы.
Всё это вызывает злость. К примеру, если я решил, что моя стратегия безопасности - это бегство, то те, кто никуда не бежит и остается, вызывают сложные чувства – от желания спасти до беспокойства, прямого осуждения и агрессии. Верно и обратное: если я решил остаться, то те, кто убежал, нарушают мои границы коллективной безопасности и могут вызывать также сложные чувства – разобщенности, обиды, предательства и т.д. Злорадство (злая радость от проблем выбравших иной полюс) возникает как ответ как потребность убедить себя в верном выборе и снизить тревогу.
Это две одинаковые по структуре психические реальности, наполненные зеркальными (идентичными) эмоциями и доводами.
На примере пандемии и войны мы можем видеть, как под микроскопом, процесс регулирования границ в больших группах. У отдельного человека — всё то же самое.
Страх и злость находятся на одной эмоциональной шкале: преодолевая страх, мы наполняемся злостью и энергией для соответствующего действия. На основе этих эмоций и создаются личные границы. Их механизм четкий и предсказуемый: чем больше мы боимся, тем больше потом злости, агрессии и революционно/военных/насильственных настроений. Чем выше апатия и сильнее депрессия, тем больше мы подавили страха и злости.
Битва за уникальность/разнообразие и поиски новых границ
Цивилизационная битва, в которую мы ввязались, напрямую касается выбора биологической стратегии: стать ли нам условными «китайцами» и принять единые правила для всех, или остаться на своих ценностно-биологических позициях, поддерживая разнообразие поведенческих стратегий, надеясь при этом на лучшее? Результаты нахождения этих границ мы все увидим в ближайшие годы, и каждый без исключения поучаствует в этой большой пограничной стройке.
Задача нашего общества очень сложна и одновременно исторически обусловлена – нам придется совместить противоположности, выйти из иллюзорных полярностей и придумать, как взять все лучшее из Старой истории (СССР и Российской империи) и оставить все лучшее из 30 лет активного транспорта западных идей в Российскую Федерацию.
И отказаться от всего, что нам не подходит и нас разрушает. Каким-то чудом нам придется скрестить ежа с носорогом. Не в первый раз: смесь французского с нижегородским – наш фирменный стиль.
Нам придется соединить социальную направленность государства (однозначная необходимость при большой территории и сырьевой экономике) с лучшим, что подарил нам западный мир – культурой потребления и узнаванием своей способности много и эффективно работать, быстро адаптируя новое (от еды до цифровизации).
Нам придется отказаться от спасительного для многих унитарных стран национализма/фашизма (наиболее эффективный на данный момент способ растворить личные границы и сплотиться). Для нас он означает окончательную гибель, полную замену своей цивилизационной ДНК. Мы можем выбрать только равенство народов, народность, а не национализм, поддерживая наше уникальное разнообразие и богатство.
Мы совершенно не нуждаемся в усилиях по поддержке «титульных» наций и особом национальном мире. Пусть эмигранты и враги как-то для себя его находят/сохраняют/с ним борются, это их задача. Им это нужно, чтобы отзеркалиться и найти или сохранить себя. Для нас внутри только равенство всех народов. Ведь русского поскреби – а там найдешь… дружбу народов, подставьте свой вариант. Обрезать себя до одной национальности – нет уж, увольте. Цивилизация у нас русская, а национальностей без счета. Это самое ценное в имперском наследии, самая его суть. При всем уважении к проводникам национальных идей.
Код жертвы и миру мир
Один из самых драматичных для нашей идентичности моментов – изменение кода жертвы. Для других-то мы может и страшные агрессоры, а вот для себя изнутри мы насквозь прошиты белым коммунистическим голубем мира, нарисованным Пабло Пикассо. Потрясающе было наблюдать у поколений, рожденных в СССР, моих вполне себе буржуазных ровесников, 40-50-летних пионеров, моментальную активацию этого мирного коммунистического кода. Мы на самом деле довольно мирные люди, последние 30 лет абсолютно равнодушные к коллективным проблемам. Дайте спокойно жить и не приставайте особо. К сожалению, мир иногда требует в него включиться по полной и написать очередные страницы учебника по Истории.
В нашем коде, как и в коде многих других народов, записана жертвенность и страдание (привет, Федор Михайлович и Платон Каратаев!). Важная скрепа – белый советский голубь и детский лозунг моего поколения «миру мир» поддерживал идею, что мы никогда не нападем первыми, будем ждать и потом «как хорошие» обороняться и всех в итоге победим. В этом смысле шоковое решение действовать нападая – попытка изменения кода жертвы. Решение совершенно неочевидное именно потому, что мы привыкли себя считать очень хорошими, «теми, кто первыми не нападает».
