Когда мне позвонили и сказали, что у городской библиотеки трещина, я не поверил и бросил трубку. Бред, у моей “Бобины” не могло появиться трещин. Но звонок повторился три раза, и через полчаса я стоял у её стен. Уникальных стен, моих стен, проходя мимо которых, я испытывал гордость. Сложно передать словами возникающий трепет, когда замысел обретает тело, одевается в камень.
Внешним обликом "Бобине" служили три мотка киноплёнки, неровно лежащих друг на друге, как знак того, что внутри популярного кино всё равно лежит острое слово. От этой идеи у меня всегда щипало в глазах. Гениально.
Но сейчас не до восторгов. Лицо “Бобины” изуродовала трещина. Молнией пробила аккурат между окнами-кадрами и установила главенство среди моих архитектурных акцентов.
Справа подбежал невысокий дедок с козлиной бородкой.
— Думал, вы шутите, Фёдор Михайлович, — я пожал его морщинистую ладонь.
— Какие тут шутки, Володя?
— И давно? — кивнул я на библиотеку.
— Хоть убей, не знаю, — пожал он плечами. — С утра не было, а как вышел с работы, да как ахнул!
Такая трещина, да еще за полдня, было чего испугаться. Десяти лет не прошло с открытия.
— Дело пахнет керосином, Фёдор Михайлович.
— Так плохо всё? А может строители что намудрили?
— Кроме них некому.
— Паразиты!
— А ведь проверенные люди, — мы синхронно покачали головами. — Никому нельзя доверять.
— И что делать? Экспертизу вызывать?
— Экспертиза уже здесь. Идёмте.
Через раздвижные двери мы вошли в библиотеку, погружённую в сумрак. Фёдор Михайлович тут же прошмыгнул за стойку охранника, чтобы включить свет — колонну из тонких стеклянных трубок в центре зала.
Книжные стеллажи уходили спиралью вверх, как и вся история человечества. От древнейшего мира до наших времён и дальше, следуя за умами фантастов.
Далеко идти не пришлось — мы остановились в секции второго тысячелетия до нашей эры. Я вытащил с полок несколько книг и бросил рядом на пол. За ними показалась чёрная молния трещины, она бежала по стене и заканчивалась на стыке со вторым мотком плёнки, сильно выступающим наружу. Я выругался. В проекте были чёткие приписки “ТЩАТЕЛЬНО ПРОРАБОТАТЬ СТЫКИ!!!”, ведь не каждый день консоли в десять метров появляются.
Библиотека гулко вздохнула и захрустела суставами, стеллажи зашатались, а на голову посыпалась штукатурка. Трещина поползла дальше, захватывая сантиметр за сантиметром.
Дрожащими от злости пальцами я набрал своего давнего друга.
— Ты угробил меня, — еле сдерживаясь, сказал я в трубку. — Доволен?
— И тебе привет, — сонно ответил Тёма.
— Из какого говна ты слепил библиотеку?
— Мне кажется нам стоит уйти, — Фёдор Михайлович настойчиво потянул меня за локоть.
— Без паники, — отмахнулся я. — Всё в порядке.
— Так в порядке или угробил? — спрашивал Артём. — Что с библиотекой?
— Она по швам трещит! — Я схватил первую попавшуюся книгу, жалея, что друга нет рядом. Съездил бы ею по бетонной голове. — Я же доверял тебе, а ты так подставил.
— Ты чего делаешь, Володя?! — Фёдор Михайлович выхватил у меня из рук книгу и скомканные вырванные страницы.
— Что значит трещит по швам? — допытывался Артём. — Нормально объясни, а не ори как петух.
— Трещина по стене пошла, подонок!
И чем громче звучали слова, тем громче хрустела “Бобина”. Мысленно я душил бывшего друга, не видел ничего кроме его синеющего лица.
— Володя, бежим, — умолял Фёдор Михайлович, а затем махнул рукой и поспешил вниз.
Бывший друг продолжал:
— Я тебе говорил, что твоя идея — дерьмо? Говорил.
— Да куда тупому прорабу до моих идей.
— Говорил, что там куча локальных перенапряжений? Говорил. Ты деньги комиссии подсунул? Ты. Так что расхлёбывай за собой сам, Вова.
— Пошёл ты! — выкрикнул я в трубку и с размаху впечатал её в стену.
Экран разлетелся в стороны блестящими осколками, и тут же задрожал пол. К трещине добавилась новая. И ещё одна, и ещё. Библиотека наполнилась хлопками падающих книг, разбивающихся с треском окон.
Я поднял голову и с ужасом увидел расходящийся потолок. Трещины превратились в разломы, сквозь которые стало видно Луну и канаты арматуры.
— Стой! — крикнул я в глупой надежде, что поможет.
Ноги одеревенели. “Бобина” просела, издав басовитое “УФ”. От прокатившейся по зданию дрожи я не устоял, упал на спину. Боль прострелила поясницу и затылок. Вокруг с грохотом падали стеллажи, но звук словно убавили. Картинка перед глазами начала расплываться, и последним, что я увидел, была обложка с улыбающимся Хаммурапи.
***
На столе, в свете тусклой медной лампы, я расстелил лист ватмана, зажав углы античными статуэтками, и, перехватив поудобнее карандаш на “три аш”, нанёс первую линию. Всё, теперь один путь — вперёд, ведь оставить эскиз незаконченным, неидеальным — грех, которому не найти равных. Вторая линия. Я начал с фундамента, без него никуда. Вид и глубина пока не важны, главное, что “Арена” будет стоять. Россыпь линий на листе вскоре станет торговым центром, если только я не задохнусь от запаха корицы.
