Часть I. На пути к власти.
Иван Выговский за полвека до Ивана Мазепы встал на путь предательства, причем не столько даже московской администрации и царя Алексея Михайловича, сколько собственного рядового казачества.
За Выговским, в сторону Польши, в сторону шляхетского государства, тянулись полковники и старшина, то есть казачьи верхи. Низы же казачества, не говоря уже о простонародье, однозначно были за Москву, за сильное государство. Выговский пал жертвою извечного и непримиримого противоречия между верхами и низами: верхам выгодно слабое государство, чтобы не мешало распоряжаться низами; низам необходимо сильное государство, чтобы оно могло защитить их от произвола со стороны верхов. Как ни умен, как ни хитер был Выговский, как ни крутился он подобно ужу под вилами между поляками и русскими, обманывая и тех и других, а пришлось ему расстаться с бунчуком и булавой.
Касательно обстоятельств появления Выговского на исторической сцене автор дает две версии: по одной он служил писарем в канцелярии Киевского воеводства, пользовался репутацией грамотного и компетентного дельца, но попал в какую-то мутную историю, был судим и приговорен к смерти (!), но сумел выпутаться и, не имея возможности продолжать гражданскую карьеру, поступил в войско; по другой он служил опять же писарем в канцелярии польского комиссара по казацким делам.
Так или иначе, Выговский находился в польском войске, когда началась на Украйне великая война, «имевшая переменить вид Восточной Европы».
«Козачество, имея за собой все хлопство, под знаменем угнетенного православия восстало против польского панства и шляхетства».
Шляхтич Выговский был в войсках Речи Посполитой против казаков, принял участие в известной, несчастной для поляков, битве на Желтых Водах, попал в плен к татарам, союзникам казаков, и уже от них был выменян Хмельницким на лошадь (!) и сделан войсковым писарем.
«Здесь, как обыкновенно бывало, перо, несмотря на свою видимую слабость и подчинение, умело взять верх над саблей, и ловкий писарь приобрел большое влияние в войске и над самим Богданом, отклоняя вредные следствия его вспыльчивости, особенно после горилки».
Несмотря на личную привязанность к Польше, Выговский правильно оценивал политическую ситуацию и понимал, что Москва в этой борьбе перетянет. Поэтому он, не преставая тайно сноситься с польскими агентами, открыто стал на московскую сторону, вплоть даже до того, что сообщил Неронову, царскому посланнику при Хмельницком, статьи Зборовского мира, заключенного между поляками и казаками, не забыв при этом получить мзду за оказанную услугу в виде связки «соболей».
Чем сильней чувствовалась на Украине необходимость соединения с Москвой, тем сильней хлопотал в его пользу Выговский. Московскому посланцу Богданову писарь докладывал: «Ко мне царская милость и жалованье, и я на государском жалованье челом бью и обещаюсь великому государю служить и всякого добра хотеть под присягою; что у гетмана с польским королем, крымским царем и другими государствами будет делаться, обо всем великому государю стану доносить, буду писать в Путивль тайно к боярину князю С.В. Прозоровскому; только б об этом никому не было известно, потому что если узнает об этом гетман Богдан Хмельницкий, то мне не миновать наказанья. …Если же великий государь, приняв нас, изволит послать своих ратных людей и нас, козаков, то известно наверное, что корона Польская и Великое княжество Литовское и без войны учинятся подданными и будут под его государскою рукою, потому что Польша и Литва и от одних нас, козаков, живут в великом страхе…».
Как видим, писарь и будущий гетман несколько опередил события касательно судьбы Польши и Литвы, приблизительно на полтора столетия. Но в даре политического предвидения ему не откажешь.
Не желая складывать все яйца в одну корзину, Выговский ровно в то же время состоял в переписке с коронным гетманом Потоцким, уверяя того в своей преданности к королевской милости, обещая немедленно сообщать о всех движениях и настроениях в ставке Хмельницкого, и напоминая об обещанных ему королевских ласках и милостях.
Переяславская Рада и воссоединение произошли в свое время. Так или иначе, вольно или невольно, Выговский, объективно говоря, ему посодействовал. Вскоре последовала смерть Хмельницкого. Не стало заслуженного, известного всем, именитого вождя, не стало и авторитета, способного держать в узде вольнолюбивое казачество, и в то же время обиваться от посягательств на свои права московской администрации.
Можно сказать, что смерть его «… послужила знаком к началу смуты, для которой Малороссия представляла такую удобную почву, ибо составные части ее общественного тела жили розно: Запорожье имело свои особые интересы, городовые казаки свои, города свои, войсковые старшины свои, и человек, который был виднее всех после Богдана, был вовсе не способен уничтожить эту рознь, ибо давно привык жить также сам по себе, не имея сочувствия к среде, в которой судьба заставила его действовать: то был Выговский».
23 апреля, за четыре почти месяца до своей смерти, последовавшей 15 августа 1657 года, Хмельницкий писал царю Алексею Михайловичу с просьбой поддержать кандидатуру своего сына, Юрия, на гетманство, и звал в Киев святейшего Никона-патриарха с тем, чтобы тот благословил митрополита на митрополию, а гетманова сына на гетманство. Царь отвечал уклончиво. Переписка и пересылка шла своим чередом, дело не двигалось, а между тем гетман скончался.