🗞Обзор польских медиа
А теперь настало время о**ительных историй о том, как изменилась жизнь поляков в приграничных с Россией районах после закрытия малого приграничного движения.Категорически рекомендую дочитать сей лонгрид до конца: очень весело и познавательно.
🗞Gazeta Wyborcza в статье «Дом с видом на Россию» рассказывает о непростой жизни поляков на границе с Калининградской областью. Уровень упоротости: умеренный 🟡
<…> Боимся ли мы? Мы здесь говорим, что больше боимся польских бомб, чем российских. Плохо нацеленные польские бомбы упадут на нас. Российские пролетят над крышами в сторону Варшавы, минуя Пенчишево <…> 😂
<…>
<…> - А почему вы закрыли мастерскую?
- Потому что нет Саши [собирательный образ русского – прим. «МП»].
Марек упоминает, что наибольшее количество «Пассатов» в Польше было зарегистрировано в Браневском районе.
- Почему?
- Вы могли залить в Passat больше всего топлива на российской стороне и продать его в Польше. Многие зарабатывали этим на жизнь. И русские приходили в магазины Бранево. Они смогли купить целую паллету колбасы [50-80 кг примерно, оптовики – прим. «МП»]. Нищета без Саши. Мы ждём Сашу <…>
Автор: Марчин Войчик. Перевёл: "Мекленбургский Петербуржец"
Жители деревни настолько озабочены повседневной жизнью, что у них не возникает дилемм по поводу того, безопасно ли это. Они живут здесь с рождения, находясь в стороне от мировых проблем.
Я еду вдоль границы с Калининградской областью. Мой телефон ловит российскую сеть, а польский оператор рассылает информацию о том, что отныне SMS стоит 1,50 злотых, звонки - 16,03 злотых за минуту.
«Как вы справляетесь со своими телефонами?», - спрашиваю я на заправке.
– Переключитесь на ручную настройку сети, иначе вы по-прежнему будете находиться в зоне покрытия Российской Федерации.
Мы сидим в столовой, я и владелец гостевого дома Villa Varmia Дамиан Калиновский. В пяти минутах ходьбы от города в кафедральном соборе покоится Николай Коперник.
– Вчера приехали русские. Они спрашивали о видеонаблюдении и о том, есть ли в гостевом доме украинцы. Они остались на ночь, но открутили номерные знаки, чтобы кто-нибудь не поцарапал их машину. С октября по апрель у меня были заняты все выходные, это было после закрытия малого пограничного движения и до войны.
- Когда закрыли малое движение?
- А когда Папа Римский прилетел в Польшу на Всемирный день молодежи?
- В 2016.
- Тогда его и закрыли. Под этим предлогом. С тех пор россияне должны иметь визу. И начались комбинации. Они забронировали проживание, внесли депозит, попросили меня прислать подтверждение проживания и не приехали. Я обманул их и взял 100% от суммы бронирования.
- Зачем они приехали?
- За покупками.
- Теперь они не приезжают?
- После начала войны лишь спорадически.
На территории Калининградской области имеется четыре пограничных перехода. Приостановлено движение в Гроново и Голдапе, ограничено в Гжехотках и Безледах. Россияне, которые постоянно или временно проживают в Польше, имеют польский ВНЖ, учатся или работают здесь, могут въехать.
Столовая в гостевом доме - самая классная.
– Не знаю, что будет дальше. В прошлом году отопление обошлось мне в 12 000 злотых [1 злотый = 13,50 рублей – прим. «Мекленбургского Петербуржца»], в этом году будет 60000.
- В конечном итоге его оплачивает гость, который снимает комнату, - говорю я.
- Я не повышаю цену. Торговые представители имеют лимиты в размере 130 злотых за ночь с завтраком. Благодаря им я имею полную занятость круглый год. Другие подняли цены и не принимают гостей.
Он говорит мне повернуться. За моей спиной - фреска с изображением горизонта Фромборка. Он показывает, какие отели уже выставлены на продажу. Сперва они были ослаблены пандемией, их добила война.
