Тамарка сразу поняла, что она ему не пара. Поняла не умом, да и какой ум мог быть у тринадцатилетней деревенской девчонки. Поняла сердцем, непонятно, как и откуда начинавшей зарождаться женской интуицией. Поняла, но не могла оторвать от него глаз, постоянно бросая взгляды на соседский двор, отделенный давно не крашенным забором.
Соседка, бывшая сельская учительница Вера Леонидовна, зимой жила в городе у дочери, а в апреле - мае возвращалась в родные пенаты, на свежий воздух, на дачу, как говорила она. В течение всего лета у нее гостила родня: дети, внуки, племянники и племянницы. Этим летом, вместе с сестрой мужа Веры Леонидовны, приехал и ее сын Вадим. Ну как приехал, привез мать, но вместо того, что бы через день уехать в город, прогостил неделю.
Красив Вадим был как герой скандинавских саг – голубоглазый, высокий, широкоплечий, с копной светлых, цвета спелой пшеницы волос. И не только Тамарка положила на него глаз, многие девки и молодки в течение этой недели по поводу и без повода, предварительно принарядившись, заглядывали на двор к Вере Леонидовне. Кто молочком угостит, кто сметанки принесет, своего хозяйства, кроме курочек, Вера Леонидовна не держала.
Прелести местных валькирии оставили приехавшего гостя равнодушным. В клубе, куда Вадим пошел на танцы с троюродным братом, он попал под перекрестный огонь прекрасных женских глаз всех калибров. Деревенские парни всерьез обсудили, не испортить ли гордый профиль городского пижона, но передумали, увидев полный провал девичьей артиллерии. Да и парнем Вадим оказался, в общем-то простым, угостил местных сигаретами, не чинясь выпил забористого деревенского самогона.
Очень хотелось Тамарке под каким-нибудь нехитрым предлогом зайти к Вере Леонидовне, но предлога, как на зло, не находилось. И придумала она проводить как можно больше времени во дворе. Поливала высаженную вдоль забора смородину, качала на качелях младших братишку и сестренку, развешивала на веревках выстиранное бельё, постоянно бросая взгляды через забор.
- Ну, ты Томка, просто стахановка, передовик производства – смеялся Тамаркин отец.
А соседка, тетка Анфиса, завидуя белой завистью говорила:
- Молодец девка. Помощница растет. А мои то, Тимошка с Петькой умчались утром на велосипедах, да и с концами. Вот я им вечером задам. Неделю сидеть не смогут.
Уже после отъезда Вадима, из разговора матери с соседкой, Тамарка узнала, что ему двадцать шесть лет, он художник, и вроде бы на следующее лето собирается подольше погостить у Веры Леонидовны. Сказал, что места здесь уж больно красивые.
На следующее лето Вадим не приехал. Тамарка ждала его в июне, с замиранием сердца заглядывая за соседский забор. В июле она, по детски наивно и бестолково, пыталась что-то выяснить у Веры Леонидовны, а вторую половину августа, поняв, что Вадим уже не приедет, просто проплакала в подушку.
Время лечит, и еще через год загорелая, пятнадцатилетняя Тамарка, сверкая голыми пятками и весело перекликаясь с подружками, пропалывала морковку на колхозном поле. После прополки с веселым визгом и криками плескалась в реке и неожиданно для себя опять сдружилась с соседским Тимошкой. Эта парочка дружила еще в первом классе, когда с легкой руки учительницы их посадили за одну парту. Но в третьем классе, после обидного крика Петьки:
- Тили – тили тесто, жених и невеста, - дружба резко закончилась.
Когда Тимофею исполнилось восемнадцать, его, невысокого, но крепкого, смуглого парня, провожали в армию. С песнями, плясками, шутками да прибаутками, и хотя ни слова о любви до проводов в армию сказано не было, поцелуй, и короткое крепкое объятие в сенях определили для них все. Теперь Тамарка стала считаться его невестой, и она должна будет его ждать. И она ждала Тимофея под одобрительными взглядами тетки Анфисы и строгим надзором Петьки. Ждала его и его писем, а писал он ей чаще, чем матери и брату вместе взятым.
