ИГОРЬ ИГОРЕВИЧ СИСМЕЕВ
(Продолжение. Начало: https://dzen.ru/media/id/5ef6c9e66624e262c74c40eb/voennyi-letchik-ispoved-posle-poletov-razryv-6383aa3d7b1c976cc889e724 )
Через пару дней я заехал к своему старому другу и сослуживцу Ивану Колисниченко. Что может быть хуже, чем держать на душе негатив, который должен быть обязательно выплеснут. Так и в этом случае, я излил Ивану и его жене Нине всю свою душу. Мудрая женщина и отличный психолог Нина, сказала мне:
- Слушай. Тебе в такой сложной душевной ситуации нельзя оставаться одному и замыкаться. Тебе надо быть больше на людях.
А далее, она продолжала:
- Для нас 5 ноября в театре «Леси Украинки» состоится торжественный вечер посвященный годовщине Великого Октября. После торжественной части будет показан спектакль «Уроки музыки». У меня есть два пригласительных на это мероприятие, но Ваня по причине занятости на службе пойти не сможет. Давай, пойдешь с нами, вместо него.
Мы с ней договорились, что пятого числа я на машине подъеду к их районному отделу народного образования, заберу Нину и еще пару ее сотрудниц, с которыми вместе поедем в театр.
В условленном месте меня ожидала Нина и еще три ее подруги. Две из них были женщины Нининого возраста, а третья, блондинка, помоложе - лет тридцати трех - тридцати пяти. Когда я вышел из машины и открыв перед попутчицами двери, пригласил их садиться в салон, то Нина, тоном не допускающим опеляции сказала:
- Пусть на переднее место садится Валентина Дмитриевна, (та самая, молодуха), а мы, девочки, с вами устроимся на заднем сиденье.
В театре было многолюдно. В основной массе это были женщины. Они, работники просвещения, пришедшие в рабочее врем, да еще на шару посмотреть спектакль, ходили кругами по вестибюлю, как мусульмане-паломники вокруг священного черного камня «Кааба», беседуя и делясь новостями между собой.
- А вы знаете? Сегодня в спектакле участвует Ада Роговцева и Евгений Паперный,- говорила одна.
-Да вы что? В самом деле? Нет, такого не может быть. Ада Роговцева , да этот, душечка, Паперный в дармовом благотворительном спектакле? Ну, нет. Тут вероятно будут играть их молодые дублеры, - с сомнением отвечала другая.
- Ах, как бы хотелось взглянуть на Адочку, я ее тысячу лет не видела, - говорила старая полная еврейка со значком «Отличника народного образования», которая не врала о том, что её возраст соизмерим с указанным ею перерывом.
Прозвенел звонок, приглашающий всех пройти в зал. Наши места в ложе с правой стороны были свободны и мы стали их занимать. Нина попыталась посадить меня с Валентиной, но я вежливо уступил это место кому-то из нашей компании и занял кресло во втором ряду сбоку. Сцена драмтеатра была убрана по праздничному, с панно и лозунгами в честь пролетарского торжества. И только на ней, вместо традиционного стола президиума, покрытого красным кумачом, стояло несколько обычных мягких кресел. Что ж. В стране идет Перестройка, и она не только в наших умах, но и в формах и методах обновления устоявшихся традиций коммунистического прошлого. После третьего звонка в зале приглушили свет и на сцену потянулась группа лиц, которые должны были представлять собой президиум. Обычный доклад, но не с трибуны, а прямо от сидящего в мягком кресле докладчика, перед которым на журнальном столике стоял микрофон, произнесенные здравицы и поздравления, да пару награждений «знаком отличника», завершили весь этот официоз. В процессе оглашаемого нудного доклада, я из-под тишка наблюдал за Валенитной Дмитревной, которая вела себя, не то что неадекватно обстановке, а как бы это сказать помягче, слишком активно. Она постоянно крутилась и, трогая подруг, что -то им говорила. Ее рот, сверкая золотом коронок верхнего ряда зубов, практически не закрывался, отпуская уместные и неуместные то шутки, а то и реплики в адрес докладчика. Увидев в ближнем ряду партера какую-то из своих знакомых, она даже окликнула ее, помахав вытянутой рукой. Наши партнерши пару раз пытались ее одернуть, при этом переглянувшись между собой, делали недоуменные взгляды и пожимали плечами. Одним словом она вела себя так, как ведет себя человек, желающий чтобы на него обратили внимание. По окончанию торжественной части, когда был объявлен десятиминутный перерыв для смены декораций, мои «бабоньки» засобирались домой. Вместе с ними засуетилась и Валентина.