- К счастью, у нас нет кредитов. У родителей моей жены был здесь участок земли. Мы несколько лет работали в сфере общественного питания и гостеприимства в Ирландии. Моя жена вернулась первой, чтобы присмотреть за строительством. Я вернулся в 2018 году. Я остался дольше, чтобы заработать себе ирландскую пенсию. Вся молодёжь давно покинула Фромборк. Мы вернулись, чтобы зарабатывать на жизнь тем, что нам нравится. Мы считаем, что люди будут продолжать приезжать, потому что здесь спокойнее, чем в Сопотее и Гданьске. И если бы началась война, Фромборк вряд стал бы целью для России.
Я разговариваю с продавцом продуктового магазина.
- Июль многое нам объяснил. Ни поляки, ни русские не приезжали, поэтому в течение всего дня не было проблем с парковкой на улице. В другом июле это было немыслимо.
- Русские тоже делали у вас покупки?
- Маленькие, потому что за большими они ходили на рынки.
- Боимся ли мы? Мы здесь говорим, что больше боимся польских бомб, чем российских. Плохо нацеленные польские бомбы упадут на нас. Российские пролетят над крышами в сторону Варшавы, минуя Пенчишево [толковый чел, понимает, что к чему 😀 – прим. «МП»].
Богдан родился здесь. В деревне 20 домов, за ними коровники и пограничные посты. Здесь разводят немецкий скот - голштино-фризский, называемый «хаефами». Молоко на ферме стоит более 2 злотых, но удобрения подорожали на 200%, что ставит под угрозу местные фермерские традиции. Сыновья объявили, что откажутся от скота, когда их родители выйдут на пенсию.
Богдан: - Они подсчитали, что выращивать быков на мясо тоже не стоит - корм, топливо, два года выпаса. Они сказали, что их положение было бы лучше, если бы они устроились на работу в Бранево [не знал, что в Бранево нормально с работой. Бываю там раза два в году. Депрессивный приграничный городок вроде Кингисеппа – прим. «МП»].
Он возмущается тем, что правительство не заботится о людях.
- Здесь пенсионеры знают, за кого они голосуют. Но что для них сюрприз. Когда у них 1200 злотых на жизнь, а они получают тринадцатую или четырнадцатую пенсию от правительства, это спасение. Моя мама живёт с нами, угля не хватало бы, если бы она жила одна.
- Некоторые люди уже сжигают овёс, потому что он дешевле угля, - говорю я.
- Овёс можно сеять везде. Ему не нужна хорошая почва. Но мне не подходит сжигать зерно. Из зерна вырастает хлеб.
Недалеко от Пенчишево находится деревня Згода, ближе к Вислинскому заливу, через которую проходит железнодорожная линия для товарных поездов из России, хотя деревня не жила от железной дороги, только от совхоза [ну, то есть польский вариант - PGR – Państwowe Gospodarstwo Rolne – Польское Государственное Фермерское хозяйство – прим. «МП»]. Серые многоквартирные дома в полях. На лестничной клетке слышен детский плач, стук кастрюль и тарелок, запах еды, как будто все одновременно вернулись с работы.
Молодая женщина на пороге квартиры, отказывается меня впустить:
- У меня ребенок, я не могу работать, несколько человек обращаются в PGR. Кто-то приватизировал его. Держит там коров.
- А в остальные где работают?
- Где придётся. Магазины, оптовые базы. Вы должны иметь машину, потому что автобусное сообщение отсутствует.
- А уголь, составы с которым стоят на ж/д-переезде, всё ещё возят из России?
- Больше нет.
- Что вы используете для нагрева блоков?
- Котельной нет, у каждого в квартире своя плита. Мы отапливаемся дровами. Кто теперь может позволить себе уголь?
Дети вышли на лестничную клетку и разнесли весь о том, что я задаю странные вопросы.
«Убирайся отсюда, русский агент!», - кричит мальчик с парковки.
- Я журналист. Я пишу о том, как вы живёте на границе.
Он смягчается. Он говорит, что в Згоде ошивался нелегальный русский, может быть, он проник через лес, может быть, он пприплыл через залив. Именно тогда Путин объявил мобилизацию. Он заходил в коровник, когда женщины заканчивали утреннюю дойку, брал кувшин молока, опрокидывал его, жадно пил, пока оно не стекало по его подбородку; должно быть, он был русским, потому что у него были русские черты лица.
- Что вы имеете в виду под русскими чертами?
