Санька со своими приятелями уже носилась по двору, прихрамывая на одну ногу. Набегавшись и наигравшись в лапту и скакалку, теплая компания в раздумье приостановилась, сойдясь где-то посреди двора, около садика, где росли пахучая акация, дикий виноград и скромная рябинка.
- Ну, куда пойдем? - спросил Виталька, маменькин сынок, белолицый, в нежных веснушках, с волнистыми волосами мальчик.
- В кремль, что ли, давайте сходим, – предложила Санька.
- Не-е, - сказали все чуть не хором, - там скука. Да и были мы там сто раз.
- Ну, тогда на Чернуху.
- А играть как будем?
- Придумаем что-нибудь, хлеба захватите, лебедей покормим заодно.
Придя на Черное озеро, чинно покормили птиц и пошли в глубь парка. Там, недолго думая, придумали игру в шпионов, распределили роли, наскоро выдумали всяческие пароли, условные знаки, и пошла беготня. Досыта набегавшись по Черному озеру и не выловив ни одного шпиона, вернулись домой, во двор. Усевшись за столик в садике, неожиданно почувствовали, что устали. Незаметно потекли разговоры. Сначала один что-то вспомнил, потом другой, третий… Жизненно-познавательное общение было прервано появлением дворового дурачка – Мишеньки. Жил он с сестрой и ее дочкой Олечкой. Когда-то, в глубоком детстве, его лягнула лошадь. Выжить – выжил, но умом повредился навсегда. Теперь ему было за пятьдесят, хотя возраст его не определялся совсем – лысая голова, совершенно гладкое лицо и небесно-голубые глаза, которые глядели на мир всегда с одним и тем же выражением. Ходил он постоянно с гармошкой, носил ее под мышкой и, если попросить, – играл. Иногда Санька со своей неразлучной подружкой Лидой даже плясали под его гармошку, хотя играл он всегда одно и то же. Саньке запомнилось, что он был добрым, хотя взрослые его опасались.
- Мишенька хороший? – появился он с неизменным вопросом.
- Хороший, - дружно ответила ребятня, и дурачок, очень довольный, занялся разговором с двумя собачками – питомцами Витальки и его мамы.
- А я вас сосчитал,- сообщил он собакам, - табун двадцать.
Что это был за табун и почему двадцать, никто, естественно, не знал.
Темнота постепенно сгущалась, из раскрытых окон то и дело слышалось:
- Виталик, домой!
- Юра, иди кушать…
- Кушать, - фыркнула Лида, веснушчатая, светло-русая девочка с темно-голубыми глазами, - надо же, какое воспитание.
- Да ладно тебе, есть-то хочется, - махнул рукой Юрка и убежал на свою верхотуру – они жили под самой крышей.
Саньку домой никогда не звали – она приходила домой, когда хотела. Подобная свобода почему-то не портила ее, потому что одно она знала твердо – маму расстраивать нельзя. А расстроить ее могло то, что на Саньку за ее проказы мог кто-то пожаловаться, поэтому озорная девчонка старалась не очень шалить, хотя бес любознательности подбивал ее на многое. Тетя Вера (так звали бабушку Саньки, которую она звала мамой) ругаться попросту не умела, а в ответ на чью-нибудь ругань только потуже завязывала платок на голове и, махнув рукой, уходила подальше.
Когда все мальчишки разошлись, у девчонок начался другой разговор – более душевный и доверительный. Обе они были сиротами. Лида росла без отца, он утонул, когда ей было три года, а у Саньки мать умерла в четыре, она была круглой сиротой, не очень понимая, что это такое – круглая сирота. Особой нужды в родителях она не ощущала, имея такую бабушку. Обе отличались редкой жизнерадостностью, любили шалить, вечно что-то выдумывая и незамедлительно претворяя свои выдумки в жизнь. Санька в этом тандеме была ведущей. Однажды зимой ей вздумалось проверить свой организм на прочность и она решила побегать по снегу босиком. Поскольку делать это одной ей показалось скучным, она подбила на сей авантюрный поступок свою закадычную подругу. Носились они по двору, по невысоким сугробам, минут двадцать. Хватили адреналину на полную катушку, а потом хохотали от всей души, ощутив в полной мере радость жизни. Это сейчас все знают, что это полезно, девчонкам в ту пору сие знание было неведомо.