Самое интересное, что код жертвы мы меняем под влиянием западной и, в частности, американской культуры. Потому что в 90-е мы «не заметили» своего поражения. Так, видимо, бывает. А когда заметили, 25 лет прошло. И уже новые психологии завладели нашим сознанием. А повлияла на нас американская культура за 30 лет капитально. Как практикующий психолог, могу заверить вас, что «избавление от зависимостей», «абьюза», позиции жертвы по жизни, позиции «хорошего человека», терпилы, который терпит ради других всякую хрень годами и десятилетиями ради «мира во всем мире» – вот этим мы все, психологи очень активно занимались последние 30 лет. Это тот ценностно-психологический товар, который пользуется очень большим спросом.
Так что на индивидуальном уровне код жертвы меняется фундаментально. И скорее всего, он уже изменен. Сейчас тестируется аналогичная коллективная попытка – в рамках целой страны. Напомним, что позиция жертвы – это сильная позиция, развязывающая ответную агрессию и возможность для ответных претензии на бесконечный (!) срок. Кроме того, жертву всем жалко и ее хотят защитить. Обвинять жертву категорически нельзя. Так что отказываться от кода жертвы – большой риск, на который идут лишь те, кто уверен в собственном доминировании и стабильности.
Изменение позиции жертвы включает признание права на агрессию. Ради своих интересов можно и даже нужно быть плохими, и никакого чувства вины тут особо не возникает. Ну мы все заметили, как эмоционально тяжело дается изменение кода – плохими быть тяжко, отвратительно, и для многих совершенно невыносимо. Многие от этой невыносимости убежали или сделались очень агрессивными. Конечно, если бы эта война не была в нашем сознании гражданской, все было бы совсем иначе.
Схема нашего исторического миролюбия всем известна: то с Востока, то с Запада к нам приходили разные великие народы. Сами мы далеко редко ходим, в основном с ответными визитами, или расширяемся в сторону земель, где живет так мало людей, что мы такое расширение считаем за освоение пустых земель, а не за агрессивные походы. Так что в двух, самых известных населению, войнах с французами и немцами, агрессия шла с Запада, была вероломной, и мы сильно пострадали. Таков наш исторический нарратив. Мы - жертвы, которые выигрывают, заплатив по полной. Это прописано в сознании большинства мирян, поэтому «правильная война» всегда из позиции жертвы и народно-освободительная по определению.
Изменение кода жертвы с помощью признания за собой права на военную агрессию и решение нерешаемых проблем военным путем – полностью переворачивает представление людей о себе как о хороших, добрых и мирных. Для социальных групп, которые существуют в такой идентичности, этого просто не произойдет. Они сохранят код жертвы и как-то его реализуют. Какие-то социальные группы на риск изменения кода жертвы точно способны. Достоевский – не их герой, а американское кино сделало свое дело. Их идентичность может включать в себя право на агрессию и защиту собственных интересов.
Поиски новых границ своей идентичности
Как мы уже обсуждали, нам придется от многого отказаться – от национализма/нацизма/фашизма в пользу равенства народов, народности как таковой, от кода жертвы в пользу признания права на агрессию и защиту собственных интересов. Также есть ценности, от которых мы отказаться не можем.
Нам придется жестко отстаивать право личности на религиозное и философское мировоззрение (разнообразие), право на передвижение (оказалось, мы это любим), право на свободу внутреннего мира и духовный поиск (зря мы что ли столько занимались психологией и психотерапией?).
Мы нуждаемся в такой границе, которая ограничит проявления враждебности и насилия за счет установления поведенческих норм и смены шаблона поведения. Я обеими руками за импорт условно «азиатской» нормы с их подчеркнутым уважением и вежливостью, но без отечественной нелепости чинопочитания и подхалимства. «Главное - начальство не расстроить» - вот этот вот бред пора выкинуть в помойку.
Уважение на всех ступенях социальной лестницы – ценность, которая всех без исключения делает лучше. И тех, кого уважают и тех, кто уважает. Такая норма позволит создать нам внутреннюю безопасность, в чем мы очень нуждаемся. Потому что правда в том, что больше всего мы боимся друг друга, а не внешних угроз.
При этом неизбежно нам придется ограничить права личности в выборе многообразия форм семейного устройства. Наша демография не позволяет, и если мы не хотим судьбы динозавров, нам придется повернуться в сторону, где деторождение – главная ценность и цель. А вот каким образом мы этого достигнем (соблазним женщин рожать по трое детей, другими словами. Ну ладно, хотя бы по двое), предполагаю, вопрос технологический и очень творческий. И он не решается декларациями, ценностями и «стариной с традициями».