- Посмотрите на Путина, и вы всё поймете.
- Куда он убежал?
- Хуй знает. Определённо в сторону Польши.
В Безледах, помимо пограничного перехода, есть школа, церковь, ЦТП, общественный центр, полицейский участок, пограничный пост и около дюжины многоквартирных домов. Восемь часов утра. Пусто. Только кто-то выходит из парка. Его зовут Ян.
- Я был в спортзале. Под открытым небом.
- Занимаетесь ли вы спортом каждый день?
- Я чувствую себя лучше, когда двигаюсь.
Он окончил сельскохозяйственную школу, занимался луговодством. Он работал мастером по растениеводству в компании PGR Bezledy. Здесь все работали, и каждый мог позволить себе посидеть в кафе «Золотой колос» или сдать одежду в прачечную.
- Польско-российское сотрудничество процветало. Наша PGR научила русских выращивать рапс. Мы ездили к ним сеять на их машинах, на полях, прилегающих к границе. Взамен они подарили нам несколько КамАЗов и купили у нас саженцы клубники и черешни. Но и позже, после развала совхоза, кооперация процветала. Мы ездили туда за топливом, водкой и рыбой. Они ездили по нашим деревням и покупали зарезанных свиней. Иногда они садились и пили с нашими. А теперь смотрите, даже «Золотой колос» закрылся, - он указывает на развалины без окон и дверей.
- Разве русские больше не приезжают?
- После украинской войны - почти совсем нет. Паб и обменник закрылись, магазины без них работают плохо. Недалеко от границы был завод, там производили окна и двери, всё шло в Россию. Фабрика рухнула, когда на границе ограничили движение в связи с приездом Папы Римского. Они заменили завод на «Бедроньку» [«Божья коровка» – португальская сеть дешёвых продуктовых магазинов вроде российского «Дикси» – прим. «МП»]. С начала войны там не было ни одного покупателя. А молодые всё равно уехали. Сосед работает на нефтеперерабатывающем заводе в Норвегии - две недели работает, три отдыхает в Безледах. В месяц он зарабатывает столько, сколько здесь не заработал бы и за полгода. Остались те, кто поступил на службу в силовых структурах: полиция, армия, пограничники, тюрьма. Несколько людей ездят на погрнпереход убираться у таможенников.
- Бирка с польским флагом на вашей кепке - это какой-то манифест?
- Можно сказать и так. Я был на сборе урожая спаржи в Германии. Поляки там покупали кепки за €5 с немецким флагом, чтобы порадовать немцев. Я привёз одну с польским флагом. Чтобы насолить немцам и полякам, которые стыдятся происхождения. И теперь, когда русский проходит мимо и видит мою кепку, он должен видеть, что мы патриоты.
Послуш находится на границе. Здесь находится дворец. Обшарпанный, серый, с пластиковыми окнами. Рядом с ним стоят разрушенные коровники.
«Теперь здесь нет быков! Здесь ничего нет!», - кричит пожилая женщина, худая как палка, высунувшаяся с дворцового балкона.
«У вас прекрасный вид на Россию», - указываю я на поля и деревья за дворцом, на заднем плане видны пограничные посты.
- У меня нет окон с этой стороны.
- Кто-нибудь ещё здесь живёт?
«Нужно заканчивать, я скоро уезжаю. Ты тоже должен уйти», - она оставляет меня, как бы предупреждая, и исчезает в балконной двери.
И сразу после этого разговора из-за кустов неожиданно подъезжает машина пограничной службы. Выходят два человека в форме, спрашивают, что я ищу. Я подчиняюсь их просьбе, достаю удостоверение личности и пресс-карту. Они вводят мои данные в ноутбук.
«Нда, всё в порядке. А жаль!», - смеётся тот, что повыше.
«Мы здесь для блага жителей», - говорит тот, что пониже ростом. - «Мы помогаем им чувствовать себя в безопасности. Мы помогаем им, особенно пожилым людям. Мы привозим покупки зимой».
Получив инструкции не приближаться слишком близко к пограничной полосе, я еду в Щурково, деревню, которая была разделена после войны, и половина ее оказалась на российской стороне. О Щуркове пишут, что он был пригородом Кенигсберга. Наверное, из-за булыжников на дороге, домов с кирпичной черепицей, пекарни, дворца и его коровников. Но уже нет и руин дворца, остались только развалины коровников и четвериков, из труб которых валит дым на Польшу, так как ветер дует с северо-востока.
