Трое приятелей отправляются прогуляться по городу, сопровождая этот променад лёгким кутежом. К чему приведёт эта прогулка?
Сегодня пойдём вслед за друзьями из рассказа Оганеса Мартиросяна «Хачи на прогулке», порассуждаем с ними о жизни и смерти, о еде и вине.
1
В субботу ему написал Шато, позвал к себе. Вано оделся, открыл на балконе дверь для проветривания, взял деньги, карточки, платок, телефон, ключи, сигареты и поехал на маршрутке к товарищу. По пути ему позвонил Андраник и спросил, едет ли он к Шато.
— Типа того, — отвечал Вано.
— А мне он запретил. Можешь сказать, чтоб я тоже там был?
— Лучше ты сам.
Маршрутка простояла в пробке перед аварией, проехала мимо неё, он добрался до нужного дома, купил в ларьке неподалёку лимонад и чай, зашёл в подъезд, вошёл в квартиру, пожал руку Шато, устроился на кресле, закурил.
— Андраник рвётся к тебе, — молвил он.
— Знаю, приедет, привезёт «Марко Поло». Покурим.
— Идёт.
Они пошли после чая в зал, где Вано пожал шестьдесят килограмм, потренировался, вернулся на кухню с Шато, разлил лимонад, стал смотреть кино «Скалолаз».
— Чай — жизнь, кофе — искусство? — поднял глаза на Вано Шато.
— Думаю, да, плюс алкоголь — она, сигареты — оно.
— Интересно, конечно.
Позвонил в дверь Андраник, вошёл, пожал руки друзьям и сказал, что на его двери кто-то написал «Бегбедер». Парни пожали плечами, приняли новость как шутку и стали пить лимонад.
2
Андраник молчал и курил, Вано молчал и курил, Шато курил и сидел в телефоне. Вскоре он произнёс:
— Умирать — переходить из общего зала в свою комнату.
— Ты про гроб? — удивился Вано.
— И про него.
Через двадцать минут собрались и двинулись на проспект, заметили шум и гвалт, звучание музыки и толпу, массы людей.
— День города, — выдавил Вано.
Они взяли в «Восточном экспрессе» по кофе и сели на лавочку возле памятника Чернышевскому, стали пялиться на девочек, отмечая при этом их припухлость, раздутость, водянистость.
— Они — книги, облитые водой, — отметил Шато.
— Не годятся никуда? — уточнил Андраник.
— Конечно, лучшие девушки — сухие.
— Или электронные, — добавил Вано.
Слушали поп-музыку, свежие хиты и немного во времени, на пару-тройку лет, качали её в головы, но больше гоняли онлайн, без сохранения, чтобы быть Пушкиным, а не Лермонтовым. Когда пошли, то встали сперва на светофоре и закурили, тем самым ускоряя пространство.
Миновали уличного музыканта, играющего «Бесаме мучо», купили кофе за двадцать рублей в окне, сели с ним на скамейку, начали медленно глотать эти рассказы, налитые из чайника — романа.
— Жизнь — пить, смерть — курить, — бросил Андраник.
— Мы пьём и курим одновременно.
— Попеременно, — поправил Андраник Шато.
К ним подошла девушка и вручила листовку-рекламу, зовущую в суши-бар.
— Спасибо, — сказал отсутствию девчонки Андраник и выпустил сизый дым, ставший крыльями голубя и улетевший ввысь.
Встретили толпу обычных парней, бывших раньше скинами, как они поняли по их глазам и избитым нерусским, расположенным в них, враждебно, переходяще в дружбу, посмотрели друг на друга и разминулись, разошлись, растеклись по разным местам и пересечениям.
Зашли в книжный магазин, увидели книгу Бегбедера на главной полке, его фото, на что Андраник сказал:
— Вот он заходил в мой подъезд и оставил надпись свою.
На это писатель ему подмигнул, то есть не сделал ровным счётом ничего, оставшись книгой «Французский роман».
3
Съели по чебуреку с сыром, встретили знакомую Шато, наполнившую его воспоминаниями до краёв.
— Любишь её ещё? — спросил Андраник.
— Нет, любовь умерла, как ребёнок в утробе матери.
— В душе? — поинтересовался Вано.
— Да, там. Осталось только извлечь её труп.
— Не родил его? — посмотрел Андраник на Шато.
— Нет, он внутри меня.
