Дождь шел всю ночь, и деревья в палисаднике пропитались влагой. Тяжелые капли срывались с поникших ветвей, звонко падая в опавшую листву. Казаров не любил сырости. Его прохватывало насквозь, едва он выходил из дому, невзирая на утепленный комбинезон и пластиковую накидку с капюшоном. Конечно, пройти надо было всего несколько десятков шагов до стоянки гравилетов. Не вставая с кресла, Казаров видел эту стоянку в окно, общую для всей улицы, — два ряда разноцветных крылатых машин на блестящей мокрой площадке. Его гравилет в первом ряду, третий слева.
Старомодная машина, мастерски стилизованная под древнюю ракету. Везде, кроме родного пригорода, где все знали Михаила Александровича Казарова, отставного космонавта, отставного Генсека Межзвездного Комитета, отставного Председателя Совета Земной Федерации, у его гравилета собирались любопытные, дивясь техническому раритету. О том, что Казаров и сам был раритетом, они не знали, не обращая внимания на старика, от которого когда-то зависели судьбы человечества. И правильно делали, что не обращали. В конце концов, без малого двухсотлетний старик не такая уж и редкость в XXVII веке. А бывший Председатель Совета Земной Федерации — это не знаменитый актер, чтобы его лицо было знакомо каждому.
«Боже, как же не хочется выходить из дому... — думал он, с тоскою оглядывая улочку за низким палисадом. — Дурная привычка выполнять обещания...»
Для человека, на личном счету которого триллионы кубических миль космического пространства, а за плечами остались сотни парсек, могло показаться странным нежелание выйти из дому, чтобы совершить короткий перелет в жалких пятьдесят километров, но для самого Казарова в этом не было ничего необычного. Именно потому, что в далекой молодости он отмахал эти сотни парсек, теперь ему хотелось ограничить свое жизненное пространство комнатами старого дома, палисадником и клубом, притулившемся на близкой окраине, рядом с давно заброшенным учебным космодромом.
От космодрома осталось лишь обширное поле, заросшее багульником, да ржавые конструкции, назначение которых уже не угадать. А ведь когда-то юному курсанту Межзвездного Училища доводилось неумело сажать учебные корабли на этом поле. Правда, в те годы здесь не было тихого зеленого городка. Вокруг космодрома, сколько хватало глаз, простирались ракетные эллинги, энергетические подстанции, ремонтные доки, не ведающие простоя — курсанты довольно часто ломали вверенные им средства космического передвижения.
Училище еще сто лет назад перенесли на Марс, вместе с учебным космодромом, а в старинном его здании, где в седой древности, как уверяли местные краеведы, располагалось локомотивное депо, открыли музей. Были в этом музее и экспонаты, связанные с именем Михаила Казарова, покорителя Бетельгейзе и открывателя цивилизации Кси-Джи, поэтому бывший Председатель СЗФ не любил туда ходить, про себя называя добротное здание из красного кирпича, под черепичной крышей «усыпальницей».
Вернее, и поэтому — тоже, но в основном из-за того, что в музейных залах взгляд его слишком часто натыкался на глаза погибших друзей-однокашников, смотревших на него с парадных и не очень портретов. Герб Андерсон сгорел в солнечном протуберанце, когда его «Кентавр» потерял управление. Хью Парсонс умер от венерианской лихорадки, во время эпидемии, почти уничтожившей колонию в Заливе Радости. Билл Камингс сгинул вместе со всем экипажем «Шекспира» — первого трансгалактического корабля, на борт которого, он, инженер-пилот Михаил Казаров, не попал по глупой случайности. Перед самым отлетом заболел корью. Это в тридцать-то с лишком лет!
Казаров невесело хмыкнул, вспомнив, как он переживал тогда. Скрывался от родных и знакомых, потому что боялся насмешек. Месяц жил анахоретом на необитаемом острове в южной части Тихого океана. Ловил рыбу и ел ее сырой. Выскабливал нежное мясо морских гребешков. Пил дождевую воду, что скапливалась в углублении в скале. Словом, вел себя как самый настоящий дикарь. На двадцать девятый день добровольного изгнания, он был обнаружен самим Геннадием Старыгиным — тогдашним Генеральным секретарем Межзвездного Комитета при СЗФ.