— Не темно? А то линия кривовата.
Он стоял напротив, сжимая в руках кожаные перчатки. Всезнающий заказчик, желающий увидеть чудо. Я макушкой ощущал его испытующий взгляд.
— Это потому, что они берутся из природы, — ответил я, не поднимая головы, — а там прямых углов не найти.
— Да, мне говорили, но всё же…
— Поспорьте с природой, а со мной не надо.
Замолк, можно продолжать.
Каждый проект для меня, как ребёнок, но в отличие от настоящего, я сам могу выбрать ему облик при рождении. У этого будут плавные изгибы, как у горы Монсеррат. Нет, здесь я загнул — для торгового центра слишком монументально. Нужно быть проще. Раз назвали “Арена”, получайте. Арка, арка, арка… Но вертикальные слишком скучно, пусть будут под наклоном.
— А на людей не упадут?
— А вы всегда в каске ходите? А то кирпич может упасть.
— Это разные вещи, — возмутился заказчик.
— Именно. Здание должно внушать какие-то эмоции. Радовать, пугать, главное — не быть безликим. Даже вы надушились химозной корицей, чтобы выделиться.
— Почему вы со мной так разговариваете? — он сжал кулаки.
— А с чего вы решили, что бубнить под руку — отличная идея? — Я взглянул на заказчика, — Вы хоть немного смыслите в деле? А идея есть? Ну хоть какая-то зацепка, чтобы я раскрутил её на фасады. Или вам наплевать?
— Так, — он выпрямился, — это уже слишком. Другого найду.
— Нет уж! — Я стукнул карандашом об угол стола. — Работа уже начата, и её надо закончить. Потерпите недельку и получите безупречный проект, или можете месяцами шататься по различным бюро ради посредственности на кальке. Дело ваше.
И он согласился. Они все соглашались.
***
Я лежал в темноте, погребённый под книгами. Только голову не завалило. В груди жгло, и каждый новый вдох, точно кузнечный мех, сильнее раздувал огонь. Руки уцелели, насчёт ног я не был уверен. Попытался их приподнять, но только вскрикнул от острой боли. Что-то тяжёлое не позволяло пошевелить ими, — либо стеллаж, либо бетонная балка. Хотелось надеяться на первое.
— ...одя? — приглушенно раздалось снизу.
— А? Фёдор? — хрипло выдавил я.
— Володя, слава богу живой.
— Надеюсь. Вы?
— Жить буду, — его голос звучал спокойно и уверенно, будто ничего не произошло.
— Меня придавило.
— Тогда лежи тихо, скоро нас вызволят.
Я замолк, прислушиваясь к темноте. Ни шорохов, ни дыхания снизу не доносилось.
— Фёдор?
— Что такое?
— Ничего. Показалось, что вы умерли.
— Рано ещё, хоть жена и твердит, что в гробу меня видала.
— Хорошо. Не хочу оставаться один.
Горло стянуло спазмом, и я зашёлся кашлем с привкусом крови. Казалось, что из тела с боем выходит душа, а я даже согнуться не мог, придавленный к полу. С полминуты корчился, пока не отлегло.
Время тянулось бесконечно, никто не появлялся. Как так? Неужели я не достоин спасения? Позволить мне сдохнуть под обломками собственного ребёнка, — вот что недостойно. Я же столько сотворил для людей, для страны, для мира!
— В древности, — раздался слабый голос Фёдора Михайловича, — во времена правления Хаммурапи в Вавилоне, строитель платил жизнью, если воздвигнутый им дом рушился и хоронил под собой обитателей.
Вновь накатил приступ кровавого кашля. Лёгкие будто выжали, как половую тряпку. Вокруг темнота, а в горле застрявший крик. Неужели это расплата? Подступили холод и страх.
— Я виноват, — вырвалось у меня после долгой паузы, глаза защипало. — Виноват и боюсь в этом признаться.
С каждым словом грудь наполнялась расплавленным металлом, но впервые мне хотелось говорить открыто и без остановки.
— Я так хотел, чтобы Бобину построили, что плевал на хлипкий конструктив.
— Значит, старые времена дают отголоски.
— А потом ещё и ещё. Лишь бы красиво, лишь бы ахнули, лишь бы сказали, что я гений. И теперь все мои дети последуют за Бобиной. Здесь мне самое место. Раздавленному и ничтожному.
Я хотел, чтобы Фёдор Михайлович обматерил меня, но он отвел по-другому:
— Тогда не спеши умирать, Володя, тебе ещё многое надо сделать. Исправь ошибки, а я в этот раз возьму твою вину на себя.
Последние слова были совсем тусклыми. Больше он ничего не сказал, и не было сил окликнуть.
Долго лежал я, потеряв всякую надежду, но в какой-то момент сквозь завал пробились голоса, точно соседи за стенкой. Так же приглушённо орали и стучали. Вот шкаф упал, а тут стекло разбилось, даже собака зацокала длинными когтями.
Я повернул голову на голос и отчётливо увидел силуэт, выплывающий из темноты в ореоле мертвенно белого света. Он уверенно, но мучительно медленно шёл ко мне, и разбросанные вокруг обломки бетона с торчащей арматурой ему не мешали. Но не дойдя десятка метров, силуэт свернул.
— Нет, — чуть не заплакал я.
Мне нельзя умирать. Не теперь, когда столько людей находилось в опасности. Я заорал во всё горло, наплевав на огонь и боль в груди. Лишь бы услышали, вытащили, чтобы я смог предупредить. Лишь бы нашли!
И теряя последние крохи сознания, я услышал над ухом:
— Эй, здесь живой!
Автор: Игорь Яковицкий
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