«Редко дует так, чтобы дым дул в сторону России», - говорит пенсионер, вернувшись после «сигареты у соседа». - После войны сюда приехали новые люди, с Вислы, украинцы. Немцам пришлось уйти. Поляки создали в этом районе совхозы. После их краха богатые покупали землю. У них по тысяче гектаров. Они здесь не живут, а занимаются сельским хозяйством.
Он помогает мне добраться до деревенского старосты.
«Видите ли вы шлагбаум в конце дороги? Там есть граница, и до войны дорога к церкви проходила», - объясняет староста деревни Даниэль Василик.
- После войны на той стороне были постройки, но год за годом деревня вымирала, становилась всё тише и тише, пока не вымерла и не снесли церковь. Теперь здесь есть то, что вы видите, деревья и кусты, дикая природа.
Мы подходим к шлагбауму, который может быть воротами в Россию. Сразу за ним дорога изгибается и продолжается вдоль границы. Польский пост, напротив российского. На польской стороне находится старая металлическая сетка, натянутая много лет назад вдоль деревни. Я спрашиваю деревенского старосту, был ли он когда-то на той стороне.
- Никто не хочет рисковать. Их погранцы ловят наших, наши – их. Штраф по меньшей мере 500 злотых или даже закроют на тюрьме. Бывали случаи, когда коровы сбегали. Тогда вызвали охранников, они вызвали русских, и русские гнали их обратно. Они также передавали тех, кто переборщил с водкой. Здесь, в деревне, происходила передача, там, у шлагбаума, находилась калитка передачи. Теперь это происходит официально, через пограничный переход.
Староста деревни рассказывает историю Адама из Щуркова. В декабре 2021 года он переправился на российскую сторону на скутере, подъехал прямо к российскому пограничному посту, чтобы - как говорят в деревне - поговорить с Путиным. Он управлял автомобилем в нетрезвом состоянии. Он уже год находится в российской тюрьме. В его освобождении участвует Генеральное консульство Польши в Калининграде. Мать Адама не хочет со мной разговаривать, она полагается на Генеральное консульство.
Глава деревни Васылик работает в доме социального обеспечения, который стоит прямо рядом с пограничными постами. Там живут пенсионеры; фактически, вся деревня состоит в основном из пенсионеров. Молодые уехали за границу, как брат деревенского старосты - в Англию. Здесь есть два фермера. У одного есть зерно, у другого - лошади.
Я говорю с тем, у кого лошади, Войцехом.
«Здесь почти нет фермеров, грустно смотреть», - жалуется он; мы стоим на дороге, любуясь лошадьми, которые пасутся на последнем лугу перед русской границей.
«Бедная земля?», - спрашиваю я.
«Дело не в этом. Неохота заниматься сельским хозяйством. Сыновья предпочли заняться строительством. Они выполняют отделочные работы. Но им приходится ехать немного дальше от границы, в Бартошицы, потому что здесь ничего не строится. Здесь вы можете только починить чью-то старую крышу. И теперь, когда этот безумец начал войну, кто захочет строить рядом с границей?», - он указывает в сторону России, и, как по команде, раздается взрыв.
«Что это?!», - спрашиваю я ошеломлённо.
- Российский полигон. Они бахают столько, сколько я себя помню. Но чаще всего с начала войны. Они могут хреначить даже ночью.
- И вы так спокойно об этом говорите?
- Тот, кто с непривычки, может испугаться.
- А лошади не боятся взрывов?
- Начиная с жеребёнка, они привыкают. Хладнокровные. С норовом.
- На мясо?
- Для скачек тяжеловаты.
- Поедут ли они в Италию?
- Не знаю, поляки покупают. Они дают больше денег, чем итальянцы.
- Не жалко?
- Жалко. Но они меня устраивают, они не чрезмерно породистые. Я скрещиваю их, потому что чистокровные породы болеют, рождаются без копыт.
- А вы бы продали лошадь русскому?
- Ни за что! Он утащил бы её на войну!