Старыгин прилетел на гравилете, той же самой модели, что мокла сейчас на стоянке под моросящим дождем, не говоря ни слова, выгрузил на песок холодильный бокс с бутербродами и внушительных размеров термос с кофе. И лишь когда Робинзон-самоучка опустошил половину продуктового запаса, Генсек, подбрасывая на ладони вычищенную до блеска раковину морского гребешка, небрежно осведомился:
— Тебя еще интересует трансгалактическая навигация, или ты окончательно решил слиться с природой?
Воспоминание неожиданно взбодрило Казарова. Он нашел в себе силы подняться из кресла и выйти из дому. Разумеется, плотнее нахлобучив капюшон. Серый, водоотталкивающий пластик, хорошо защищал от дождя, но не спасал от сырости, которая проникала в легкие, вызывая натужный кашель и насморк. Забравшись в кабину гравилета, Казаров немедленно включил обогрев, нащупал в бардачке излюбленные капли от насморка. Два коротких впрыска, и сразу стало легче дышать.
Отдышавшись, он набрал на старинной клавиатуре автопилота координаты полета. Повозился, устраиваясь в кресле, откинулся на спинку в ожидании старта. Несмотря на древность, гравилет обладал превосходными летными качествами. Плавно поднялся, развернулся вокруг оси, и устремился на юг, прямо сквозь мутную пелену дождя. Пятьдесят километров — пустяки даже для этой почтенной воздушной колымаги.
Целью короткого перелета бывшего космонавта и бывшего Председателя был Нижнеярский секретариат СЗФ. Зачем его туда вызвали, он не знал. Понимал, что по пустякам беспокоить бы не стали, но и не особенно интересовался — по какому поводу? Вызвали, значит надо. Пролетая над городом, Казаров забыл даже о своем злосчастном насморке.
Оказалось, он слишком давно не был в Нижнеярске, и теперь с удивлением рассматривал бескрайние зеленые массивы, окружавшие редкие, уходящие за облака громады зданий. В воздухе транспорта почти не встречалось. А на земле — его и вовсе не было. Лишь черные реки «тягучих тротуаров» струились между деревьями. Казаров почувствовал себя пришельцем, очутившимся на незнакомой планете, а потому вздохнул с облегчением, когда кущи, наконец, сменились плотной застройкой исторической части города — шестьсот лет назад принявшим на себя первую волну галактических переселенцев.
***
Здание, которое горожане по многовековой привычке именовали Горсоветом, почти потерялось среди пышно разросшихся лип, но автопилот без труда нашел посадочную площадку. Казаров кряхтя выбрался из кабины. Эскалатор вознес его к старинным дубовым дверям с причудливыми бронзовыми ручками. Казаров протянул к ним сухую, все еще сильную руку, но двери открылись сами — и здесь не обошлось без предупредительной автоматики.
В просторном вестибюле было прохладно, сумрачно и пустынно. Потолочные панели лили матовый свет, живые цветы — земные и неземные — благоухали в нишах с бюстами выдающихся горожан минувших столетий. Пол приятным шелестом отзывался на каждый шаг. Казаров прошел вдоль ряда бюстов, кивая им, словно живым. Они для него и были живыми. Более того — некоторые из них были его предками.
Алевтина Вадимовна Казарова — обыкновенная учительница средней школы. Она составила таблицы силингвы — галактического языка, благодаря которому удалось понять прибывших в первой половине XXI столетия переселенцев с Бетельгейзе. Ее праправнучатый племянник Казаров Юрий Семенович, командир корабля-разведчика, инцидент на борту которого стал последним в конфликте Земной Федерации и Амарогролской Империи. Его двоюродный брат Роман Витальевич Казаров первым на Земле, кто официально зарегистрировал брак с представительницей расы втуков. А его брат, Александр Витальевич Казаров, помешал повстанцам Немезиды, убить детенышей расы квадрогадов, во время захвата школы.
Перед бюстом Александра Витальевича, отставник задержался. Ведь это был его отец. Он так и остался на Немезиде, до самой смерти проработав в школе в джунглях. Мама очень по нему тосковала. Но понимала. В роду Казаровых мужчины редко оставались дома. По семейным преданиям даже муж легендарной бабы Али пропал где-то в Космосе. Хотя этого никак не могло быть — он исчез из жизни Алевтины Вадимовны за полвека до прибытия флота уутов.
