14. Евдокия оторвалась от мужа и удивлённо выпрямилась. Внезапно она поняла, что слышимые ею звуки музыки не принадлежат идущему по телевизору фильму. Ведь она его раз пять уже смотрела, и не было там ранее никаких баянных мелодий. Нехотя вставши, она подошла к окну и заглянула за штору. Прислушалась и всмотрелась за тёмно-сиреневую завесу вечера.
— Ты чего? - поинтересовался муж.
— Да никак Кузьма играет на улице, - пробурчала Евдокия, - неужто к Татьяне нашей с поклоном явился?
— Выдь, скажи, что её нет, а то зря напрягает связки.
— Пойди ты, а? Мне этот Кузя...
— Не... - протянул Иван, - это ваше, бабское дело, не хочу влезать.
Евдокия поправила всколоченные волосы, накинула куртку и прошлёпала через двор в старых ботинках со стоптанными задниками. Кузя, должно быть, заметил, что отворялась дверь. Он заиграл веселее, размашистее и запел некогда сочинённую для Татьяны песню. Голос его подрагивал, плохо слушался от волнения.
Таня, Танечка, Татьяна,
Я тебе пою,
Таня, Танечка, Татьяна,
Про любовь свою.
Таня, Танечка, родная
Выгляни в окно -
Звёзды шепчут, что с тобою
Быть мне суждено!..
Хоть и показалась перед ним на последних строках злая Евдокия вместо милой Татьяны, Кузьма всё равно допел. Баян смолк. Для Евдокии слов Кузьма не готовил, другое дело Танечка... Он много всего хотел ей сказать, и взять за ручку, а после, как простит она его, поцеловать её мягкую ладошку... Для начала. Он растерянно похлопал своими синими глазами на Евдокию. Она влезла в интимный момент их отношений с Татьяной, но, очевидно, даже не догадывалась об этом.
— Что тебе, Кузя? - недовольно и холодно спросила Евдокия.
— И тебе привет, Дуся. Танюшку можешь позвать?
— Зачем она тебе? К жене возвращайся.
Кузьма улыбнулся одним ртом.
— Таню позови, мы с ней сами разберёмся, куда мне идти, не маленькие.
— Ишь, заговорил как!
— Евдокия, мы же с тобой не враги! И не к тебе я пришёл, а к Татьяне, с ней потолковать надо.
Евдокия скрестила на груди руки, выпрямилась. Ну, прямо как Татьяна, только та более мягкая и понимающая.
— Уехала она по вызову, на машине забрали. Бабке какой-то плохо в соседней деревне, а там ни фельдшера, ни медсестры, сам знаешь.
Кузьма нечаянно скрипнул баяном.
— Бабке… Грубо как-то.
— Поучи меня ещё!
Кузьма кивнул. Во всей Евдокии чувствовалась враждебность.
— Когда она вернётся?
— Может ночью, не знаю.
— Скажи ей, что я приходил. Скажешь? Пусть ко мне в школу завтра заглянет, а то я никак не выловлю её в медпункте, ни вчера, ни сегодня не было.
— Дела у неё были, отпрашивалась.
— Не заболела?
— Здорова, слава богу.
— Ну, так скажешь?
— Ох, ладно! - нетерпеливо выдохнула Евдокия. - Всё, давай, некогда мне, ты меня от фильма оторвал на самом интересном моменте.
Она вернулась в дом и с облегчением поднырнула под руку мужа. Сюжет фильма больше её не интересовал. Ничего она Татьяне не скажет! У той поезд завтра в обед, пусть едет домой, всё решено уж. И с работой Татьяна всё порешала, чисто по доброте душевной поехала этим вечером на вызов. А что тот Кузьма? Тряпка! Сестре без него будет лучше.
Татьяна вернулась домой ближе к полуночи. Сказавшаяся больной бабулька её вымотала. В доме тишина и темень. Сумки собраны, на стульчике висят самые необходимые вещи, которые она завтра наденет в дорогу. Тяжело на сердце у Татьяны, несмотря на твёрдо принятое решение. Словно шла, шла она по одному пути и на последних шагах повернула обратно, не дожала до конца этот поворот судьбы. Но сидеть и ждать с моря погоды было не в её принципах.