Напротив дома мэра стоит германский сарай - кирпичный, черепичный, с годом 1891 на фронтонной стене. Деревянная конструкция, изношенная тяжёлым подъёмом, прогибается под черепицей.
«Кому принадлежит коровник?», - спрашиваю я старосту.
- У него, вероятно, около 16 владельцев. Иногда кто-то приезжает сюда из Германии в поисках корней. Люди больше боятся быть выброшенными немцами, которые приедут забирать свою бывшую собственность, чем быть атакованными русскимм танками [😂 – прим. «МП»]
От Щуркува до Сенпополя рукой подать, хотя дорога длинная, потому что узкая и давно не ремонтировалась. В городе есть несколько многоквартирных домов времён ПНР и около десятка доходных домов времён Восточной Пруссии. На рыночной площади расположены магазины, автомойка и автозаправочная станция. Все сонные, потому что сегодня 11 ноября [День Независимости Польши – прим. «МП»]. Только к винному магазину постоянно подходят. А через витрину магазина с вывеской «Сапожник» я вижу пожилого мужчину в очках, свесившего нос, который что-то латает. Его зовут Ян.
- Праздник, но я пришёл, чтобы коту подушку сшить. Я зарезал уток, остался пух. Кладите подушку на стул и садитесь, на недовольного кота не обращайте внимания. Раньше у меня тоже были гуси, но, сволочи, обгладывали мои деревья. Но когда-нибудь я снова заведу хороших гусей. Проблема была в том, чтобы их зарезать. Я весь год собирал старые носки, моя жена была раздражена, она сказала, чтобы я их выбросил. Зачем они мне были нужны? Я натягивал их на головы гусей, чтобы они не видели пень и топор в конце своего пути. И сегодня, помимо подушки, я хочу подогнать свои туфли. Я собираюсь закрепить застёжки на своих сапогах. В них я отрезал верхние части. Я говорю дочке, чтобы она отдала их своему мужу, он подложит их под колени, когда будет чинить машину.
- Люди все ещё приносят чинить обувь?
- В последнее время чаще, возможно, из-за высокой цены. Они даже привозят их на починку из-за границы, что означает, что и там всё дорого. Молодые ушли отсюда на заработки и иногда заглядывают к родителям. Кстати, они приносят обувь, потому что знают, что я всё ещё здесь. И я ничего не знаю о русских. Они не приходят. Зачем им заходить в города вроде нашего?
- Вы бы починили их обувь?
- При условии, что они не пойдут в ней на войну.
В Бранево я пью кофе. За столиком рядом со мной двое мужчин говорят по-русски о разбитых машинах, которые стоят на прицепе по другую сторону границы.
На овощном рынке я разговариваю с продавцом.
- Как идут продажи?
- О, не очень хорошо. Всё было для русских.
- Покупали ли они у вас овощи?
- Не они, а те, кто жил за счёт русских. У них были рестораны, обменные пункты, такси. Внук моего друга возил их на такси. А несколько раз у него были заказы на поездки из Бранево в Гданьск [злотых 400, прилично, сам ездил один раз – прим. «МП»], и они платили ему авансом.
Марек Вуйцик живёт в Бранево. Вместе с женой он управляет ресторанами. У них было три, они закрыли один, чтобы он не тянул их вниз. Они также закрыли авторемонтную мастерскую.
- Не то чтобы наши проблемы начались с войны в Украине. Они начались с закрытия малого приграничного движения, пандемия сделала своё дело, а когда мы начали подниматься, пришла инфляция. Мы закрыли пекарню, остались фастфуд и традиционные польские обеды.
- А почему вы закрыли мастерскую?
- Потому что нет Саши [собирательный образ русского – прим. «МП»].
Марек упоминает, что наибольшее количество «Пассатов» в Польше было зарегистрировано в Браневском районе.
- Почему?
- Вы могли залить в Passat больше всего топлива на российской стороне и продать его в Польше. Многие зарабатывали этим на жизнь. И русские приходили в магазины Бранево. Они смогли купить целую паллету колбасы [50-80 кг примерно, оптовики – прим. «МП»]. Нищета без Саши. Мы ждём Сашу.
Из районов Бранево и Бартошице я направляюсь на восток, в район Голдап. Дороги узкие, знаки предупреждают о коровах, дуплах и деревьях. Поля больше не представляют собой один сплошной ковёр, их чаще пересекают ухоженные фермы.
