Всё.
Руки дрожали от испитых бутылок красного. Человек в Чёрном судорожно дёргал меня за лацканы твидового пиджака, доставшегося от бережного деда, который уже давно скрылся в тумане, много-много лет назад. Да, так, что я даже лица его не запомнил, и представляю заместо него в своих фантазиях какого-то потрёпанного вида Карлсона из старого мультфильма, только без пропеллера. Мой Карлсон летал в командировку в далёкую Кубу, временами хорошенько закладывал за шиворот языка горькую и умер от инфаркта в расцвете сил, когда мне ещё было лет пять-шесть, кажется.
Кажется. Кажется. Кажется.
Говорят, что он любил меня крепко, и любил таскать на руках, но я совсем этого не помню.
Держу в руках потрёпанного вида старый, ещё советских времён учебник, смотрю на парад планет и пытаюсь вырвать оттуда Солнце, и спрятать его поглубже в свой карман. Это только с возрастом я пойму, что Солнце нужно достать для всех и каждого, и самое главное не сгореть по дороге, как тот мальчик Юкар из древних мифов, который решил, что умеет летать.
Я помню, или мне так кажется, что от моего дедушки-Карлсона достались кипы книг, спрятанные за пыльным стеклом деревянного шкафа, дверцы которого покрыты пожухлыми осенними листьями лака. Мне так нравилось ковыряться в них, перебирать страницы, читать вслух фамилии авторов и названия произведений, как будто там, между строк, на этих полках всё ещё витал дух моего дедушки, ушедшего, так и не успев оставить во мне какую-либо целостность своего образа после себя.
Но вдруг он, сам того не желая заложил в меня искорки чего-то большего, но не осязаемого, опустив на самое дно моего естества, для того лишь, чтобы в нужное время во мне возгорелся такой пожар, что снесёт весь Диктат и всех Королей на своём пути, ну или хотя бы позволит в моём настоящем, в точке момента протянуть руку нуждающимся и быть сильным.
Фантазия художника.
Или он оставил на мне всего навсего шрам, маленькую кровоточащую в подсознание ранку, иллюзию.
Дедушка-Карсон смотрит на меня сквозь года из ореола ночных звёзд. Линии его лица почти размыты, дотронуться до них и попробовать придать им более чёткие очертания всё равно, что водить ладонью по туману, пытаясь сообразить из него чёткую фигуру.
Я слышал, что бабушка была властной и капризной женщиной, привыкшей жить на широкую ногу, даже в скудное на товары и изыски советское время. Она помыкала дедушкой, доводила его до белого каления и подчиняла себе без остатка. Были ли она роковой женщиной для него?
Мне бы хотелось так думать. Мне бы много чего ещё хотелось. Например, чтобы они оба были ещё живы. В здравие, борьбе и сопротивление или желающие просто жить в своём тихом хрупком уголке, пока людоедская Машина не доберётся и до них тоже.
Но рок судьбы таков, что
Людоедская Машина доберётся до каждого, рано или поздно.
Она
Оно
Он
Умеет делать это тысячей тысяч различных способов от прямого воздействия до косвенного. Если только однажды её не сломать окончательно, и не дать построить на её месте такую же новую Людоедскую Машину, только с другой искусственно и насильно натянутой кожей собранной из жертвоприношений прошлого.
Бабушка, мама моего Отца, могла с хладнокровием и целеустремлённостью продать все вещи своего Сына, когда того забрали в армию, чтобы на вырученные деньги купить себе новые платья, туфли и сумочки.
Что говорил на все её сумасбродные и по-своему жестокие выходки по отношению к собственному дитя мой дедушка-Карлсон?
У меня была возможность, - моя фантазия, для того чтобы хотя бы на этом поле дать ему силу сказать этой властной женщине, очаровавшей его от макушки до кончиков пят, что-нибудь поперёк. Дать ему эту проклятую, чертову силу сказать или сделать что-нибудь в защиту своего ребёнка. И даже там в нутре моего разума, он так ничего и не смог сказать или сделать, опустив холодные руки, и сгорбивши плечи. Наверное, если бы в тот момент у него и правда рос из спины пропеллер, он тут же бы улетел, выскочив в форточку, если бы не от бабушки, то хотя бы от моей фантазии.
Но выскочил он только из собственного сердца и тела, замерев навсегда, и даже не дойдя до собственного дома.
И ещё я представляю её хладнокровие, когда она продала все вещи сына так, будто бы он уже никогда не вернётся, а ведь он и правда чуть не вернулся с той проклятой службы, оставив свою жизнь повиснуть на кончиках пальцев военного хирурга.
В некотором роде можно сказать, что этот мировый ядовитый Диктат пропитал собой и нашу семью, и всю её историю, внёс своё внутреннее и внешнее насилие императора. Как и в каждую другую семью, что попадалась мне в прошлом, настоящем и будущем (наше будущее под сомнением) на глаза. Везде можно было найти след, пятно, чёрные разводы, и дым этого Диктата, внутри каждого семейного очага, если капнуть черенком поглубже, зарыться в эту почву, полную червей и скелетов.
Может быть от всего этого сердце моего дедушки-Карлсона не выдержало, и он взаправду завёл свой пропеллер, который прятал от всех столько лет, и наконец взлетел к облакам, наотрез отказавшись и дальше всё это терпеть, растворившись в закатном киселе в мгновение и навсегда.
И я верю, что сквозь толстый слой борьбы, пройдя через километры и сотни километров собственной музыки, людей, для которых я живу, и в сопротивлении супротив этому ядовитому Диктату, который по всему нашему тонкому-пухлому Миру губит и калечит семьи и человеческие жизни
У меня наконец-то появится возможность взглянуть в глаза своего настоящего дедушки, увидеть их цвет и взять его за руку. Потрогать его тепло, и просто обнять, где-то там, за облаками, в которых он исчез много-много лет назад.
Любовь победит всю Смерть!