Зато достоверно известно, что их сын, Вадим Михайлович, стал одним из первых земных сотрудников сверхсекретного Синдиката, но об этом не принято было распространятся. Казаров знал об этом лишь потому, что когда-то занимал высший пост в Земной Федерации. Был среди бюстов и его — Михаила Александровича. Бывая в Горсовете, Казаров всегда старался прошмыгнуть мимо бронзовой головы, с невыносимо пошло-романтическим видом взирающей на посетителей. Бюст изваяли еще лет сто назад, когда трансгалактический крейсер «Антарктида» сочли пропавшим без вести в скоплении Персея. По возвращению, Казаров потребовал было его убрать, но в Нижнеярском Совете ему на отрез отказали.
Втянув голову в плечи, он быстро, как мог, миновал изваяние, и поднялся по белым, мраморным, покрытым ковровой дорожкой, как это было принято в стародавние времена, ступеням на второй этаж. Его удивила тишина в коридорах вместилища местного самоуправления. Обычно в Горсовете царила толчея. Люди, инопланетяне, робосекретари носились между кабинетами, за дверями которых то и дело раздавались взрывы смеха или негодования — в зависимости от степени серьезности решаемого вопроса.
А сейчас — словно все вымерли, такая стояла тишина. Казаров крался вдоль высоких дверей, вернее — внушительных порталов, по сравнению с которыми современные биполярные двери были лишь проемами, затянутыми радужными мыльными пузырями, настороженно прислушиваясь. Наконец, ему почудились голоса. Он потянул бронзовую ручку на себя. Яркий, а для старика, пожалуй — ослепительный, свет ударил его по глазам. Казаров зажмурился.
— А вот и он! — сказал кто-то чистым женским контральто. И несколько голосов сконфуженно хихикнули.
Мягкая нежная рука взяла его за жесткие пальцы и повлекла куда-то. Он шел с закрытыми глазами, и волна взволнованных голосов сопровождала его слепое движение.
— Да откройте же, наконец, глаза, — снова произнес тот же голос.
Казаров подчинился.
Они все были здесь. Весь Совет. Люди и ууты. Квадрогады и втуки. Амарогролы и кня. Робосекретари. Они заполонили просторный конференц-зал. Но кроме советников и киберперсонала здесь было множество детей. Вернее — детенышей неизвестной расы. И, как один, они смотрели на бывшего космонавта, бывшего генсека, бывшего Председателя, разинув розовые рты, сияя неоновыми глазами и алея перепончатыми подвижными ушками. Юных инопланетян было около полусотни, и все они походили друг на друга, словно братья и сестры. Друг на друга и... на кого-то еще, смутно знакомого. В следующее мгновение Казаров сообразил — на кого. И отпрянул в смятении. Что это?! Неуместная шутка! Дурацкий розыгрыш! Разве сегодня первое апреля?
— Не бойтесь, Михаил Александрович, — обратилась к нему незнакомка, которая вела его, ослепленного по конференц-залу. — Это не шутка и не розыгрыш...
Казаров оглянулся на нее. Излучающие ровный голубой свет глаза ласково смотрели на него, успокаивали, дарили неясную надежду. Женщина была взрослой копией перепончатоухих детенышей, но не трогательной, как они, а невыразимо прекрасной.
— Простите, — пробормотал он. — Как ваше имя?
— Ксенония, — отозвалась инопланетянка. — По мужу — Казарова.
— Казарова?! — переспросил отставник, чувствуя, что вот-вот грохнется в обморок.
— Но лучше зовите меня Ксюшей, — продолжала она. — Так меня зовет Вадик и дети. — Она повела гибкой рукой, словно охватывая весь перепончатоухий выводок. — Супруг не смог прилететь с нами. Он вечно занят. Да и мы, признаться, долго собирались. Да и путь не близкий...
— Вы сказали — Вадик? — перебил ее Казаров.
— Да. Ваш родственник... Вадим Михайлович Казаров. Я не очень понимаю человеческую систему родства...
— Так это... — Казаров невольно повторил жест своей «невестки».
— В каком-то смысле — это ваши внуки.