- Пустите, ну пустите! Деточки! За что ж вы так со мной? Побирушкой у родной хаты стою! Я ж на этом порожке каждую щербинку знаю!
Что же вы творите, дети мои! Я ли вас не любила? Я ли не нежила! Петрусь, сыночек! Помнишь, как мы батьке снедь в поле носили, а ты осотом ножку наколол? Я тебя три версты на закорках несла. Мальчик мой!
Ганночка, дочушка! Голубка моя ненаглядная, на меня похожая! Впусти, не бери греха на душу! Как же я рада была, когда ты родилась! Головушка золотая, как мёдом облитая! А личико ангельское! Кровинка моя!
Голос стихал, переходя в тихий, душу вынимающий плач. Сиротливая фигурка распростёрлась на порожке. Маленькая, беспомощная, бесплотная.
- Деточки, темно здесь, страшно, холодно....
Душная июльская ночь обволакивала запахом трав, переспелой вишни, оглушала песнями цикад. Но луна скрылась за плотными, как зимняя свитка тучами...
- Матушка! Да открой ты, изверг рыжий!
.
Золотоволосая девка билась в руках угрюмого молодого мужика, как бабочка в детских ладошках: отчаянно и безнадёжно. Слёзы текли по мужскому лицу, оставляя солёные дорожки на загорелой коже.
Сухонький священник смотрел на брата и сестру со смесью жалости и суровой решимости: " Не она это, дети. Не она. "
И начал читать молитву, отгоняющую неупокоившиеся души.Фигурка на крыльце вздрогнула, взвыла и растворилась в ночи.
( Продолжение следует)