Нет никаких традиций в стране, где на 3 брака – два развода. Нам нужен большой общественный диалог на эту тему, в котором у всех будет право голоса (мужчины, женщины, меньшинства). Пока все усилия на эту тему делают ситуацию только хуже. Ничего не работает. Нам нужен смелый социальный эксперимент в демографии, настоящий прорыв. Старые известные решения тут не работают, смотреть нам не на кого, потому что у нас уникальная ситуация (мало народу в самой большой стране, которую освоить - не переосвоить).
Уникальность индивида — уникальность границ
В персонифицируемых сообществах существует амбивалентность: потребность жить в группе и при этом обладать собственной уникальностью. Нам нужна и принадлежность, и дистанция.
Необходимость быть среди людей и соблюдать дистанцию создает напряжение. От этого мы периодически устаем — и тогда начинаем грустить от одиночества. Стремясь к неповторимости, в глубине души мы мечтаем встретить точно такое же, как мы, существо и слиться с ним в романтическом забвении.
Иногда такое случается, но в итоге нас настигает разочарование: туман влюбленности рассеивается, и Другой оказывается действительно другим человеком. Классическая человеческая история о любви: сначала — «мы так похожи», спустя время — «всё-таки мы очень разные».
У всех разное понимание дистанции, поэтому выходит много недоразумений: кому-то надо общаться каждый день, а кому-то раз в месяц — эта разница нормальна и является платой за уникальность.
Сейчас как никогда важны дистанция и одиночество. Нагрузка от безумного социального мира – огромна. Он все время вторгается и переворачивает мир личности вверх дном. Я начинаю лучше понимать феномен популярности отшельничества на Руси. Ну пока мы все не ломанулись в Уральские горы – прописываю больше одиночества. Хорошего, полезного одиночества, в котором можно побыть в своем домике, не пуская к себе ни белых, ни красных, ни кого не спасая и ни от кого ни спасаясь. Внутри себя мы неуязвимы. Экстравертность была изрядно перепродана, настает время коррекции.
Конечно, иногда мы превращаемся в анонимные сообщества (в них различия нивелируются) — в стадо или стаю. Тогда нами движет групповой инстинкт, в котором нюансы утрачиваются, а личные границы стираются. Войны, революции, ожесточенная групповая борьба за правое дело и различные экстремальные события травмируют и лишают нас своей уникальности и четких границ. Думаю, это неизбежный процесс, плата за поиск новых коллективных границ. Процесс неизбежный, но это не значит, что невозможно остановиться. Слился с группой, отдал ей всю энергию, отошел в сторону, отпустило. Безумие можно остановить в большинстве человеческих ситуаций.
Почему в России проблемы с личными границами?
На постсоветском пространстве вопрос границ тесно связан с коллективной травмой.
«Имперское» сознание советского человека упразднило многие границы, попытавшись установить социальное и национальное равенство. В СССР были популярны коллективные социально-психологические теории, а коллективность и вовсе признавалась вершиной развития группы в противовес буржуазным индивидуалистическим моделям.
После развала Союза страна качнулась в другую сторону, но люди не были к этому подготовлены — прежде всего в плане семейной организации и методов воспитания. Падение империи и стремительный экспорт западных ценностей до сих пор переживаются нами травматически, заставляя реагировать на любой вызов враждебно, панически или депрессивно.
Так что россияне — пока что не индивидуалисты, а скорее напуганные и растерянные «культурные биполярщики», запертые между Западом и Востоком. Нас качает то в одну, то в другую сторону. На словах все запретить, на деле – все можно.
Именно из-за отсутствия гибкости псевдоиндивидуалистам тяжело трудиться в больших корпорациях, которые заточены под коллективную работу: за индивидуализм ошибочно принимают социальную тревожность и сложности во взаимоотношениях (то есть шизоидность и дефицит социальных навыков). С другой стороны, нуждающиеся в чувстве принадлежности к большой группе люди чувствуют себя не до конца реализованными и одинокими в частном предпринимательстве.
Поскольку мы биполярны, любые перемены и неопределенность сразу расщепляют российское общество на противоборствующие стороны и приводят к росту уровня агрессии. Враждебность и раздробленность характерна для любых групп, и неважно, насколько они считают себя толерантными, — это общий культурно-психологический процесс.
Я много раз замечала, что сообщества, считающие себя элитарными, внутри организованы максимально тоталитарно: у них жесткие групповые нормы и узкая идентичность. А самое главное наказание – исключение из группы, изгнание из стаи, другими словами.
Уникальность в такой ситуации становится опасна: групповой инстинкт требует от каждой личности определиться и прибиться к одной из сторон, чтобы ее не затоптали.
Каждый раз после такой вспышки начинает работать модель манихейского бреда — когда люди реально верят, что на их глазах происходит борьба добра со злом, и они не могут не принять в ней участие. В конце концов нас к этому готовили почти все религии. Эта модель предполагает только два варианта: ты можешь быть либо «за», либо «против».
