Бабушка ворожила по-домашнему.
Вечно в хозяйстве что-то не ладится: то куры болеют, то у коровы молочница, а то кто-то руку занозит. Все это были простые домашние заговоры, которые шептали походя, схватив болезного и, мелко крестя, наскоро прочитывая над ним молитвы, пересыпанные неясными присказками, произносимые с особенным понижением голоса, тишайше, про себя, выдыхая изредка отдельные слова, слоги, так, что понять, услышать их было невозможно.
Вот эти, тревожащие, царапающие душу выдохи, неразличимые, не сливающиеся в целое, и были ворожбой.
Торопливые, невнятные извинения судьбе за мелкие прегрешения, которые она (судьба), конечно, должна принять по раз навсегда заведенному здешнему порядку. Так и говорили: «Не нами заведено, не нам и менять». Поэтому, мелкие домашние заговоры помогали всегда, как подорожник к ранке приложить.
А вот крупные неприятности требовали особой ворожбы.
Каждый здесь сам знал, понимал и меру прегрешения, и меру наказания. Знали и как расплачиваться.
Помню, пропала корова. Заблудилась где-то на выпасе, отбилась по дороге, или увели лихие люди, но вечером домой не пришла. Пастушок трясся от страха и разводил руками: не углядел, не помнил даже, когда пропала.
Коров в стадо собирали много, пасли у реки, чтобы коровы пили вволю и они стояли в воде, медленно обмахиваясь хвостами, отгоняя тяжелых слепней и домой потом приходили искусанные, с огромными шишками под шкурой.
А наша не пришла.
Дед сразу почернел лицом, кликнул своих собак, двух огромных волкодавов и поехал к выпасу. Вернулся поздно, на бабушкины расспросы только рукой махнул, хлопнул стакан самогона и ушел на зады огорода курить.
Так до ночи и светился огонек его папиросы. Никто из своих к нему подойти не осмеливался, а чужих не пускали собаки, всю ночь пролежавшие вокруг него кольцом.
Собаки у него были страшные, быстрые и бесшумные, никогда не лаяли, только внезапно материализовались у тебя на пути, отсекая путь к хозяину.
Бабушка же весь вечер тихонько завывала. Кинется, по привычке, мыть подойник – и причитает, соберется в сарай – опять.
- Это я, я виновата, - рассказывала она соседкам, - Взяла путы (которыми корове ноги путают во время дойки) и постирала. Мою их в тазике, путаю, вот коровку-то свою и запутала.
Вечером бабушка вышла на огород, посмотрела на еле заметный папиросный огонек и, перекрестясь, схватила в курнике петуха, замотала в тряпку и пошла со двора.
А утром, когда я проснулась, корова стояла во дворе, как ни в чем не бывало. Оказывается, едва рассвело, бабушка подняла деда и погнала искать в лес, как ворожея велела.
Глупая корова с испугу переплыла реку, ушла в лес, застряла там в валежнике и всю ночь проревела. По реву и нашли.