Дело было вечером, делать было нечего…
Патрикевна шла через лес к избушке Машутки, стоявшей на отшибе за околицей деревни.
Злилась Патрикевна. А как иначе? Померла же дорогая её «подруга».
– Змея подколодная… Своими бы руками придушила! – пыхтела Патрикевна и по-старушечьи поджимала губы, расстроено.
Жалела. И вроде не любила, но жалела.
Ненавидеть было за что: муженёк её, Михалыч, к Машутке ушёл, а потом в чащобе сгинул, а другие старики от неё ряхи воротили, только этот, босоногий, ходил по пятам за ней, остальные к Машутке за настойками шастали, а та и рада, ворожея проклятая!
Только вот теперь и поговорить не с кем стало.
Что ни день, Патрикевна наведывалась в избушку покойницы, чтобы постоять на пороге, как гостья незваная, да поглядеть на кота Кузьку, который всегда был не рад ей: шипел, ворчал, рычал. Но мешать не смог Патрикевне, уходя, прихватила из сеней она всё, что плохо лежало и сидело: яйца сначала, а потом и кур всех.
Нынче думала она забрать машуткин потёртый овечий тулуп – зима грозила быть лютой. Но избушка оказалась заколоченной! И дверь, и окна! Кто додумался?! Видать, Карина – внучка приезжая. Родственница нежданная. Болтала она с девкой этой давеча, отговаривала идти к дому заброшенному, но спровадить не смогла её.
Сразу же избушку обошла по кругу Патрикевна, внутрь ища лазейку.
К завалинке вернулась.
А там старик босоногий уже поджидает!
– Ну, здравствуй, – Михалыч осклабился ртом беззубым.
– И тебе не болеть… – процедила Патрикевна, прозвище блудного муженька: «Косолапый», проглотив.
– Как поживаешь? – елейно осведомился Михалыч.
– Не твоё дело! – рявкнула Патрикевна – точь-в-точь лисица огрызнулась.
– Ты это… грубить брось, – нахмурился Михалыч. – Я тебя из болота вытащил, старая кикимора…
– Но там же в камышах оставил… – напомнила Патрикевна.
– Прости… – пробурчал Михалыч раскаянно, но сразу же улыбнулся, как будто так надобно было, и поинтересовался: – В деревню подалась?
– Тебе разница есть? – взъярилась Патрикевна.
Михалыч побагровел лицом и затряс косматой головой, словно за бороду Кондратий хватил его.
Патрикевна злорадно ухмыльнулась.
– Да я тебя сведу со свету, су… – просипел Михалыч.
– Сам-то кто? В лес убёг… Меня одну одинёшеньку оставил! И всё Машутке под юбку залезть хотел, только не успел… или не сумел, – процедила Патрикевна и прикусила язык, совсем обидевшись.
Глаза её блестели от слёз. А голос дрожал.
И Михалыч на милость гнев сменил.
– Ты это того… не хныч… – промямлил он. – Пошли со мной это… в лес… У меня там своя это… землянка…
Патрикевна глянула на него с недоверием.
Думала, будет ругать. А этот… прощения просит… пусть и грубо, конечно… но вроде как… зовёт вместе жить! Или в чащобу заманивает? Непонятно…
– Сам вырыл?
– Конечно! – гордо осклабился Михалыч. – И валежник навалил вокруг, чтобы ни верховому не подъехать, ни путнику не подойти!
– Шалашик, – Патрикевна мечтательно глаза закатила.
– Ага… – подмигнул Михалыч.
– Куда? – спросила Патрикевна, не веря нежданно-негаданно явившемуся к ней простому женскому счастью в лице потерянного мужа, но уже грезя о лесных хоромах.
– Туда… – Михалыч покосился на темнеющий рядом, буквально в двух шагах от них, дремучий лес.
– А пошли! – вскинулась Патрикевна задорно, будто того же самого не хотела, но, тут же, упрев руки в боки, заявила: – Только сначала добудь-ка мне шубку на зиму, если охотник удалой. Сможешь – пойду с тобой в чащобу!
– Ой, лиса… – искренне восхитился Михалыч.
Благодарим за прочтение!!!
Но это всё ещё не конец, а развилка!
*** © Владимир Шашорин ***
П.С. (по секрету): вы можете поддержать наши литературные старания, исследования фольклора и разработки аутентичных игр переводом на любую сумму (карта Сбера привязана к номеру 89510618361).