Часть II. Запорожцы пишут письмо шведскому королю. Крах Мазепы.
С этого времени Мазепа, не приняв еще окончательного решения, начал исподволь формировать себе сторонников из числа старшин и полковников, сея среди них слухи об унижениях и насилиях, которым подвергается их же братия и он сам, гетман; благо почва для такого посева была благодатная – никто из них не желал подчиняться московскому самовластью, а других, то есть рядовых казаков, они и не спрашивали.
Сильным ударом по самолюбию гетмана явился приказ царя идти ему, гетману, с войском вслед за Меншиковым на Волынь и исполнять повеления его светлости. Меншиков, таким образом, был поставлен царем выше гетмана, чем Меншиков немедленно и воспользовался, отдавая направо и налево приказания гетманским полкам, что по военному времени было совершенно справедливо.
Впрочем, не исключаю, что Мазепа больше говорил о своей обиде, просто для возбуждения азарта среди приверженцев, чем на самом деле обижался.
«Между тем наступила для Малороссии тяжелая пора: страшный враг был близко; началось сильное движение, шли партии рекрут, мчались начальные люди, тянулись длинные обозы, в Киеве спешили укреплениями».
Полковники и старшины, получив от гетмана правильное направление, уже стали сами приступать к нему с укоризнами. Особенно усердствовали известный нам уже прилуцкий Горленко и миргородский Апостол, которые не стеснялись говорить: «Как мы за душу Хмельницкого всегда Бога молим и имя его блажим, что Украйну от ига лядского освободил, так, напротив, и мы, и дети наши в вечные роды душу и кости твои будем проклинать, если нас по смерти своей в такой неволе оставишь». Так всегда и бывает: сначала ты командуешь бандой, а потом банда командует тобой.
Мазепа вступил в тайные переговоры с иезуитом Заленским (!), а через него и с королем польским Станиславом Лещинским (тогда у поляков, кажется, было два короля, кроме Лещинского еще Август Саксонский), но все продолжал тянуть время, опасаясь как Петра, так и Карла, и надеясь пробраться между двух огней, не обжегшись.
Полковники продолжали бунтовать и объявили Мазепе, чтоб он промышлял о своей и общей безопасности, обещая стоять до крови за него и за свои права и вольности, в чем и клятву дали; гетман со своей стороны присягнул им в тех же выражениях.
По-видимому, эта суета не осталась незамеченной государевым оком, потому что царь потребовал, чтобы гетман арестовал полковника миргородского, Мазепа не исполнил этого требования, всячески защищая Апостола.
Неожиданно пришло известие, которого так боялся Мазепа, – Карл повернул от Смоленска на Украину. События ускорились: пришел царский указ, чтобы гетман шел с войском на соединение с генералом Инфлянтом. На совещании с полковниками приняли решение: на соединение с русской армией не идти, Мазепе сказаться больным. Так и поступили. Удалось выиграть еще несколько дней.
Но вскоре пришел из Глухова, где находилась царская ставка, приказ Мазепе сдать командование над войском какому-нибудь верному человеку, а самому явиться в Глухов «пред светлы очи».
Наступила решительная минута, Мазепа собрал полковников и поставил пред ними вопрос: писать или не писать к кролю шведскому, то есть, изменять ли уже открыто царю, или еще повременить.
Все закричали: «Как же не посылать! Нечего откладывать!»
Тут же было написано письмо к графу Пиперу на латыни, переведено на немецкий, для чего потребовались услуги аптекаря, и отравлено с гонцом, но без подписи и печати (святая простота), в шведский лагерь. В письме Мазепа изъявил великую радость о прибытии королевского величества в Украйну, просил протекции себе, войску запорожскому и всему народу освобождения от тяжкого ига московского, объяснял стесненное свое положение и просил скорой присылки войска на помощь, для переправы которого обещал приготовить паромы на Десне». Гонец воротился с устным ответом, что сам король будет с войском в условленном для переправы месте.
Время шло, о короле не было слуха, и Мазепа послал в Глухов войскового канцеляриста Болбота на разведки; как будто с письмом, а на самом деле проведать, как о нем там разумеют? Когда Болбот возвратился, Мазепа объявил старшине, что «истинные его приятели при дворе предостерегли его, чтобы не ездил ко двору, а старался бы о безопасности собственной и всего народа малороссийского, ибо царь, видя шаткость на Украйне, задумал о гетмане и о всем народе что-то недоброе. Но это была ложь: тот же Болбот позже, готовясь постричься в монахи, говорил гетманскому писарю Орлику, что он в Глухове ничего подобного не слыхал, напротив, князь Григорий Федорович Долгорукий велел сказать Мазепе, чтобы ничего не опасался и как можно скорее приезжал в Глухов, предлагая и душу, и совесть свою в заклад, что царь никакого сомнения в верности его не имеет и не слушает никого, кто на него наносит».
Наверное, канцелярист не лгал; известно, что Петр до последнего момента верил в невиновность Мазепы; тем сильнее был его гнев; тем более что гневаться приходилось на самого себя. Вспомнилось, возможно, царю и известное дело Кочубея.
Явился в гетманскую ставку какой-то Войнаровский и объявил, что завтра к обеду будет в ставке Меншиков; Мазепа ударился в бега. «В тот же день поздно вечером был уже в Батурине, на другой день рано переправился через Сейм, вечером прибыл в Короп, где переночевал, и на другой день, ранним утром переправился через Десну, а ночью достиг первого шведского полка, стоявшего в деревне на квартирах. Отсюда отправился к королю».
Узнав о взятии и сожжении Батурина Меншиковым, Мазепа сказал: «Злые и несчастные наши початки! Знаю, что Бог не благословит моего намерения; теперь все дела инако пойдут, и Украйна, устрашенная Батуриным, будет боятся стать с нами заодно».
«Предвидение его сбылось: Украйна, устрашенная не Батуриным, но мыслию о союзе с поляками и шведами, не стала заодно с Мазепою, и при Полтаве Карл XII проиграл первенствующее значение Швеции на севере, а Мазепа – гетманство малороссийское».