А там, где есть только две стороны, нет и не может быть никакой индивидуальности. В ситуации «с нами или против нас» нет места для многообразия различий — и поэтому мало творчества и личной инициативы, мало дерзновения.
В этих условиях нет ни индивидуализма, ни уникальности, ни личных границ, ни уважения к ним. Остается только уязвимость, и приходится ожесточенно защищаться по любому поводу. Ведь почти каждое проявление Другого (а им может стать любой человек, не отвечающий вам, как эхо) на границе контакта будет восприниматься как нападение.
В таких условиях может показаться, что присоединяясь к «правой» стороне, ты сам как индивидуум становишься менее уязвимым, так как твоей личной границей становится граница группы. Поэтому люди могут находить успокоение в принадлежности к группе, сливаясь с другими в борьбе за правое дело. Однако это спокойствие временное — спокойствие запойного типа. Правое дело требует уничтожения противника и не способно выдержать его существования.
Вот почему после каких-то ярких скандалов, войн, разделяющих группу на «своих» и «чужих», когда групповое слияние «отпускает» психику, многим становится стыдно. Думаю, именно поэтому люди не любят рассказывать о войне: из-за стыда, который мы чувствуем, когда теряем себя, растворяясь в толпе. Мы неизбежно потом восстанавливаем границы собственной личности — и дальше приходится как-то жить с полученным опытом группового слияния.
Стыд также служит материалом для личностных границ — пережив его, люди меняются, и их границы тоже.
Зачем границам гибкость и как не дать себя утащить на сторону «Света»
Реальность сложнее любой идентичности и выстроенных вокруг нее границ. Уровень развития современной психологии человека подразумевает гибкость и эмпатию в обращении с любыми границами. Жесткие границы ломаются и продавливаются, гибкие — адаптируются под ситуацию.
Гибкие границы подразумевают ответственность за личный выбор и свободу не принадлежать к референтным группам.
Это значит, что у индивидуалиста с хорошо проработанными границами нет стандартного набора убеждений: свою позицию или интересы он обнаруживает в каждом конкретном случае. Каждый раз выбирает, как приспосабливаться к среде, сохраняя свои границы и не сливаясь с большими группами в вихре захватывающих их эмоций.
Возможно ли это? Да. Сложно ли? Весьма. А сейчас это настоящий подвиг и шанс хорошенько подставиться под коллективную агрессию. Кого не спросишь, каждый считает себя на стороне Света. Парадокс! Кто же тогда, интересно, на стороне Тьмы?
Иногда мир индивидуализма выглядит как неуправляемый хаос, где у каждого свое мнение; иногда — как воздержанность и молчание (неприсоединение к группе); иногда — как объединение противоположностей с рождением неожиданного, «третьего» решения.
Часто люди демонстрируют интерес к какой-то ситуации (к примеру, политической), потому что так делают многие из их группы, но при этом в глубине души им всё равно, они заняты своими делами — их неравнодушие показное. Этот механизм хорошо виден в соцсетях, когда пользователи один за одним начинают высказываться на определенную тему: они как бы не могут не сказать того, что ожидает от них их группа. Мы в этом механизме недалеко ушли от приматов. За месяцы войны множество людей рассказало мне, что особенно мучительно им лгать друг другу и делать вид, что они «за то или за то». А они вынуждены, чтобы не потерять значимые круги общения. Выживание в группе требует от нас друг другу лгать или избегать честного разговора. Все это очень унизительно и травматично. Давайте перестанем.
Конечно, хочется перейти на тот уровень цивилизации, в котором центризм (а не болото) будет помогать объединять противоположное. Иначе процесс потерь становится каскадным. Под разделение на две стороны не попадут огромное количество интересных, ярких и смелых людей. Мы их просто потеряем, и потом нам будет за это стыдно.
В свое время меня глубоко поразили молельные дома во Вьетнаме. В буддистских храмах выделены специальные места, где разрешено молиться приверженцам других, малочисленных религий (например, каодаистам). Они не могут себе позволить иметь много собственных молельных домов — но это и не нужно, поскольку их никто не гонит.
Можете представить себе что-то подобное у нас? Для меня стало откровением, насколько жители Вьетнама более культурно интегрированы, чем мы, и насколько выше уровень их сознания в этом вопросе. Думаю, так и выглядит настоящая толерантность и культурное богатство. Вот его быть импортировать в первую очередь, раз уж мы разворачиваемся на Восток.
Автор статьи: кандидат психологических наук, клинический психолог, писатель Леонтьева Елена Михайловна
Читайте первую часть текста: "Психологический анализ настоящего. Коллективное берет реванш. Часть I."
…
#коллективная #коллективнаябезопасность #коллективнаяработа #коллективное #коллективноесознание #коллективноетворчество #коллективный #коллективныйдоговор #коллективныйразум #коллективныйтруд