Особых соблазнов да ухажёров у Тамарки и не было, писаной красавицей она не была даже в юности. Среднего роста, коротковатые ноги, курносый нос украшала россыпь веснушек. Но не зря говорят, что красота в глазах смотрящего, и, перечитывая письма Тимофея, полных любви и какой-то неуклюжей нежности, Тамарка начинала чувствовать себя королевой. И что-то королевское, царственное появилось в ее осанке, походке.
- Ох, хороша девка, сказала как-то про нее бабка Степанида, старуха вредная и на похвалу дюже скупая. А Петьке пришлось поставить фингал учетчику Николаю, который стал как-то слишком уж часто прогуливаться около Тамаркиного дома.
На второй год разлуки с Тамаркой чуть не случилась беда. Беда эта пришла оттуда, откуда ее никто не ждал – неожиданно, вместе с другом, тоже художником, приехал Вадим. Причина приезда с учетом их профессии была достаточно банальна – они готовились к выставке картин, посвященной то ли трудовым подвигам колхозников, то ли жизни тружеников советской деревни, в любом случае полтора месяца Вадим гостил у Веры Леонидовны.
Этот приезд опять всколыхнул женскую половину деревни. Снова потянулись к дому Веры Леонидовны принаряженные посетительницы с гостинцами и с тайными помыслами. Некоторые, побойчее, предлагали себя в качестве моделей будущих картин. Но в этом негласном соревновании за внимание Вадима неожиданно для всех победила бабка Степанида, натруженные, расплющенные работой руки которой он писал несколько дней.
Тамарка же бежала от Вадима, как черт от ладана. Если шесть лет назад, ей, тринадцатилетней, невозможно было оторваться от соседнего забора, сейчас она к этому забору не подходила совсем, всячески избегая и Вадима, и его веселого, бородатого друга, и, на всякий случай, Веры Леонидовны. Прекрасно понимала Тамарка, какая пропасть отделяет ее от Вадима. Даже не возраст, а он был старше ее на тринадцать лет, и не то, что по сравнению с красавцем мужчиной она опять чувствовала себя дурнушкой, это все еще можно было снести.
Беда была в том, что были они из разных миров, и если в ее мир дверь для Вадима легко открывалась, то дверь в его мир для нее была плотно закрыта и запечатана семью печатями. Что стоит ее восьмилетка по сравнению с его московским вузом имени какого-то там художника. И даже если она, Тамарка закончит в городе десятилетку, а потом извернется и каким-то образом закончит ещё институт, не сделает это ее ровней Вадиму. Ибо все в мире Вадима было другим, по другому одевались, слушали другую, непонятную ей музыку, читали неизвестные ей книги.
И дело здесь не в дипломе, а чем-то ином, неуловимом. Случайно подслушав разговор Вадима с его другом, Тамарка половины не поняла. В школе училась она неплохо, по литературе была твердая четверка, но сколько не рылась она в памяти, не могла вспомнить кто такие Ибсен и Пер Гюнт, а слова сюрреализм, авангардизм и антиквариат вызвали у нее внутреннее смятение.
И опять, как пять лет назад, плакала Тамарка в подушку. И не знала, чего ей больше хочется, того, чтобы Вадим поскорее уехал, или что бы он никогда не уезжал. От слез и переживаний Тамарка похудела, стала изящнее что ли. Деревенские девки и молодухи, не зная причины ее слез, завидовали ее любви. Тетка Анфиса, жалела Тамарку, утешала, приговаривая: «Не реви, уж скоро приедет Тимоша, меньше половины ждать осталось», - а в глубине души была довольна и горделиво посматривала на деревенских баб. Вот, поглядите, как из-за ее Тимофея девка убивается.
