оглавление канала
Но под утро сон его сделался беспокойным и каким-то поверхностным. Мохнатые еловые лапы, запорошенные белым сияющим снегом прямо перед ним, а за спиной - черные скалы, нависающие над головой, как будто давившие своей беспощадной тяжестью. Он точно знал, что ему надо туда, внутрь этих скал, он должен там что-то найти. И от этого чего-то зависела не только его жизнь. Но все его существо противилось этому, разрывая его разум некой неизбежностью происходящего на мелкие куски. Сжав челюсти, чтобы не закричать от отчаянья, он сделал шаг в зовущую черную глубину каменной пещеры. Его словно кто-то подталкивал к чему-то, к каким-то решительным действиям, будто взывая о помощи. Но от ужаса, от одной только мысли, что ему все же придется туда войти, у него немели ноги. Он беспокойно начал метаться во сне, и тут, как яркая вспышка света, похожая на разрыв небольшого снаряда, подкинула его с кровати. Он заполошно соскочил босыми ногами на пол, оглядываясь, будто не понимая, где он находится. Бархатные шторы со старомодными кистями на окнах, пол из дубового паркета, чайный столик с графином воды и хрустальным стаканом, и едва светящийся на стене огонек ночного светильника. С очевидной ясностью он вдруг понял, ПОЧЕМУ его вдруг заинтересовал дворник, и теперь он точно знал, КОГО он ему напомнил. Им овладело желание немедленно одеться, вызвать управляющего и удостовериться в том, что он не ошибся. Но он так же хорошо понимал, что этого делать ни в коем случае нельзя.
После «разговора» с пленным стражем он знал совершенно четко только одно. Что, если он хочет понять и разобраться в происходившем тогда, в далеком августе у Медвежьего Яра, он не должен ничего и никому говорить. Потому что только эти странные, необычные люди могли дать ему точное объяснение всего происходившего, помочь попасть в этот загадочный и таинственный мир. Мир, в который его так неудержимо тянуло все это время после того, как он пришел в себя в больнице. Ему почему-то казалось, что теперь он не сможет жить без этого. Он хотел стать его частью, и вовсе не потому, что он хотел жить вечно, или ему нужны были какие-то мифические сокровища. Вовсе нет. Так просила его душа, трепетавшая только при одном воспоминании об открытых вратах, и он почти грезил наяву, представляя себе зыбкое светящееся марево открывшегося входа. Но эту тайну ему самому ни за что не постичь! Ему вполне хватало ума это понять теперь. И также, он осознавал, что под силовым давлением с этими людьми невозможно было чего-то добиться или о чем-то договориться. Нет, если они и захотят ему это поведать, то только будучи свободными, по собственному желанию, причем, это желание должно было возникнуть только по одной причине - потому что они сами его захотят и смогут понять и принять. И торг здесь был неуместен.
Елезаров потер лицо руками, пытаясь привести в порядок мечущиеся, как кролики в силках, мысли. Как же ему удостовериться в своих умозаключениях, без того, чтобы не привлекать к этому чьего бы то ни было неуместного внимания? Он здесь сам, как в плену. Каждый шаг видят и каждое слово слышат. Надо было что-то придумать. Вплоть до того, что он хочет совершить пешую экскурсию по поселку. И приурочить эту прогулку необходимо ближе к вечеру, перед началом второй смены, чтобы застать этого дворника, так сказать, на подходе к комбинату. И, безусловно, он должен быть осторожен, очень осторожен. Чтобы даже тени подозрения ни у кого не возникло, что он ведет какую-то свою игру. Иначе… Даже думать не хотелось, что будет иначе. И палата в психбольнице ему покажется просто райским местом по сравнению с тем, что его ожидало бы, случись Паукову понять его замыслы. Нет, его не убьют. Он им слишком нужен, но участи своей, в таком случае, ему бы даже в голову не пришло позавидовать.
Ко времени, когда его пригласили на завтрак, он уже успел выработать некое подобие плана. Пауков с компанией были, конечно, поднаторевшими в смысле всяких уловок, ухищрений, и прочих иезуитских выкрутасов. Но, все же, у него было большое преимущество перед ними. Ни у кого из них не было за плечами такой школы, какая была у него, майора безопасности. Так что, стоило попытаться. И, почему-то он был уверен, что шанс у него был, и весьма неплохой. Только необходимо было время и терпение. А этих качеств у него было в избытке. Для начала нужно было немного выждать, затянуть Паукова в некую рутинность, если хотите, в монотонность и размеренность действий. Постараться его обеспечить как можно большим количеством пустой информации, которая внешне бы выглядела, как существенная. Надеяться на то, что эту самую информацию он сможет добыть у пленников, было зряшным делом. Значит нужно было сделать вид, что он что-то вспомнил. А воспоминаниям должны были предшествовать сильные головные боли, которые быстрее проходили на свежем воздухе. Безусловно, он отлично понимал, что собирается играть с огнем, но другого выхода он пока не видел. Так что, приходилось довольствоваться тем, что есть. Оставалось только правильно рассчитать, так сказать, правильную «дозу» этой «информации». Здесь нельзя было уходить ни в ту, ни в другую сторону, нужно было придерживаться «золотой середины». И вот это было самое сложное.
После завтрака они отправились в офис. Как и предполагал Елезаров, продолжили смотреть видеозаписи. Ничего интересного на них не было. Пленные молчали, и продолжали смотреть куда-то вглубь себя, словно отрешившись от всего происходящего. Этим, в общем-то, совершенно бесполезным занятиям они предавались до самого обеда. Елезаров старательно хмурился, глядя на экран, и даже делал какие-то пометки в записной книжке, предварительно разделив листок в ней на две половины вертикальной линией, обозначив пленников цифрами один и два, так как имен их он все равно не знал. Он пытался считать с лиц людей, подвергающихся этим пыткам, малейшие эмоции, малейшие изменения в выражениях лиц. Пауков, наблюдающий за ним в течение всего процесса, похоже, остался доволен его добросовестностью.