- Валя, а ты куда? Оставайся и смотри спектакль,- сказала ей Нина Ивановна.
- Да мне нужно еще за ребенком к маме заехать, - пыталась оправдываться молодуха.
- Чего, там? Оставайся, А Игорь тебя подвезет и к маме, и домой завезет. Вам же по дороге.
– Ну, если только так, то я могу и остаться. А вы меня в самом деле подвезете?- легко согласившись, спросила она.
- А куда от вас денешься?- был мой ответ.
Спектакль начался вовремя. Его начало, как всегда и во всех театрах сопровождала музыка, лившаяся увертюрой с нарастанием звука, из стереофонических динамиков зрительного зала. Одновременно с началом движения театрального занавеса на открывание, зал стал погружаться в полумрак. Когда на сцене в одиночестве появилась главная героиня действа, зал зарукоплескал робкими одиночными аплодисментами. Вероятно кто-то из зрителей увидал и узнал в этой худой, невзрачной и серой как моль актрисе свою соседку по квартире или подъезду. А может просто «театральный провокатор» разогревал публику.
Театральный реквизит состоял из стола, пары стульев и кушетки, вокруг которых с самого начала и до конца спектакля происходило все это театральное волшебство. Пространство предстоящих мизансцен было ограничено легкой примитивной декорацией, состоящей из деревянных рам, обтянутых прозрачной пергаментной бумагой, более известной как чертежная калька. А нарисованные на ней тонкой, в палец толщиной линией: окна, фикусы, некое подобие камина, и еще каких-то предметов, были призваны дополнять недостающее в создании интерьера комнаты. Спектакль был шумный. Вся линия его сюжета крутилась вокруг судьбы молодой обманутой девушки-соседки из семьи низкого достатка. Девушки, еще не знающей и решившей стать матерью или, сделав аборт, снова обрести невинность, поскольку ее соблазнитель сын богатых родителей (Ады Роговцевой и Евгения Паперного) не хочет признавать своего отцовства от зарождающейся в ее утробе новой жизни. Отец, он же актер Е.Паперный, узнав о глумлении над молодой девушкой-соседкой на которую он и сам положил глаз, что его сын-прохвост его опередил орет со сцены в сторону зрительного зала вроде бы не его сын, а все зрители вместе взятые свершили эту подлость по отношению к невинности. Что именно они, а не его чадо, вместо того чтобы учить юную соседку игре на скрипке, занимались с ней «этим»… И вот Нате вам, Доигрались. А в это самое время, когда мужик орал на зрителей благим матом, их мать (актриса Ада Роговцева) задрав выше головы ногу, как бы пытаясь снять с нее высокий сапог-ботфорт (на приличной шпильке), сперва расстегивает, а потом сразу же застегивает длиннющую змейку- молнию, заканчивающуюся далеко и значительно выше колена. И было не понятно. С чего это взрослая баба и в какой это такой связи с разыгрываемой драмой проделывает все это перед зрителями. В голову закрадывается сразу три версии: Первая: она рекламирует сапоги–ботфорты, за что продающий их дилер, пообещал ей бесплатно точно же такие. Вторая. Она этим самым хочет отвлечь своего орущего мужа от мыслей, что его опередили, и, соблазнив ногами в красивых дорогих сапогах, затащить его в койку. А точней, на стоящую на сцене покрытую дерматином кушетку. Ну и третья. А может быть актриса на старости лет и в самом деле взбрыкнула и хочет показать мужикам сидящим в зале, что она еще - Того. О-го-го! И таких, не связанных по смыслу с сюжетом