Иван отвозил её на станцию. Когда-нибудь она непременно увидит ещё эти места, покажет их маме. Байкал оставался позади, зеркальный и холодный, но так волнующий душу. Он как исток жизни, как сердце этой земли, надёжно защищённое грядою холмов. Она уезжала, но оставались с Байкалом пушистые пихты, что держат на своих ветвях крепкие, голубоватые шишки, точно свечи, и стройные ели оставались, что тянут, тянут высоко к небу игольчатые верхушки... И матёрые кедры, и нежные лиственницы с женственно хрупким флёром - всё это оставалось позади, а потом одни холмы, холмы с первыми ржавыми мазками осени на закалённых листьях, и петляющая промеж них дорога.
На маленькой станции было немноголюдно. Поезд через час. Иван помог Татьяне донести сумки до перрона.
— Ты езжай, Вань, я сама сяду, - сказала Татьяна зятю.
Она улыбнулась с грустью. Потеребила подаренный Кузьмой браслет. Хоть и снять его надо по-хорошему, выбросить, да больно уж он ей нравился, в нём была словно часть того искреннего и добродушного Кузьмы, каким она его знала по началу.
— Точно? Мне не трудно. Могу составить тебе компанию.
— Нет, нет, я правда хочу одна побыть, со своими мыслями. Посижу вот здесь на лавке, погрущу немного.
Иван обнял её.
— Хорошая ты женщина, Таня, не надо грустить. Не в мужиках счастье.
— Это я знаю. Только вот в чём оно?
— Ну... Счастье оно вообще, как врождённая способность: у одних есть оно в душе, а другие всю жизнь его ищут и страдают от неудач. А ларчик-то на самом деле просто открывается - ведь оно внутри.
— А ты сам? Счастлив?
— Думаю, да.
— Значит, ты счастливчик.
Татьяна пожала ему руку, они расцеловались и Иван поехал домой. Минут 50 Татьяна сидела почти не шевелясь, а за 10 минут до отправления поезда подтащила две свои сумки поближе к образовавшейся горстке людей. Когда вдали, из-за деревьев вынырнула голова поезда и тонкой змейкой показались остальные вагоны, тишину мирной станции нарушил рёв мотоциклетного мотора. Трёхколёсный мотоцикл с двумя пассажирами дал вираж и резко затормозил на траве поближе к платформе. Татьяна с удивлением узнала Кузьму.
— Таня! - крикнул он облегчённо, - Танюша! Как я боялся, что не успею!
Он выпрыгнул из коляски, потеряв при этом свою неизменную кепку-восьмиклинку. Она так и осталась валяться на земле.
— Как ты узнал, что я здесь?!
— Брат сказал, что ты уехала с сумками. Насилу нашёл меня, я как раз с ребятнёй в лесу пропадал около школы - выманили меня за кедровыми шишками. Я же к тебе приходил вчера, выходит, Дуська, с*ка такая, ничего тебе не сказала, стервозная её натура!
— Не сказала... Кузя, уж поезд мой, надоело мне всё, я домой.
Поезд неумолимо приближался к станции.
— Нет, нет! Я никуда тебя не отпущу!
— У тебя жена! Не отпустит он... - возмутилась Татьяна.
Остальные пассажиры, все до единого, наблюдали за развернувшейся на их глазах любовной драмой.
— Да разводимся мы! Документы уж подали! Помнишь, в райцентр я с ней ездил, вот в тот день и подали!
— А живёте вместе!
— Не будем мы жить! Я ей всё рассказал: что ты у меня есть, что тебя люблю и точка! Она уедет через два дня к родителям со своим дитём!
— Что ж не пришёл, не сказал мне?
— Да никак не мог тебя перехватить!
— Граждане, заходим, заходим! Стоянка три минуты! - прокричала проводница.
На перроне осталась одна Татьяна да смотрящий на неё с мольбой Кузьма. Из окон выглядывали любопытные лица.
— Нет, Кузя, всё, поеду я домой, так лучше будет. И жену твою мне жалко. Не разводись. Думал ты долго, стало быть, сомнения тебя гложили.
Татьяна подхватила сумки, но Кузьма схватил её за руки и вырвал их.
— Таня, никуда ты не поедешь! Моя ты! Предначертано так было!
— Перечертано уж! Отпусти, Кузя! - упрямилась Татьяна.