Пропустили компанию пацанов на самокатах, чуть не сбивших Вано, дошли до цирка, встали у фонтана и стали читать его строки глазами, понимая его как книгу абсурда или сюрреализма. Было такое: «Вот вы идёте и чувствуете, как время сносит вас, уничтожает, давит молодёжью, но вы сами — оно, раз люди делятся на два вида, две группы: время и пространство, — а вы первое пока что, и задача ваша — переформатироваться во второе, чтобы не вы шли по проспекту или улице, а они стали частью вас». Шато сполоснул лицо от струи, освежился, присел на борт и предложил товарищам сфоткаться. Те не отказались, попросили девчонку снять их, она хмыкнула, создала пару снимков при помощи телефона Вано, чихнула и ушла, подобно наркотическому приходу. Ребята выкурили по сигарете и взяли квас, стали делать маленькие глотки и искать «место для шага вперёд».
Отыскали нужное в дороге назад, где пожали руку общему знакомому, Шато даже обнял его, спросили о настроении новичка среди них, на что тот показал левый бицепс, отвечал, что качается, сейчас идет в продуктовый закупиться хинкалями, постоял с ними и отправился дальше, из дерева превратившись в листопад под серьёзным ветром, раздробил картинку в камерах глаз хачей. И Шато произнёс:
— Глаза двух типов у людей, в двух форматах работают: фото- и видеосъёмка.
— Фиксация отдельных картинок или поток: нарезанный хлеб, целая буханка.
— Да, безусловно, — согласился с Вано Шато и добавил — Подсолнух или его семена.
Андраник выслушал их и подвёл итог:
— Солнце и день, ночь и звёзды.
Сели в кафешке, заказали по чаю, подумали, взяли пиццу, по куску на человека, на брата, задымили в ожидании пищи, спросив разрешения у официанта. Вано шутя поборолся на руках с Шато, проиграл ему, сделал серьёзное лицо и дал глазам Андраника пройтись по нему, оставляя следы, подарил понимание того, что буквы — следы глаз и души, босые — рукопись — или в обуви — печатные, книга, где её завершение — обрыв, полёт или падение, вечная жизнь или смерть, Христос или Пилат.
4
Пиццу принесли, три куска, облитые кетчупом и майонезом, стало теплей, хоть сентябрь говорил, чай приобрёл окрас лимонного неба, задышал паром сильней, отдавая тепло и забирая душу округи взамен. Вано потушил бычок и сказал в никуда:
— Есть эффект краба, согласно которому поодиночке можно спастись, массой — нет, потому не выживает никто: все богачи, к каждой единице приделаны нули, все миллионеры, и никто не хочет стать бедняком и жить вечно.
Шато заморгал, Андраник закурил вторую.
— Ведро с крабами — аллегория: на самом деле там показан верх — звёзды, президент, селебрити и так далее — продолжил Вано, — Они в самом низу, пытаются выбраться в народ, но их не пускает никто.
— Гораздо проще подняться, чем опуститься. Но внизу простор, а наверху — точка, ждущая крыльев, которых нет.
— О том же говорится в фильме «Война», намёк есть на это, — кивнул Андранику Шато.
Он сделал глоток, кинул окурок в стакан, насладился звуком шипения и угасания, отодвинул от себя пустую ёмкость от чая, откинулся на спинку кресла, огляделся по сторонам: фильм «Матрица» шёл кругом, двигались буквы его сценария и пиксели данных кадров. «Хорошо», — подумал он и сделал воображаемую затяжку, выпустив мифологический дым. Солнце кипело и выливалось теплом из кастрюли, дарило его другим.
— Так и умрём? — спросил Андраник.
— Хотелось бы, — потянулся Шато, — но не дано.
— Жаль, — произнёс Вано.
— Почему? — удивился Шато.
— Жизнь — работа, после неё всякий хочет поужинать и уснуть.
— Все хотят умереть? — не догнал Андраник.
— Да, — улыбнулся Вано.
— Ну, спать и умереть — да, малое и большое, понятно, но что есть ужин пред смертью? — посмотрел на Вано Андраник.
— Это съедание самого себя — суммы приёмов пищи, когда ты меньше, чем ты, часть его, эпизод.
— Не умирает никто? — уточнил Андраник.
— Конечно, о том говорил еще Эпикур, — потянулся Шато и заказал ещё чай, как человека, чтобы «убить» его, помолчал и подвёл беседе итог: — А если не так, тебя пожирают черви, то всё ещё проще: ты ешь — едешь в одну сторону, тебя едят — в обратную: на работу, с работы, только и всего, дом — жизнь, работа — смерть, то, что между: учёба и пенсия, вот и всё.
5
Воротились к Шато, устроились за столом, стали смотреть «Холодное лето пятьдесят третьего», грызть семечки, лежащие в открытом виде, курить, рассуждать, болтать.
