Эту статью я написала в 2011 году для журнала "Родные люди".
К сожалению, сам журнал уже много лет не выпускается, его контент исчез из Сети, и только редкие перепосты в соцсетях иногда напоминают о его существовании.
Мой рассказ - это напоминание о том, что далеко не всегда усыновление сопряжено с многолетними проблемами, разрушающими семью. Адаптация проходит, а близкий и любимый человечек, который когда-то запал вам в душу и перевернул жизнь - остается.
Наша история в подробностях
Забирая Младшую, я нарушила как минимум половину заповедей специалистов по семейному устройству. Я сознавала, что это был не самый удачный момент…
Никто не спорит, что брать на себя новую ответственность за девочку, когда на душе разруха от расставания с дорогим тебе человеком - глупо. Особенно, если одновременно ты бросаешь опостылевшую работу, не представляя, чем будешь заниматься дальше и на что вы с сыном будете жить дальше. Когда ты — мать-одиночка со съёмной квартирой. Когда родные отвернулись из-за твоего решения, и ты понимаешь, что его последствия, какими бы они ни были, разгребать только тебе. Когда гложет чувство вины перед ребёнком, который уже есть.
К трём годам сын не говорил и категорически отказывался общаться с окружающими. «Похоже на аутизм», — отводя глаза, говорил то один врач, то другой. Я чувствовала, что врачи ошибаются, но пока у меня не было идей, как помочь ребенку.
С этим багажом я встала перед перспективой получить ещё одного ребёнка с кучей проблем со здоровьем и испытать на себе и сыне страшное для приёмных родителей слово «адаптация».
— Ты авантюристка, — сказал ребенкин папа. И, вздохнув, добавил: — Но я всё равно буду тебе помогать.
— Ты предаёшь нас всех, и в первую очередь — родного сына, — сказала мама. — Отдай лучше его мне.
— Ты чокнутая, — сказала подруга. — Но я поддержу любое твоё решение. Ты же знаешь — я сама такая.
Я понимала, что поступаю нелогично. Глупо так менять жизнь всего лишь из-за фотографии ребёнка, которого ты никогда не видела раньше. Вот только обречённый взгляд с этой фотографии не хотел меня отпускать. «Грустный ангелочек», «ломоносовское чудо» — так называли Младшую в волонтёрской среде — лишил меня сна и покоя. Мысли о том, что с моими данными я просто не имею права брать на себя такую ответственность, воспринимались как предательство.
— Она тебя зовёт, — сказала мне другая подруга, видя мои метания.
После этого я отбросила сомнения и начала сбор документов на опеку.
Как ни странно, диагнозы из медкарты девочки (как водится, один страшнее другого) лишь убеждали меня в правильности принятого решения. Ясно, что с таким «приданым» очередь из усыновителей к ней не выстроится. Кандидаты обычно не торопятся подвергнуть критическому анализу правдивость указанных заболеваний, степень их опасности для членов семьи и для самого ребёнка. Я получила этому весомое подтверждение: до моего приезда от моей Младшей уже несколько семей подписали отказ.
Прагматик до мозга костей, я второй раз в жизни совершила чисто эмоциональный поступок, поддавшись убеждению, что я не только смогу обеспечить девочке нормальную жизнь, но и сыну появлением сестры помогу, а не наврежу.
Маленький гномик приехал в наш дом.
С первых же дней я совершила ошибку — поддалась порыву «пожалеть сиротку» и обращаться с ней максимально мягко, как с больной. Результат не заставил себя ждать: у девчушки, привыкшей к жёсткому казённому порядку, снесло крышу от ощущения вседозволенности. Снисходительное отношение она не оценила, восприняв его исключительно как мою слабость и неспособность установить границы. Младшая тут же начала устанавливать свои порядки. В мгновение ока дом перевернулся вверх дном.
Несмотря на крохотные для её двух лет размеры, у неё оказалась тяжёлая рука, шустрая нога и напористый характер. Со всем этим набором она начала беспардонно врываться в личное пространство сына, не позволяя ему «уходить в себя». Робкие попытки мальчишки не подпускать к себе незваную сестрёнку пресекались жёстко и болезненно. Сын взвыл. Я с ужасом наблюдала за тем, как и без того с особенностями развития трёхлетний ребёнок скатывается на уровень грудничка. Информация из ШПР о том, что это в первые месяцы адаптации — нормальное явление, утешала слабо.
За сыном взвыла и я, когда Младшая стала демонстрировать пикантные наклонности. Дорвавшийся до воли ребёнок одежду воспринимал исключительно как посягательство на свою свободу. Красивые платьица и кофточки срывались в тот же миг, как я заканчивала одевание. Малышка полюбила ходить по квартире голышом. А поскольку памперс и горшок тоже у неё ассоциировались с тюремным заключением — эти вещи так же были посланы в игнор, а то, для чего они предназначались, я находила в поражающих воображение количествах в самых неожиданных местах.