Большой Заброст находится на границе, примерно в 40 километрах от Голдапа. Марта и Януш Яновские, археологи, живут в последнем доме, самом близком к России. Януш купил дом до встречи с Мартой, когда Польша ещё была кандидатом в члены ЕС. Он был первым поляком в деревне. Остальные - потомки украинцев, перемещённых в результате акции «Висла» [вообще-то перемещали этнических поляков, но это примечательно: то есть поляки с Восточных Кресов полноценными поляками как-то не считаются – прим. «МП»].
Я иду к ним по дороге через деревню, в резиновых сапогах, когда густая грязь смешивается с навозом, выпавшим из телег фермеров, которые вывезли навоз на поля у границы. Это последняя дорога в Польше, в конце которой начинается Россия, поэтому я думаю про себя, что она могла бы быть более гладкой.
Я выхожу из деревни вместе с Мартой. Мы идём к пограничным постам. Она зовёт охранников, предупреждает их, что идёт не одна, и заканчивает словами: «Пока, пока».
- Мы - сигнальщики. Если мимо нашего дома проезжает машина без мигалок, мы звоним охранникам и спрашиваем, не они ли это проехали. Иногда случается, что турист заблудился и едет прямо к границе.
Мы проходим мимо кладбища времён Первой мировой войны [в этом районе был серьёзный замес русских и немцев в 1914-м – прим. «МП»], затем бункеров времён Второй войны и, наконец, охотничьих стендов, недавно установленных прямо на линии границы [для безопасной охоты на кабанов. Ненавижу мудаков, что охотятся таким способом, однако странно, что такие штуки кто-то разрешил поставить у границы – прим. «МП»].
«Здесь должен быть забор из колючей проволоки, армия недалеко», говорю я.
- Официально мы ничего об этом не знаем. Но нашего согласия никто и не спрашивает. Мы зажигаем у себя дома зеленую лампочку на случай, если кому-то с границы понадобится помощь [не совсем понятно: по ходу, если кто-то в полях заблудится, чтобы вышел на свет – прим. «МП»].
От Вроцлава до Большого Заброста 655 километров, 7,5 часов езды на автомобиле. Несмотря на это, Эдита и Роберт Квятковские из Вроцлава купили здесь дом и ремонтируют его. В конечном итоге они хотят жить в нём и сдавать комнаты в аренду. Мы сидим в доме, которому более ста лет, и гадаем, будет ли это начало или конец Польши и ЕС.
Эдита: - Я бы сказала, конец света.
Роберт: - Начало, потому что это начало нового этапа нашей жизни.
Эдита: - Мы не рассматривали, является ли это безопасным местом с точки зрения геополитического расположения. Только когда началась война, мы подумали, что как раз выбрали такое место. Но близость к границе нас не касается.
Роберт: - Возможно, я перенесу пограничный пост за дом. Когда русские придут, они будут думать, что это всё ещё Россия.
Эдита: - Мы знаем, что у людей, занимающихся агротуризмом, были проблемы, потому что после начала войны гости отменили свои бронирования, особенно иностранные гости. Для них это уже Россия. Мы отправляемся за покупками в Гижицко. Иногда господин из мебельного магазина приносит нам что-нибудь сюда. Он записывает нас в блокнот под заголовком «русские».
Роберт: - Я был обеспокоен тем, что они забрали отсюда телекоммуникационную линию. Ни у кого нет стационарного телефона, а до войны, в 1930-е годы, он был у всех. У меня даже есть телефонный справочник того времени. Мы на границе - наблюдатели, мы видим больше, мы должны уметь вовремя реагировать, потому что мобильная сеть ненадёжна, её могут глушить - один раз покрытие есть, другой раз нет. И мы легко попадаем в сети Российской Федерации.
Эдита: – Жители деревни настолько заняты повседневной жизнью, что не беспокоятся о том, безопасно ли это. Они живут здесь с самого рождения, находясь в стороне от мировых проблем.
Напротив Эдиты и Роберта живут Ирена и Богдан Ног. Они управляют фермой. Когда-то это был молочный скот, сегодня - мясной скот и зерновые культуры.