пьесы задираний ног я насчитал за два часа, по крайней мере, пять. Но главным-то в спектакле была не семья богатеев развратников и соблазнителей, а бедная девушка доигравшаяся и думающая теперь не о музыке, а только о том о чем думала в 18 веке русская интеллигенция: «Что делать?». Эта мысль ее мучила постоянно. От нее ей становилось то жарко, а то и даже бросало в холодный пот, из-за чего она раза три, в часы своих мучительных раздумий, прямо на сцене, снимала с себя свитер-водолазку и оставшись в чем мама родила, топлес, поворачивалась к зрителю передом, демонстрируя свои, маленькие торчащие в разные стороны как у козы обнаженные груди. Увидев этот прием новейшего модернизма в советском театральном искусстве, удивленный зал со вдохом «Ах!», каждый очередной раз замирал затаив дыхание. Развязка драмы была, прости и стала «Хеппи-эндом», для семьи богатеев и их сына, учителя музыки. Девушка предпочла выбору из двух альтернатив, третий вариант. Она просто взяла и повесилась. Ее тень на фоне нарисованной на кальке двери и подсвеченная прожектором находящимся в глубине сцены под звуки траурной музыки, издаваемой одинокой скрипкой, медленно покачивалась как флаг на ветру. И уж совсем непонятным для меня стал апофеоз спектакля. Когда вдруг с грохотом разорвав бумажную оклейку стен, пройдя через них, как при телепортации, на сцену в один миг ворвались все участники спектакля, а вслед за ними вошла сорвавшаяся с веревки героиня – самоубийца. Зал, стоя аплодировал труппе «Русского драматического театра имени Леси Украинки» за показанный ему на шару такой удивительный спектакль.
Пока мы ехали из центра города в направлении Ленинградской площади, Валентина поведала мне о себе. Что она была за мужем, что у нее есть пятилетняя дочь. А с ее мужем-художником они расстались год назад из-за того что он спился.
- Художник то он был хороший, да вот водка погубила его, - закончила повествование моя попутчица, когда мы подъехали к дому в частном секторе, по улице Первой фанерной. Она пошла забирать у родителей дочь, а я остался один на один со своими мыслями.
Минут через пять она появилась с девочкой, которая сев в машину заявила:
- Мама, я так давно не каталась на машине, давай попросим дядю, пусть он нас покатает.
- Я тоже давно не каталась,- ответила Валентина,- но нам сегодня еще нужно приготовить ужин и накормить тебя. Ты же у бабушки не успела покушать. Попросим дядю следующий раз.
Тогда я ей сказал, что мы сейчас сможем проехать в аэропорт Борисполь и там, в ресторане покормить ребенка, да и сами чего либо перехватим. И прокатимся, и дитя от «голодной смерти» спасем.
В ресторане аэропорта «Борисполь» было плановое обслуживание летных экипажей и смены диспетчеров УВД. До его завершения нужно было ждать минут тридцать-сорок. Валентина предложила воспользоваться услугами ресторанного буфета. Я сказал, чтобы она выбрала, чем накормить ребенка и поужинать самой, а я обойдусь чашечкой кофе и расплачусь за все нами потребленное. Она тоже для себя, согласилась только на кофе.
Покончив с ужином мы покатили на Троещину, где проживали Валентина и ее дочь, в одной квартире с ее бывшим непутевым художником. На улице моросил мелкий дождь, в машине было тепло и уютно. Валентина что-то говорила, но в моих мыслях был далекий Таллинн и мозг сверлил один единственный вопрос. Почему у нас так все произошло?