Квартира превратилась в минное поле. Я приучила себя ходить на цыпочках, постоянно глядя себе под ноги, не выпуская из поля зрения тряпку и совок. Уговоры на дочь не действовали — она смотрела на меня умными глазами и ясно давала понять, что, пока я не найду для неё более веских аргументов, мои требования она выполнять не будет. Я начала звереть: жизнь превратилась в сплошную уборку, характерный запах, казалось, пропитал всё вокруг, прочно въелся в кожу и одежду. Мне стало страшно выходить на улицу и тем более — ездить на работу (обязанность кормить семью с меня никто не снимал): я была уверена, что тащу дочкины «ароматы» за собой.
«Спасайте кто может! — писала я в блоге. — Иначе я её, как котёнка, носом в это дело натыкаю!»
«Коллеги» по цеху кто смеялся, кто жалел меня, но посоветовать ничего не могли.
Однажды, после очередного «преступления» Младшей, совершённого в особо циничной форме, я окончательно слетела с катушек и привела угрозу в исполнение…
Не успев прийти в себя от раскаяния за содеянное, я вдруг осознала, что «туалетная» проблема отпала. Раз и навсегда. Памперсная тоже — этот предмет стал нам не нужен, поскольку в тот же день у Младшей установились нежные и трепетные отношения с горшком. Наконец мне удалось хоть немного вздохнуть.
Я поняла, что для успешных переговоров с дочкой необходимо устанавливать более жёсткие порядки. Пришлось учиться такому аспекту воспитания, как строгость. Результат начал сказываться сразу: бандитские выходки Младшей сошли на нет, а сама она превратилась в ласкового и вменяемого ребёнка.
Теперь нужно было решать вопрос с сыном. Я всеми мыслимыми способами пыталась подружить детей, но ничто не могло заставить Младшую отказаться от соблазна использовать чужую слабость в своих интересах. Со свойственной ей целеустремлённостью она отвоёвывала у брата всё больше и больше жизненного пространства, превращая его в изгоя в собственной семье. Теперь уже я никуда не могла деться от чувства вины перед сыном: в памяти всплыли слова мамы о предательстве. Не знаю, сколько бы это ещё продолжалось, но однажды сын подошёл ко мне и, преданно заглядывая в глаза, вдруг изрёк:
— Не надо нам "Младшую"!
Я почувствовала себя героиней анекдота про сына английского лорда, который, получив на завтрак подгоревшую гренку, изволил первый раз в жизни заговорить с семьей. А на вопрос, почему он раньше молчал, наследник ответил, что раньше его все устраивало.
Боясь поверить в случившееся, на следующий день я схватила сына в охапку и помчалась к очередному врачу. Небольшая стимулирующая терапия — и через месяц сын болтал без умолку. Вместе с речью к нему стала приходить уверенность в себе, по крайней мере, в семейном кругу. И однажды очередной атаманский наезд Младшей на старшего брата встретил достойный отпор, заставивший её зауважать сына и наконец-то начать считаться с ним. Дети становились настоящими братом и сестрой, всё чаще разбавляя разборки по любому поводу обычными малышовыми играми.
Мы почувствовали в себе силы поехать к маме и попытаться восстановить отношения.
Бастион в лице бабушки держался полгода. Но однажды она подозвала меня к себе.
— Всё во мне сопротивляется ей, — сказала она. — Но я решила, что тебя и внука я люблю больше, чем не принимаю твою Младшую. Я приму её ради вас.
Мама сдержала слово, но через три месяца мы снова остались без бабушки, и уже никто не в силах был помочь нам что-то изменить. Вспоминая то страшное для всех нас время, я утешаю себя мыслью, что мы всё же успели снова стать семьёй, прежде чем потерять её навсегда.
Два года спустя я обзавелась собственным жильем и сразу же начала оформлять документы на удочерение Младшей. Решение судьи "Именем Российской Федерации заявление об удочерении - удовлетворить" закрыло последнюю страницу в истории "Грустного ангелочка".
Недавно моей Младшей исполнилось 16, а вместе мы - 14,5 лет. Маленькая доходяга с обреченным взглядом выросла в красивую девушку. У нее очаровательная улыбка и ямочки на щеках, она занимается спортом, и здорово рисует. Иногда мне кажется, что Младшая мне даже ближе, чем кровный сын, и я счастлива, что преодолела тогда, почти 15 лет назад, свой страх перед грядущими испытаниями, и не позволила ей тихо загнуться в доме ребенка от многочисленных болячек и хронического недоедания.
У сына остались черты, характерные для интровертов, но в целом он прекрасно общается с окружающими, если те оказываются ему интересны. Сейчас он заканчивает школу и готовится к поступлению в физико-математический вуз. Пятерки в его дневнике занимают преобладающее место.
Несмотря на огромную разницу интересов, мне очевидно, что дочь и сын - самые близкие и родные друг другу люди. Я благодарна Младшей за то, что она когда-то со свойственными ей настойчивостью и упрямством вытащила брата из его "кокона" и помогла "выйти в люди".