— Таня!
— Пусти, сказала!
— Женщина, заходите немедленно! - начала раздражаться проводница.
Татьяна выхватила у него сумки и, показав проводнице билет, забралась в вагон. Всё внутри неё колотилось. Сердце рвалось к Кузьме, а гордость и упрямство брали верх и гнали домой. Едва сдерживая слёзы, она потащила сумки по плацкартному вагону. Место 48... Таблички с цифрами расплывались в глазах. Поезд тронулся, а она ещё шла ватными ногами по узкому проходу вагона.
— Ох, бежит ваш голубок назад, девушка! - вскрикнула одна из женщин и все, кто сидел по правую сторону, кинулись к окнам.
Кузьма, который успел сбегать к мотоциклу, догонял медленно отходящий поезд. На груди его болтался баян.
— Одну станцию! На одну станцию пустите меня, Христа ради! Вопрос жизни и смерти! - умолял Кузьма закрывающую двери проводницу, но Татьяна его не слышала. Она замерла в проходе, как вкопанная. Как будто это происходит не с ней... Как будто фильм... Она услышала возмущения проводницы. И тут в вагон набирающего скорость поезда ворвался Кузьма.
Он шёл на Татьяну и глаза его блестели маниакальной решимостью. Меха баяна раскрылись, Кузьма заиграл, музыка наполнила вагон, зацепилась за души пассажиров какими-то исконно русскими, щемящими и дрожащими звуками, которые заставляли верить во что-то чистое, глубокое и непреходящее никогда. Кузьма лавировал между пассажиров, все перед ним расступились. За десяток шагов до Татьяны он запел:
Ты у меня одна,
Словно в ночи луна,
Словно в году весна,
Словно в степи сосна.
Нету другой такой
Ни за какой рекой,
Ни за туманами,
Дальними странами.
— Кузя, перестань! Хватит! - Татьяна схватилась за поручень, полуотвернула лицо, чтобы он не видел, что она вот-вот заплачет. Но Кузьма запел ещё напористее, подошёл к ней вплотную, их разделял лишь баян.
Вот поворот какой
Делается с рекой.
Можешь отнять покой,
Можешь махнуть рукой,
Можешь отдать долги,
Можешь любить других,
Можешь совсем уйти,
Только свети, свети!
— Таня, посмотри на меня! Танечка!
Татьяна посмотрела. Губы её дрожали. Кузьма запел уже спокойно, едва раскрывая меха баяна. Запел так, словно в поезде были одни они, словно никого больше и нет на земле.
Ты у меня одна,
Словно в ночи луна,
Ты у меня одна,
Ты у меня одна!
Он спустил на свободное сиденье баян и пугливо к ней прикоснулся. Татьяна опускала глаза. Кузьма погладил её плечо.
— Танюш, я люблю тебя. Прости меня за всё.
Татьяна уже и забыла за что она должна его прощать. Её захлестнула буря эмоций, сладких эмоций, от которых делаешься таким лёгким, что кажется, что вот-вот взлетишь.
— Прости его, дочь! Ишь как поёт славно! Любит он! - не выдержала одна бабулька и юбкой утёрла уголок глаза.
— Прости, его, да! Прости! - послышалось со всех сторон от расчувствованной публики.
Татьяна обвела всех растерянным и горящим от счастья взглядом.
— Целуй её!
— Да, целуй уже, не стой, как истукан!
— Поцелууууй! - взвыл в нетерпении какой-то мужик.
Татьяна с Кузьмой рассмеялись сквозь слёзы. Они скромно поцеловались. Кто-то из близсидящих пассажиров захлопал в ладоши, к нему присоединились другие. Кузьма обнял её, крепко прижал к себе и опять прошептал: "Ты у меня одна, Танюш, одна..." Потом они на мгновение утонули в глазах друг друга: он в её зелёных, подёрнутых желтизной осенней печали, а она в его синих-синих, как тот милый Байкал в самый ясный день мая. Кузьма подхватил с сиденья свой баян и взял одну из сумок Татьяны.
— Ну, пошли к выходу, нам на следующей станции. Пойдём, милая?
Татьяна, раскрасневшаяся и взволнованная, кивнула с улыбкой:
— Хорошо, Кузенька, пойдём.
Конец.