На следующий день мне позвонил Иван. Он мне предложил пойти вместе с ними 7 ноября на встречу в компанию наших бывших однокашников по училищу. Я сказал, что я-то с удовольствием, а вот примут ли они меня? Примут, - был его ответ.- Я об этом, уже с ними говорил. Потом у него телефонную трубку взяла Нина и спросила:
- Ну как она тебе? Ну, что я мог ответить Нине Ивановне, этой доброй женщине, которая бескорыстно и от всего сердца хотела свести нас, таких разных. За часы, проведенные с этой молодой, пусть и образованной, но внутренне пустой и мало воспитанной женщиной–педагогом, я увидел в ней не рассудительного носителя «доброго и вечного», а скорей всего, обычную местечковую «хабалку». Примерно такую, каких сотни и тысячи торгуют сегодня на вещевых, а еще их больше, на продуктовых рынках страны. Разве ее можно было сравнить с моей Валентиной? Нет, это были совершенно два разных и совершенно, несравнимых человека. И по этому, мой ответ был:
- «А, НИКАК».
На следующий день, наша уже разваливающаяся страна праздновала очередную годовщину Великого Октября. Мы с Иваном и Ниной втроем, прихватив то, что обычно приносят в случае организации и отмечания торжеств вскладчину, к четырнадцати часам появились у ворот старенькой дачи, по улице «11 садовая», дачного кооператива «Русановские сады». Здесь меня ожидала приятная встреча со своими училищными однокашниками, с которыми я не виделся более тридцати лет. Это была чисто авиационная компания, состоящая из отслуживших и еще продолжающих служить военных летчиков. Радушные хозяева Евгений и Вера Кравец были тем ядром и центром притяжения вокруг которого как электроны и атомы вращались все эти люди, создавая собой это маленькое «авиационное братство», объединенное годами жизни и полетов в едином для нас небе. Среди присутствующих трех летчиков - испытателей, известных мне с курсантской поры: А.В. Галуненко и В.Н. Подцухи, был и еще один не знакомый мне приятный мужчина. Про него «хозяин бала» в разговоре запросто говорил:
- Герой, у героя, герою…
Это был действительно, Герой Советского Союза полковник Мигунов Валерий Валентинович. Был среди них и наш выпускник, далекого 1967 года, рано отошедший от летных дел, а в данный момент, проходивший службу в армейской контрразведке, Володя Примак. Тот праздничный «сабантуй», прошедший в уютной семейной и дружеской обстановке обновил нашу древнюю дружбу, начавшуюся с курсантской поры и продолжающуюся по настоящее время. Много воды утекло с той поры, с того праздничного вечера. За это время от нас, из нашей дружной компании ушли двое: Виктор Подсуха, погибший при летных испытаниях, да Володя Примак, как чекист боровшийся, но все же не сумевший преодолеть подлого и коварного врага –сахарный диабет. Ушли наши товарищи еще молодыми туда, куда уйдем и мы все, без исключения, в указанную Господом Богом, и каждый в свою годину.
Мое праздничное настроение, обуревавшее меня в течение двух дней торжеств, получило новый прилив радости на следующее утро когда я из почтового ящика извлек простенькую почтовую открытку присланную мне из Таллинна. На кусочке обычного открыточного картона, без цветков, лент с лозунгом «Слава Великому Октябрю, залпа «Авроры» и матросни, карабкающейся на ворота «Зимнего дворца», аккуратными рядками машинописного текста мне сообщалось, «Что 20 ноября 1989 года в 10. 00 я обязан явиться в комнату 127, Таллиннского городского народного суда, для участия в качестве ответчика по гражданскому делу о расторжении брака с гр. Сисмеевой В.И.» А далее шло: Народный судья Бениволенская АФ. Из прочитанного меня больше всего огорчило отсутствие перед подписью «Народный судья А.Ф.Бениволенская», одного маленького словечка – «целую». Открытка была отправлена 2 ноября. Получил я ее 9 числа. До моей явки в суд оставалось ровно двенадцать дней. При таком раскладе, я на заседание суда в Таллинне не успевал ни на собачей упряжке , ни поездом, ни даже самолетом. Поэтому взяв красный карандаш, на лицевой, адресной стороне я написал крупными буквами «Адресат выбыл». И опустил в почтовый ящик, чтобы завтра почтальон забрал его и отослал отправителю. Через две недели пришло повторное приглашение, которое под грифом «заказное», принес почтовый служащий, требующий роспись о получении. Я и на этом послании ручкой письмоносца написал. «Такой не проживает». В связи с тем, что в Эстонии в период с 26 декабря, по 11 января бывают зимние рождественские каникулы. То третье, грозное письмо, с предупреждением о судебной ответственности за уклонение от неявки в суд, и угрозе быть доставленным на него, чуть ли не под конвоем в принудительном порядке, пришло где-то в конце января. Оно требовало моей обязательной явки 24 февраля. А фиг вам. Вы хотите, что бы я с головной болью, после отмечания священного для меня праздника –«Дня Советской армии», пришел на ваше судилище, на ваш Ньюрнбергский процесс? Не дождетесь!!!