Ирена Нога: - Мои родители были переселены в Заброст из окрестностей Влодавы в рамках акции «Висла». Это было в 1947 году. Ровно через десять лет они вернулись под Влодаву. В Забросте они чувствовали себя плохо, возможно, потому, что жили в двухквартирном доме, один двор на две семьи. Братья родились в Забросье, а я уже под Влодавой. В 1980 году мы с братом приехали сюда на каникулы, у нас была тётя в этом районе. Мы поехали в Заброст. Одна из домохозяек пригласила нас к себе домой. У неё был сын. Сын оставил свою работу во дворе и пришел посмотреть, что за красавица пришла. Мы писали друг другу письма в течение двух лет, пока не поженились. Моим родителям не понравилось, что я вернулась туда, откуда они сбежали.
Я работала бухгалтером в совхозе, недалеко отсюда, в 6 километрах. Не было проблем с проездом, потому что раньше в деревню ходило восемь автобусов, а сегодня - один. Осенью 1992 года совхоз был ликвидирован. Мы с мужем рассматривали возможность переезда в Венгожево. Но заводы там разрушались, была страшная безработица, и мы решили, что будем жить на 5 гектарах, которые у нас были в Заброшцах. Мы выбрали более трудный, но более надёжный путь. 5 гектаров превратились в 40, появились коровы, хорошо росла свёкла, потому что это была свекольная земля. Мы дали образование двум дочерям. Они уехали в Лондон. У одной было желание вернуться с мужем, но теперь, когда началась война, они пока решили повременить.
Ну и что, что Россия находится рядом? Граница также является преимуществом. Пограничники проходят мимо несколько раз в день, нет краж оборудования или коров, которые происходят ниже. Мы будем чувствовать себя ещё безопаснее, когда на границе сделают проволоку, как на белорусской границе. Если кто-то хочет въехать в Польшу, он должен сделать это легально. Если он незаконно проникнет в страну, то может войти в дом и приставить нож к горлу. Жаль детей и женщин на границе, им надо помогать.
Я не знаю русских. Здесь нет польско-русских браков. Вы видите, что у них то же самое на другой стороне, потому что там пасутся коровы, машины ездят по полям, мы перестали слышать их старые доильные аппараты, потому что современные работают тихо, поэтому им пришлось купить новые. Единственное, чего я не знаю, так это почему их машины так часто находятся на полях ночью. Возможно, у них мало машин и они берут их в аренду.
Раньше Заброст был более самодостаточным. У всех были коровы, индейки, куры. У меня самого есть коровы, но нет кур. Мы вошли в Союз. С этого дня курам не разрешается находиться рядом с молочными коровами, так как это влечёт за собой наказание. Если кто-то хотел завести кур, он должен был поставить курятник за пределами хозяйственного двора. И так продолжается, люди отвыкают от фермерства, от собственного молока, мяса, яиц - они предпочитают покупные. Но можем ли мы позволить себе это сейчас?
Я не знаю, какой будет наша старость. Пока мой муж в состоянии водить машину, мы не переезжаем из деревни. Если ситуация изменится, мы подумаем о небольшой квартире в городе. Ну, если только дочери не вернутся. И дочери вернутся, если мир успокоится. Здесь когда-то была Пруссия, теперь это Польша. Откуда мне знать, что снова придет кому-то в голову.
Несколько дней спустя я звоню героям репортажа и спрашиваю их о ракете, упавшей на Пшеводы в Люблине и убившей двух работников зерносушилки.
Марек Войцик из Бранево: - Если такие ошибки на границе будут происходить чаще, мы действительно дважды подумаем, прежде чем оставаться здесь.
Эдита Квятковска из Заброст-Вельки: - Мы уже знаем, что это был несчастный случай. Нас успокаивают.
Гжегож Вешун из Бартошице, ресторатор: - Я был солдатом. Я знаю, что существует возможность ошибки. Следует уточнить: пограничные районы особенно подвержены ошибкам.
Дамиан Калиновски из Фромборка: - Если бы это случилось в моём городе или в окрестностях, я бы немедленно собрал своих детей и отправил их куда-нибудь в деревню.
Ирена Нога из Заброст-Вельки: - С самого утра я смотрю телевизор и гадаю, что будет дальше.
Мекленбургский Петербуржец в: