Знаете, я вот использовал в названии выражение Новое слово и только потом вспомнил, что именно Новое слово – это маркер нашего фестиваля РАВНОДЕНСТВИЕ. Но это – сейчас. В 80-х такого термина не возникло, все держались за традицию, но вот само явление уже набирало силу. Впрочем, нужно сначала напомнить, о чем шла речь в этих беседах год назад.
В нашей песенной культуре сразу возник очень серьезный зазор понимания и принятия той или иной песни, того или иного автора. Споры-то в стиле НАШЕ – НЕ НАШЕ начались не в 80-е, а задолго до того. Уже возникновение Первого круга в конце 60-х – начале 70-х многие восприняли как покушение на традицию. И не только из-за музыки, которую играли эти московские хулиганы. Про музыку ясно – угонись за Луферовым с консерваторией по гитаре! Угонись за Мирзаяном – как он играет и по сей день никто понять не может, так ва-а-а-а-ще не играют, как он. Что делает Бережков в простых гармониях такого, что никто повторить не может, или не хочет – это тоже отдельный разговор. Но с музыкой, повторюсь, понятно. Эта тогдашняя молодежь привнесла в песню очень своеобразное джазовое звучание, которое далеко не всеми воспринималось как родное для авторской песни. Но ведь и новое слово в песню они тоже принесли. Там же весьма и весьма серьезные поэты у них были – и Бережков тот же, и Ампилов, и Кочетков.
Но если в 70-е это новое слово и воспринималось как нечто элитарное и экспериментальное, но к финалу этого десятилетия какая-то отдельная бардовская высокая поэзия уже сложилась и начала овладевать умами. Этому, кстати, немало поспособствовали авторы-композиторы. Те, кто писал на чужие стихи. Официальная культура еще только-только заканчивала свои разборки со свежеизгнанным из страны Бродским, а барды уже делали его совершенно своим в бардовских массах. И Клячкин, И Мирзаян тогда основательно над этим поработали. Множество поэтов в те времена стали точно таким же достоянием поющей культуры. Ну и авторы, стали возникать такие, что термин поющие поэты ни у кого не вызывал протеста. Егоров, Вероника Долина, чуть раньше Вера Матвеева – эти-то ведь были молодыми, а вовсе не классиками, к которым уже все привыкли.
И именно в 80-е, накопив крутизны в предыдущие десятилетия, бардовская поэзия буквально скачкообразно стала усложняться.
Мне могут возразить – Ланцберг-то тут и вовсе не при чем, он начал раньше, и в 80-е уже был признанным мэтром. Это правда, но именно Владимир Исаакович, пожалуй, первым серьезную поэзию в авторской песне, если можно так выразиться, демократизировал и сделал достоянием не признанной бардовской элиты, а уже самого сообщества.
Очень хотел поставить именно эту песню в это месте, но не нашел в авторском исполнении, поэтому поет ее весьма аутентично Вадим Стройкин.
Тут важно мысль уточнить: в 80-е, конечно, еще не было на Грушинской поляне огороженного и охраняемого лагеря для мэтров и звезд, но представление о том, кто мэтр, кто звезда, а кто тут свой в доску уже возникло. Ланцбергу во все времена удавалось совмещать и безусловный авторитет мэтра, и запредельный демократизм своего в доску. И знание его песен в те времена стало чем-то вроде пароля, определяющего «свой-чужой». И если для тех, кто просто любил авторскую песню, подхватывая то, что звучит широко и от самых известных ее представителей Ланцберг едва ли был звездой, то продвинутая часть фестивальной общественности Берга готова была носить на руках. А уж его поэтический вкус для тогдашней бардовской молодежи был символом поэтического вкуса вообще.
Кроме того, Ланцберг же был практически миссионером авторской песни, он не просто сам писал и пел глубокую серьезную поэзию, он еще и собирал ее вокруг себя. Ведь когда в середине 90-х на Грушинском появился его Второй канал, никто не удивился. Это было закономерно, потому что Ланцберг еще с 80-х, да и раньше начал собирать и как-то популяризировать авторов, не принимаемых официальным Грушинским. И очень часто не принимаемых именно по поводу излишне сложных текстов и не слишком привычных мелодий. Ну, то есть, в чем-то похожих на творчество самого Ланцберга.
Однако, если Ланцберг собирал и даже где-то пестовал поющих поэтов с позиции продолжения традиции, и даже уточнения традиции, то другие авторы, ворвавшись на фестивальные поляны буквально юными пацанами, устроили там в некотором смысле поэтическую революцию. И тут нужно вспомнить в первую очередь Михаила Щербакова. Его появление в авторской песне феноменально. И надо понимать, что появился-то он 18-тилетним юнцом, и пара-тройка песен этого юнца сходу вошли в издаваемые тогда бардовские песенные сборники наравне с песнями классиков авторской песни.
Да-да, те, кто помнят эти самые сборнички, широко ходившие по стране в 80-е, в первую очередь вспомнят именно эту песенку. На первый взгляд, ну что тут такого? Но ведь здесь все непривычно – ни тебе туристской романтики, ни тебе социального пафоса, а вольное обращение с местом и временем завораживает. Щербаков притащил в авторскую песню какой-то совершенно иной мир, интересный, необычный, живущий по каким-то небывалым законам и, к тому же, в какой-то параллельной реальности. Он, этот мир, не столько фантастический – ну что тут фантастического, но совершенно не знакомый. И даже если узнаваем в каждой детали, все равно совершенно иной.
Одна из первых песен Михаила Щербакова, разошедшаяся удивительно широко – это ведь, собственно, просто туристская песня. Точнее песня студентов в турпоходе, ну или на полевой практике, что в принципе одно и то же почти. И даже романтика тут на своем законном месте. Но все равно все какое-то незнакомое.
Тут ведь не детали поражают, а сам взгляд на обыденный и такой привычный для авторской песни мир. Взгляд не отсюда, из того мира, который в творчестве юного, но поразительно матерого автора только-только формировался. Его никто пока не видел и не понимал, но, получается, все уже ждали и надеялись на его появление.
У Щербакова сразу же появилось такое количество убежденных фанатов, что, пожалуй, по этому критерию он в бардовской песне чемпион. И очень не многие поняли, что мир Щербакова состоит исключительно из слов. Это удивительно филологический мир, в который так интересно заглядывать, очень здорово оказаться там туристом, но жить там умеет, наверное, один Михаил Константинович. Это ведь мир, в котором можно все, и случается там все. Демиургу этого мира в нем прикольно и вольготно, а нам? Тем более, что этот мир находится в опасной близости от нас и так часто с нашим пересекается, что где кончается один и начинается другой не знает и сам Демиург. Да он их и не разделяет. Разница только в том, что в этом ему не совсем уютно, тут он вечно обижен кем-то или на кого-то, тут он неудачник и потенциальный злодей, а там – реальный демиург. И вот песенкой про ощущения собственно демиурга я и завершу разговор о Щербакове, хотя песенку эту я хочу поставить в исполнении Лидии Чебоксаровой. Тут фишка в том, что она не просто это спела здесь, но еще и отлично по-актерски сыграла этого самого придуманного демиурга и свое к нему отношение. Все его понты и выпендрежи, и всю его неприспособленность к миру реальному.
Да, Щербаков, конечно, устроил в авторской песне поэтическую революцию, но все же поэзия Михаила Константиновича, при всей своей блистательной виртуозности и сногсшибательности – явление отдельное. Даже от самой поэтической традиции российской отдельное. Но ведь в 80-х возникла и другая большая поэзия, куда более традиционная и человечная, если можно так выразиться. Тоже совсем молодой Геннадий Жуков, вернувшись из армии на фестивальные поляны и бардовские квартирники, зарядил такую поэтическую планку сходу, что мэтры только крякнули – эк загибает! Жукова тоже почти безоговорочно признала бардовская молодежь, но вот участия в поэтических тогдашних сборниках Геннадий Викторович не удостоился, да и не мог. Официальная авторская песня и замолчать Жукова как явление не могла, и признать не могла тоже. Поэтому он оказался первым, для кого куча людей начали придумывать всяческие измы, к которым он, по их мнению, относился. Через какое-то время его назначили в основатели странного направления – бард-рок. Никто толком объяснить не может, что это такое, сам Жуков, как и его близкая компания из неформального творческого объединения ЗАОЗЕРНАЯ ШКОЛА никогда такого титула не принимали, но википедия настаивает. А ведь Геннадий Викторович Жуков – просто-напросто большой русский поэт, продолжатель великой русской поэтической традиции. И никакие измы или рок-бардости тут вовсе не при чем.