После того как и этот суд не состоялся, я решил начать и сам повести активную контр-игру. Я написал мной «уважаемой судье» Бениволенской А.Ф, письмо, в котором извинился за мою очередную неявку в суд. И просил ее прислать мне копию «искового заявления», поскольку я даже не догадываюсь об истинных причинах побудивших мою «горячо любимую супругу» подать на развод. Этим я попал в точку. Бюрократическая машина забуксовала еще месяца на два. Кода пришел и этот документ, написанный под диктовку адвоката со стандартным изложением всех моих возможных и не возможных грехов, недоказанных измен и физических насилий, без фактов приложения копий доказательных справок из травмпункта, о фиксации и снятии побоев, я наконец решился на последний шаг. Написал письмо с просьбой рассмотреть дело в моем отсутствии, так как я на развод согласен. И что вопрос раздела имущества и жилплощади будет нами решаться в дополнительном, отдельно открытом судопроизводстве. Ответ не замедлил сказаться. Мне в письме с «радостью» сообщили, что наш брак расторгнут. И что мне, для получения «свидетельства» о его расторжении, необходимо оплатить государственную пошлину и судебные издержки. А далее указывались реквизиты, на которые нужно было перечислить указанные суммы. Меня это «свидетельство» до поры до времени не интересовало, А судебные издержки и госпошлину, по своей вредности решил я, пусть оплачивает сторона- инициатор. Пусть она хоть в чем то почувствует неудобство.
Получив это письмо, я в тот же вечер позвонил Валентине. Поздравил ее с состоявшимся важным событием и сказал, чтобы она была готова к разделу имущества и жилплощади. Делить все будем на троих. С издевкой сказал я. На тебя, на Наташу и на мою долю. Что будет большое и неделимое, то от него я топориком аккуратно отделю свою часть. Не «боись», твою часть я не поврежу. Что касается машины, то ты получишь денежную компенсацию за ее часть, по остаточной стоимости, с учетом износа и возрастом ее эксплуатации. Ну, а квартиру, объявляй в размен, прямо сейчас. Меня район не интересует, лишь бы подальше от тебя. Конечно, никто 4 комнаты на три однокомнатных менять не будет, а вот 4 на 2+1, попробуй. С кем Наташа захочет остаться, тому две комнаты, а остальному одна. Имущество разделим сразу же после размена, при разъезде. В таком, примерно шутливом тоне, я еще пожелал ей счастья в личной жизни с ее «хахалем». Наш, затянувшийся бракоразводный процесс происходил на фоне бурного спада в экономике страны, в период введения на ее территориях карточной системы на распределение товаров и услуг. И поэтому я уже не мог как-то ощутимо с далекой Украины поддерживать свою дочь. Деньги и переводы теряли смысл. Они имели какую-то ценность только в сочетании с товарными купонами, которые выдавались на руки по паспорту в местах постоянного проживания, либо работы. А посему, у моей дочери это был не сладкий период. Народная мудрость говорит, что Господь Бог дает нам такие трудности и испытания которые вследствие заложенного в нас потенциала и при полном желании мы обязательно преодолеем. И то трудное время показало, что это именно так.
(продолжение следует)