За полтора месяца Вадим только раз посмотрел на Тамару. И то, когда его друг пытался с ней пошутить, а она как-то неловко ответила, отвернулась и убежала. После отъезда Вадима жизнь Тамарки пошла своим чередом. Она успокоилась, снова стала смеяться шуткам товарок на ферме, каждый вечер вычеркивала в календаре дни, ожидая Тимофея, и в тайне радовалась, что соблюла себя.
Из армии Тимофея встречали весело и шумно. Тетка Анфиса плакала и смеялась одновременно, поправляя на плечах привезенный сыном яркий шелковый платок и красные камушки сережек в ушах. Такие же камушки, только синие, звездочками надежды поблескивали в ушах Тамарки. За столом, наскоро собранном в саду, все называли ее невестой, шутили, что через год в этом же месте будут отмечать рождение внука или внучки.
О свадьбе говорили, как об уже решенном деле, не зря же тетка Анфиса, женщина вдовая, последние полгода, время от времени, покупала в сельпо водку и прятала в чулане, делая к свадьбе стратегический запас. Тамаркина мать Алевтина водку покупать не рискнула, от греха подальше, у нее в доме муж, а вот запас сардин и шпрот сделала знатный. Со свадьбой решили не тянуть. А за месяц до свадьбы между Тимофеем и Тамаркой случилось то самое, заветное. Тамарка не переживала, имеет полное право. А чего, она уже почти жена, да и в Тимоше Тамара ни минуты не сомневалась.
За хлопотами и приготовленьями к свадьбе Тамарка не забывала заглядывать к Вере Леонидовне, этим летом она стала жаловаться на здоровье. Со дня на день женщина ждала, что из города ей привезут какое-то очень новое и очень эффективное лекарство. И надо же было так случиться, что это лекарство привез именно Вадим. Сердце у Тамарки захолонуло. А ведь была уверена, что прошло, навсегда исчезло это наваждение, сгинул морок. Ан нет, как напасть какая-то…
И не случилось бы греха, если бы, как на зло, не стало в тот день, поздно вечером, уже после вечерней дойки коров плохо Вере Леонидовне. Машина скорой помощи, разрывая сиреной тишину летней ночи, умчала пожилую женщину в районную больницу. Вадим, позвонив из правления колхоза родственникам в город, остался в доме Веры Леонидовны один.
Неслышно, тонкой, незаметной тенью, прошмыгнула Тамарка в соседскую калитку. И никто в деревне не знал о ее счастье. Только регулярно пьяненький колхозный сторож Ильич, возвращавшейся далеко за полночь в свою избу, заметил свет в доме Веры Леонидовны. «Вона как интеллигент лектричество не бережет. Небось, книжку читает» - подумал старик и нетвердой походкой прошел мимо.
Не выдали Тамаркиного счастья ее сияющие радостью глаза. Хранила девичий секрет и маленькая сережка с синим камешком, предательски выпавшая жаркой ночью из нежного уха и закатившаяся в дальний угол под кроватью.
Свадьбу гуляли два дня, гулял и стар и мал. В веселой схватке сошлись на ней старая гармонь и новенький магнитофон, гордость сына председателя колхоза. И свадьба эта, как и положено настоящей деревенской свадьбе, и пела, и плясала, и было этой свадьбе мало места во дворе тетки Анфисы, и разлилась она по всей деревне переливами гармони, веселыми частушками и магнитофонными записями.
Родила Тамарка через восемь месяцев после свадьбы. Но Тимофея это не смутило. Здоровенькая, красивая, голубоглазая, белокожая девочка, с тоненькими, шелковистыми волосиками, цветом, чуть светлее цвета спелой пшеницы. Назвали ее Любой. Люба, Любочка, Любонька, Любовь.
Вера Леонидовна, зайдя посмотреть новорожденную и поздравить Тамарку, незаметно сунула ей маленькую сережку с синеньким камушком. «Будь счастлива, Тамарочка», - сказала она уходя. Несмотря на червячок тревоги, который Тамарка безжалостно давила внутри себя, она была счастлива. Ведь в детской кроватке, спокойно посапывая, спала ее Любовь.