Вот хотел закончить с Щербаковым на сегодня, а не получается. Их можно сравнить. Просто, чтобы понять разницу, и какие именно тенденции в бардовской… да просто в звучащей поэзии эти люди запустили. Ведь их наследие живет, оно востребовано, и так или иначе получает развитие в сегодняшнем дне. Мне они видятся радикально противоположными герями нашей песенной культуры – Щербаков создал даже не отдельный мир вроде Толкиена, он создал отдельную вселенную. И, кстати, Толкиен сам-то в свой мир жить не отправился, а Щербаков практически там и живет. А вот Жуков, наоборот, стал поэтически переосмысливать настоящий мир. И даже когда его герои отмечены печатью времени или географии, они все равно – жители нашего с вами мира. Того самого, в котором жил и рвал в клочья собственное сердце сам Жуков, изо всех сил удерживая себя в единственной настоящей реальности.
Но и заканчивать текст простым перечислением и показом больших поэтов, очень заметно принявшихся в 80-е менять нашу песню нельзя. Нужно сказать, к чему это я. Тем более, что текст этот, хоть и продолжает затеянный мной цикл размышлений и бесед о сломе бардовской эпохи, выходит-то год спустя. А значит, кто-то может уже и просто потерять контекст этих непростых разговоров. Простите за повторы, но это важные пояснения:
Когда развалилась великая страна, большинству ее настоящих и тем паче бывших жителей стало не до песен. И, когда к концу 90-х – началу нулевых люди стали к песне возвращаться, она показалась им совершенно неузнаваемой. Настолько, что они перестали ее считать той самой. Ну, и ушли из нее, возможно, навсегда. Эти люди не видели причин и самого процесс изменений. Они не посчитали эти изменения развитием, а приняли за измену. Это – не правда, никакое искусство не может оставаться неизменным. И любые изменения несут как плюсы, так и минусы. Да, люди, усложнившие и выведшие бардовскую поэзию на новый уровень, задавшие планку качества, доступную не многим, не желая того сами, отсекли от бардовских сцен на основных площадках огромное количество авторов, которые без них могли бы состоятся. И это – не есть хорошо. Бардовская песня основательно потеряла в массовости, которой по праву гордилась несколько десятилетий. Но и приобрела, конечно, многое. В лучших своих проявлениях она вполне по праву же заняла весьма заметное место в общем литературном пространстве нашей культуры. Другое дело, что деятели официальной литературы не желают этого замечать, а когда становится невозможно не заметить, пытаются отделить бардовскую поэзию от бардовской песни – вроде, это явления разного порядка. Это – чушь. Порядок тут один, и поэзия и песня у нас не разделимы даже когда авторы издают поэтические сборники или романы.
А с другой стороны, действительно, планки качества изменились, и, что особенно обидно, ушли как раз наиболее вдумчивые авторы, у которых были перспективы эту планку взять, а графоманы при этом никуда не делись. Это – тоже минус, но благодаря людям, о которых я сегодня говорил, мы научились различать и таланты и графоманию более отчетливо. И в сегодняшней авторской песне это весьма наглядно заметно.
Ну а в финале хочу поиграть еще одну песню Жукова, и уже просто из природной вредности и чувства противоречия полемически воскликнуть – ну, где вы тут нашли какой-то, блин, бард-рок или рок-бардизм? Где? Смиритесь уже – это просто отличная бардовская песня, и не надо тут ничего лишнего про нее придумывать!
P.S.
Ну и, поскольку встречаемся в этой теме год спустя, нужно дать ссылки на предыдущие тексты, конечно. Они, правда, вышли м моей воскресной рубрике Новое Старое только что, но тем не менее - не все же именно там читали эти публикации:
Первый текст назывался Точка невозврата – 80-е. Моим любимым подписчикам, потерявшим нашу песню еще тогда.
Второй текст - Беседы о сломе бардовских эпох. Митяев. Киреев. Трио Мультики.
Ну, а вы читали сегодня третий текст. И, вполне возможно, не последний текст этого цикла. Клясться не буду, но желание продолжить есть, и есть чем продолжить, так что теперь все зависит от вас - будет интерес заметным, будет и продолжение.