Она вышла из клиники. Из очередной. В очередной раз. Шесть лет. Шесть лет непрекращающихся попыток стать матерью. Сколько раз она выходила из больничных дверей оглушенная горем? Сколько — окрыленная надеждой? Сколько раз по-деловому собранная... К чему считать. Малоприятные процедуры, операции, бесконечная череда анализов — "а мы еще вот это не смотрели"... Работа с психологом. ЭКО. Молитвы. Очередь к святой Матроне. И вот сегодня она даже не понимает, что чувствует. Хотя, наверное, это просто усталость. Усталость человека, который шесть лет был на войне во имя светлой цели и оказался побежденным. Она устала. Она не хочет думать. И чувствовать тоже не хочет. И пешком идти не хочет. Хоть недалеко. И полезно. Нет, сегодня она поедет на метро. Будет стоять без движения на эскалаторе, пусть он делает своё дело. Она ни с одной ступеньки не спустится. И поезд не будет догонять. Подождет, не к спеху. Всё же в метро хорошо: тепло и гулко. Как в чреве. И пахнет так, как и множество лет назад — поездами. Она уже в тоннеле.
И вот к запаху добавляется звук: далекий рокот, переходящий в триумфальную дробь, которая заглушает всё. Состав прибыл, мадам. Просьба не задерживаться при входе и выходе. При вдохе и выдохе...
И с вагоном повезло: старенький, с приглушенным желтым светом. На такую лампочку можно уставиться под долгожданную пустоту в голове. Только мельтешит что-то. Нет, кто-то. Листовки клеит. Выскочил на станции. А листовочка осталась: "Мама, не убивай меня!" И младенчик. Хорошенький. У нее такого никогда не будет. Это она поняла сегодня точно. Поняла по своей усталости чувствовать. Ведь раньше негодовала, бурлила. Ненавидела их — безответственных, но беременных. В отличие от нее. Думала с комом в горле, о мерзавках, которые аборты пачками делают, и снова беременеют, и в роддомах оставляют, а ей... А ей — вот так. Она бы никогда, она бы за своего ребенка боролась, она бы для него все делала. Бы, бы, бы... Ан нет.
Вот и станцию её объявили. Быстро доехала. Подошла к дверям. Посмотрела на младенца, что просит не убить... Она сама не сразу поняла, что соскабливает листовку со стекла. Надо быстрее, сейчас двери будут открываться. И она начала отдирать бумажку всеми ногтями. Почувствовала взгляды. Плевать. Она привыкла. Знала, что смотрят и обсуждают за спиной, почему ей "бог не дает". Перебирают причины и внимательно рассматривают её внешность в поиске подтверждения своих домыслов. Постриглась — шляется по мужикам, похудела — поэтому и не беременеет, потолстела — сидит на гормонах. И ничего в лицо, всё в спину. Это привычно.
Смотрите. Сейчас она отчистит со стекла эту гадость. Уж кто-кто, а она имеет на это полное право. Хоть на это имеет, раз права на материнство её лишили. И ей никогда не придётся выбирать: да или нет. Рожать или нет... Но сейчас она чувствует злость, и совсем не от того, что у неё не будет детей. Она злится, потому что...не знает почему... Но злится не на "безответственных мерзавок", а на этого, с листовками. Царапает бумагу на стекле, а хотела бы выцарапать его глаза. Глаза того, кто решил, что лучше знает, как лучше. Решил, что не может быть выбора. А он есть. Пусть не у нее, но у кого-то точно есть возможность выбрать. Она, впившись зубами в губы, соскоблила со стекла последние строчки слезливого стишка и поняла, что больше не верит в справедливость. Не верит, а творит её сама. Так, как понимает.
Двери открылись. Провожаемая неодобрительными взглядами, она вышла из вагона.
Тест показал две полоски спустя месяц.