— Можешь написать Татьяне? — спросил Шато у Вано.
— Кто это? И зачем? — удивился он.
— Знакомая просто.
— Нет, не хочу, заблочит.
— А ты? — обратился к Андранику Шато.
— Давай.
Он получил ссылку на её страницу и отправил ей месседж, создал такое письмо: «Смерть — это если ты выходишь из дома, садишься в авто или «Газель», стоишь в пробке, проезжаешь мимо аварии, видишь свое мёртвое тело, фоткаешь его, рассылаешь друзьям, едешь дальше, выходишь, закуриваешь и идёшь на учёбу или работу». Она сразу внесла его в бан, будучи в сети.
— Ну, вот, я же говорил, — произнес Андраник и загрустил.
— Ничего, сейчас поедим, — успокоил его Шато и стал греть гречку, добавил в неё тушёнку и перец, распределил по тарелкам и поставил на стол.
— Что вкусно, то и полезно, — отметил Вано и приступил с остальными к еде.
Шато ел, как медведь, посапывал и урчал, поглядывал на телевизор, сочувствовал главным героям, понимал, что они больше внутри, чем на экране. Курил электронку, впихивал дым в себя, трамбовал его, упаковывал в лёгкие и распределял по лодкам и пускал их по венам, по крови, как в жизни Лондона и в «Однажды в Америке». Небывалое рвалось через окна, входило в личное пространство каждого в образе и обличии двухголового солнца, облаков в виде рук и ног Христа. В дверь позвонили, принесли «Литературную газету», отдали бесплатно, ушли. Парни стали читать её: Андраник прочёл неизвестный стих Бродского, удивил Шато и Вано необычностью рифм, прекратил озвучку Иосифа, отложил издание в сторону и убил таракана, выползшего из сна.
Вано поднял пять раз полуторапудовую гирю, стоявшую у плиты, ухнул, размялся тем самым, взял сигарету у Андраника, вышел на балкон и сказал:
— Каждый человек есть потому, что других нет. Человек — это отсутствие людей. И по этому принципу живут все.
6
Сели в автобус, поехали на Дачные, вышли на аллее, зашагали по ней, подошли к двум девчонкам на лавке, как в кино «Три плюс два», предложили попить вина.
— А какое? — спросила одна.
— Шато, — отвечал Вано.
— О, нас арестуют за распитие алкогольных напитков в общественном месте, — заметила другая.
— А мы не будем пьянеть, — сказал Шато, — и бутылку засунем в пакет от молока.
— Тогда полицию приведёт корова и велит нас задержать за то, что мы украли у неё удой и оставили голодным телёнка, — рассмеялась всё та же.
Андраник почесал голову, достал сигарету, дунул в неё, покрутил её в пальцах и сунул обратно в пачку. Сел рядом с девчонками и стал покачиваться слегка. Бить кулаком о ладонь.
— Извините, но нам хочется в туалет, за нами приехали наши парни, мы хотим есть и идём в кафе, нам пора на занятия, и мы резко состарились, умерли и легли в гроб, — хором сказали девушки, встали и зашагали прочь.
— Меня зовут Мария Прокофьева! — крикнула одна из них, обернувшись. — Ч есть во всех соцсетях!
— Я запомню это, дочь композитора, внучка его и правнучка, — процедил сквозь зубы Шато и сел с Андраником рядом.
Вано стоял, он угостил папироской прохожего, спросившего её, предложил двинуться дальше.
— А куда? — поинтересовался Шато.
— Вперёд, в девяностые годы: здесь время застыло, они всё ещё идут.
— О, хорошо, — улыбнулся Андраник.
Так и сделали, дойдя через десять минут до торговой палатки, взяв по кукурузе и бутылке воды, тем самым снабдив свои рты и желудки делом, хотя они понимали: вот работает сердце, трудится, а ему надо платить. Но денег нет — попросту увольняют его и тем самым себя кончают, завершают свой жизненный цикл. А ему нужна только кровь, выраженная в любви. Когда она победит, будет дана сердцу, тогда и исчезнет и смерть. Её не будет. Нигде.
И они дошли до Третьей дачной, взяли по коньяку в забегаловке, выпили, закусили лимоном, закурили табак: всех угостил Андраник, собрался выкинуть пустую пачку, но его остановил Шато, прочтя вслух на её внутренней стороне:
— Утром вероятней ужин, чем завтрак: звезда ближе земли.
Редактор Никита Барков
Другая современная литература: chtivo.spb.ru