На Троицу, украшенный цветами и травами храм преображается и, кажется светлей и просторней. По-особому пахнет ладан и разбросанный по полу шалфей. Когда-то в храм приходило столько народу, что не могли в нём вместиться. Многие стояли в притворе. Сейчас же, несмотря на престольный праздник, в храме не многолюдно – десятка полтора женщин, да старуха с осиротевшим мальчиком.
В левом крыле храма, под иконой Великомученицы Параскеви Пятницы склонив голову, стоит Людка. Губы её едва шевелятся, голоса не слышно: то ли шепчет молитву, то ли подпевает хору : «Господи помилуй».
Людку по мужниной памяти, в хуторе звали Солдаткой. С этим именем все так свыклись, что настоящую фамилию давно позабыли. Её мужа, Лёшку с детства звали Солдатом, и с чего пошло это прозвище, никто уж и не припомнит, наверное, из-за упёртого характера – нигде никому не уступит, стоит на своём. В 2014 ушёл Солдат в ополчение. При штурме Дебальцево, не оглядываясь, попёр на пролом, в снегу не заметил мину… Людке о случившемся сообщил кум Николай, который всё видел. Та подхватилась – давай пробираться в Луганск, там в госпитале лежал её Солдат. ВСУшники на блокпосту не пускали, да дурная баба через минные поля дунула. Повезло дуре - проскочила. Вечером уже в госпитале.
Лежит Солдат на серой простыне, нос на пожелтевшем лице заострился, нечёсаные волосы всклокочены, невидящим взглядом смотрит в обшарпанный потолок.
Села Людка на стульчик, целует заросшие многодневной щетиной щёки, расправляет свалявшийся чуб. Наконец заметил, улыбнулся натужно, тронул холодными пальцами её руку.
- Солдату похрену мороз… Прорвёмся… - сказал свою извечную призказку.
Обнадёжил, а сам возьми да и помри в ту же ночь.
Хутора до самой Станицы занятые украинскими войсками быстро опустели. Разбегался народ, кто в Луганск, кто в Россию. Осталась Людка в оккупации с двумя детьми. Старшенький Витька, едва поднялся на ноги, не стал дожидаться, когда его заберут в ВСУ, вслед за другими тайными тропами пробрался в Луганск. Солдатская кровь взяла своё – вступил в ополчение. Младшему Юрке двенадцатый год, с ним далеко не убежишь. Парня поднимать нужно, а работы у Людки нет, одна лишь надежда на домашнее хозяйство, да на свои руки. Вечерами перебирает Людка Солдатскую одёжу, благо с былых благополучных времён её немало накопилось. Из большого меньшее скроить нетрудно, перешивает на Юрку, чтоб тому было в чём в школу ходить. Так и выживали.
Восемь лет Людка с Витькой не виделась. Одна радость услышать по телефону голос его.
- Как ты там, сыночек?
- Всё нормально, - отвечает.
Голос бодрый, весёлый и на душе у Людки хорошо. Если голос глух и не твёрд, Людка знает, что-то не так.
- Как ты?
- Пойдёт…
Если «пойдёт», значит туговато, но о проблемах своих не скажет ни слова – весь в батю Солдата.
- Вы там, мамка, с Юркой не засиживайтесь, ему вот-вот восемнадцать – заберут в ВСУ…
- Куда же нам деться? Куда ни кинь – всё перекрыто, поминированно… И дом бросить страшно. Не успел выехать – сепаратист. Всё растащат. Вон кума Николая семейство выехали – дом до самой земли разобрали…
- Нужно думать…
- Да уж думала-передумала…
Пока думали-гадали, забрали Юрку прямо с огорода, где он картоху капал в украинскую армию. Подъехали на машине.
- Ну-ка, ходь сюды.
- Чего?
-Чёго-чёго… Сидай в машину, поихалы.
- Куда?
- Родину вид маскалей защищаты…
Людка было стала уговаривать, чтоб дали хоть денёк попрощаться.
- Знаемо ваш денёк… Через денёк приидимо – ищи-свищи. Нэ перший. Потим и собаками вашего Юрка не сыщешь…
Посадили в машину. Только Людка и видала его… А тут большая война…
Стоят братья по разные стороны, и чья пуля будет быстрей, неведомо никому. Роем летят снаряды и пули, а меж них Людкина душа витает. Плачет душа по обоим. Лишь себя клянёт Людка, что не смогла исхитриться и спрятать Юрку.
Пишет мать СМСки то одному, то другому:
«Витенька, не стреляй в Юрочку». «Юрочка, не стреляй в Витю…»
Вот Юрочка отвечает:
«Мама, если Витьку убьют, ты меня не вини, я в него не стреляю…»
«Юрочка, ты б убежал как-то оттуда…»
«Здесь не убежишь, мама. Только дёрнешься – нацики не церемонятся, стреляют на месте… Столько уже пацанов положили…»
Писал и Виктор:
«Мама, Юрки мне отсюда не видать, если и убьют кого-то из нас, не кляни выжившего. Здесь в основном арта убивает… А что уцелеет – зачищаем. Если сопротивление не оказывают, сдаются – нормальное отношение…»
Людка приходит на каждую литургию, о чём она молится догадаться не трудно. Никто из присутствующих в храме не смеет лезть к ней с расспросами. Лишь наблюдают, в каком платочке она сегодня пришла. Если не в чёрном, то и, слава Богу!
На исповеди, Людка вспоминает свои грехи:
- Я, наверное, плохая мать – дефектная… - чуть слышно шепчет она. - Мне младшенького жальче старшего. Витьку тоже жалко, а младшенького жальчей. – признаётся батюшке Никону. - У Витьки двое детей уж… Конечно если случиться, без него подымать… А младшенький не разу и не целованный девками… Младшенького жальче…
Когда служба заканчивается, все идут ко Кресту. Людка, считая себя недостойной, идёт последней. Сначала осенив себя крестным знаменем прикладывается к иконе, кланяется на все стороны людям, и лишь потом идёт ко Кресту. Батюшка возлагает ей на голову крест и шепчет какие-то слова утешения. Людка согласно кивает, и по щекам её ползут слёзы.