Десятый час утра, только-только рассвело. Начался ещё один пасмурный ноябрьский день, и сразу после завтрака мы собираемся на прогулку — надо успеть застать хоть сколько-нибудь дневного света, пусть даже сквозь эти тягучие серые сумерки. Дует ветер, и воздух, хоть и не сильно морозный, становится колким и обжигающим. Прячу лицо в большой вязаный шарф, руки — в перчатки, потом в карманы, и вперёд.
Наша деревня лежит на обоих берегах небольшой реки. Где-то выше по течению стоят и другие поселения, но нам до них не просто добраться — здесь дорога заканчивается. Вокруг лес и поля. Деревня тупиковая, а оттого очень тихая, молчаливая, особенно в это время года. Не слышно шума проезжающих мимо машин, потому что здесь никто не едет мимо.
Когда выходишь на улицу утром, первое, на что обращаешь внимание, — это та звенящая тишина, которая бывает только в удалённых от больших городов тупиковых деревнях. Здесь бесследно стихает гул автомагистралей. До Петербурга 120 километров, до ближайшего небольшого городка — 20, а до железнодорожной станции — шесть. Электрички проходят там один раз в день, и только товарные поезда изредка отдают ритмичной вибрацией сквозь чёрный полог леса.
Понимаешь, что деревня просыпается, когда эту звенящую тишину начинают нарушать привычные звуки зимнего сельского быта. Где-то в конце единственной улицы слышится жужжание бензопилы. Там, на заснеженной опушке на краю деревни кто-то пилит поваленные стволы деревьев. Через полчаса этот же кто-то начнёт колоть получившиеся чурбаки, и жужжание пилы сменит глухой стук топора.
Идёшь мимо соседских домов, а из-за забора раздаётся разгневанный лай неустанного сторожа. Один пёс поднимает тревогу, и далее следует рутинная общедеревенская перекличка. То оглушающе громко, совсем рядом, то гулко и хрипло — откуда-то из-за реки.
По кустам и кронам деревьев снуют туда-сюда зимующие птицы. Слышишь звенящие переговоры зеленушек, тут же поднимаешь голову, а там — небольшая подвижная тучка на фоне серого неба взмыла ввысь, а потом рассредоточилась по веткам высокого дерева возле дороги. Чуть дальше, на ясене, с которого ещё не осыпались крылатки, виднеются пузатые снегири. Они любят кормиться семенами клёнов, ясеней, рябины.
Спустились к реке, на ней появились первые ледяные забереги — укусы недавних морозов, а на сгустки водорослей цепляется ледяное сало — мягкое и матовое. Температура уже дважды подбиралась к -10, что для конца ноября не совсем характерно. Но река ещё открыта, журчит и переливается, чистая вода просматривается насквозь, и на дне можно разглядеть отпечатки лап какой-то водоплавающей птицы.
Холодная вода обнимает торчащие из реки камни, и от этих прикосновений вокруг них тоже образуются корочки льда. В морозы появилось целое ледяное плато, которое припорошил снег. Потом потеплело, вода снова побежала с былой силой, омывая камни, но уровень её упал, и корка льда оказалась теперь естественным навесом — на несколько сантиметров выше поверхности воды.
Дошли до конца улицы и поднялись на невысокий холм. В окрестностях деревни несколько таких лесистых горок — мы находимся на краю Ижорской возвышенности. С высоты, в проём между деревьями открывается умиротворяющий деревенский пейзаж — заснеженные двускатные крыши, кирпичные трубы, из которых то тут, то там вырывается едва различимый сизый дымок. А с другой стороны — молчаливая щётка голого леса и пёстрые, едва прикрытые снегом поляны.
О том, что кто-то из жителей деревни затопил печь, узнает быстрее нос, чем глаза. В колкую чистоту ноябрьского утра врывается аромат горящих поленьев, а когда проходишь рядом с грудой наколотых дров — приятный запах свежей древесины и опилок. Чуть дальше по улице вдруг появляется кислый привкус переспевших яблок. Они попадали с деревьев на землю и теперь гниют, бродят, никому не нужные.
В сером деревенском пейзаже мало ярких пятен. Только остатки урожая — ягоды калины, рябины, шиповника и кое-где поздние яблоки украшают кусты и деревья, оставшиеся без листьев, как новогодние игрушки.
Вдалеке, на верхушке водонапорной башни видно огромное пустующее гнездо аистов, сложенное из целого вороха чёрных веток поверх более старого гнезда. Несколько раз в небе над деревней в конце ноября мы замечали этих большекрылых птиц. Летом их в наших краях много. Почему же отдельные особи до сих пор не улетели на юг?
Кажется, такой унылый, безжизненный и грустный пейзаж представляет собой старая русская деревня на пороге зимы. Но, когда я смотрю на изящные изгибы речного русла, на маленькие серые домики бань на берегу, на тёмную хвою вековых елей, которые посадили здесь совсем другие люди в совсем другое время, на дым из кирпичных труб и красные брюшки снегирей, мне становится очень тепло внутри.
Тепло от того, что эта деревня, которой уже больше пяти веков, до сих пор живёт и дышит. От того, что до сих пор здесь, в окружении природы и в одном с ней размеренном ритме, живут люди, не променявшие свою звенящую тишину на шумный комфорт большого мегаполиса.
