Настя спала ещё, разметав тонкие, светлые волосы по подушке, и подрагивали нежно, её реснички от зыбкого сна. На прозрачных щеках, счастливый румянец и вся её нега и томность, показывает, что она жена - моя жена. Я поцеловал её хрупкое плечико, и встал покурить. Достал папиросу и открыл створку балкона, впуская в спальню предрассветный туман.
Полюбовался на старый сад, что корявыми, тяжёлыми, набрякшими от воды яблонями, тянется, вдоль булыжной дорожки к деревенской речке. За ней поля, простираются бескрайними, зелёными нивами вдаль, насколько хватает глаз, и упираются в чернеющий лес. Ночью был дождь, скамейка под деревом мокрая, и в воздухе пахнет отсырелым сеном, скошенной травой, яблоками, и чем-то пряным, сочным и сладким. Русским. Тихо, безмолвно, в саду. Ничто не хочет звуком разрушить очарование спящего, сентябрьского утра, ни птица, ни человек, ни сама природа, лишь иногда, встряхнется какое дерево, сбросит с себя влагу, и крупными каплями упадёт она, стуча по веткам и листкам в тягучую, серую дымку, а потом снова тишина.
Я был счастлив, несказанно счастлив встрече с Настей, и такому повороту событий, что свело нас вместе. Положив диск себе в рот, я не задумывался о том, где я. А находился я на третьем этаже, построенной в советские годы части. Располагалась она под Рязанью, на месте бывшего чиновничьего поместья, разрушенного после революции, и поэтому летел я с высоты третьего этажа, прямо в этот сад, и приземлился ровно около Насти, при этом сломав себе лодыжку. Прилетел в амуниции войск ВДВ 2008-ого года, разве только без оружия. Оружие, должно было лететь отдельно от нас, и на том спасибо, иначе с Настей, точно случился бы обморок. Барышни этой эпохи склонны терять сознание...
Девушка как раз гуляла по саду. Ей только что исполнилось восемнадцать, и была она переполнена мечтаний и дум взрослой жизни, а взрослая жизнь в её голове, ассоциировалась как раз замужеством. И как я позже узнал, в этот момент, она молилась о том, чтобы Бог дал ей достойного спутника, желательно похожего на отца. Отец её, на минуточку, был штаб-офицером, и погиб год назад в сражении с немцами. Мать она не помнила, и проживала всю жизнь в этом доме, а теперь, под опекой дяди, тоже человека военного, и по причине неспокойного времени, вечно отсутствующего.
Так, была она предоставлена двум нянькам и прислуге, а если быть точным, то сама себе, поскольку, как сама говорила, что не выносит "никакого давления извне". А по причине все того же неспокойного времени, образование ее, и отъезд в Петроград за этим образованием и новыми ощущениями, был отложен на неопределенное время.
Жизнь её - деревенская, насыщенная лишь хозяйственным бытом, и поэтому скучная и обделённая милыми радостями молодости - такими как балы, поездки, и встречи с друзьями. Опять-таки, со слов Насти, женихами здесь и не пахло, а наряды пылились в шкафу. Время здесь текло медленно, и она проводила его в основном за книгами, да пару раз в день, выходила погулять.
Как раз во время утреней прогулки, я и упал ей под ноги. Сначала падение и мой вид, повергли её в шок, она испугалась, отпрянула, закричала и приготовилась бежать, но увидев моё скорченное от боли лицо, услышав русский мат из моих перекошенных губ, решилась подойти и спросить, не нужна ли мне какая-нибудь помощь.
В тумане от перемещающегося во времени взрыва, и боли от поломанной ноги - лицо её чистое, юное и невинное, устремлённые встревоженно, бездонные, синие глаза, показались мне ангельскими. «Ангел!»- прошептал я, и потерял сознание. Впрочем, очухался я быстро, да и нога, благодаря диску, срослась за считанные минуты. А Настя, подняла меня и привела в дом, под недоуменные взгляды прислуги усадила в гостиной и принялась отпаивать чаем, попутно расспрашивая, кто я такой, и откуда свалился ей на голову.
Сначала я оправдывался, сваливал всё на потерю памяти, завирался, но увидев, как она смотрит на меня - открыто, удивленно, и всем своим пылким, детским существом желая сказки, решился признаться:
- Я из будущего! Да, да, не знаю, как оказался здесь, и зачем, помню лишь автобус, что должен был везти в зону конфликта. Я военный …. - на этом хватит с неё правды.
Она вдруг расцвела, разомлела - это судьба! Да и одежда её отца пришлась мне впору.
- Услышал Господь, мои молитвы! - говорила она, искренне улыбаясь, и любуясь мной тайком, из-под ресниц. - Тебе бы ещё бородку отрастить, и вылитый папа!
- Это же хорошо! - отвечал я, смеясь и радуясь тому, что так удачно всё получается.
А Настя? А что Настя? Мне она нравилась и не слабо... не то, что Азанет, конечно, не было той всепожирающий страсти, и если сравнить их, что я постоянно делал, то и любви у меня не было. Но была какая-то гармония, скромная совместимость, желание обнять, защитить, быть сильным рядом с ней. И она, такая стройная, тёплая, хрупкая, полупрозрачная, со всей непосредственностью, любопытством ребенка - раскрывалась передо мной без утайки.
Мы много беседовали, да и что еще делать в глуши? И в разговорах, пришли к тому, что Господь, не случайно послал меня сюда, не случайно именно в этот сад, и в точности к ней - нам судьба быть вместе. И после тихого шептания тёплой ночью на скамье, и короткого, но нежного поцелуя, мы решили пожениться. Точнее, решила конечно же Настя, как собственно, додумалась и до того, что быть вместе нам - судьба. А я не переубеждал её, вся эта ситуация была никак нельзя на руку. У меня не было документов, соответствующих этому времени, а женитьба и связи ее дяди, могли дать мне путевку в эту эпоху, и сделать задуманное осуществимым быстро и без проволочек.
Нажимом, уговорами, слезливыми письмами, полными отчаяния, и любви ко мне, Настя растопила сердце своего дяди, и он письменно дал разрешение на свадьбу и рекомендации местному священнику поженить нас, а также приказ, немедленно выдать мне необходимые метрики на его фамилию.
Дядя же по причине переворота в стране и в преддверии революции, не смог прибыть даже на свадьбу. Да и не та обстановка теперь, чтобы ковыряться в женихах. Царь уже арестован и сослан. Ему хотелось, чтобы его племянница была защищена, а из уст её текло столько хвалы в мою сторону, столько восхищения моей мужественностью, образованием и манерами, что для него был единственный выход уберечь её, в это непростое, распутное время - это выдать замуж за такого как я. Без роду и племени, но сильного, хотя и потерявшего память военного - а представился я именно так.
И, вот, я стою у балкона, выдыхаю струйкой дым в пьянящую тишину сада. Новоиспеченный муж после первой брачной ночи. Сытый, спокойный самец в изголовье кровати на которой поверженная ночью лань - спит, и раскраснелась ото сна ее белая кожа, и подёрнуты благодарной улыбкой уголки девичьих губ. Она счастлива, а я счастлив оттого, что счастлива она.
Присев на кровать, я задумался: «Что же дальше? Теперь у меня есть паспорт, я могу двигаться дальше, но я женат, не могу же я бросить жену на второй день после венчания! Придётся выждать время. До революции еще около полутора месяцев... Что ж, осмотрюсь пока…»
Я поцеловал Настю долгим, постыдным поцелуем. Она вздохнула, приоткрыла глаза, потянулась сладостно, улыбнулась, и обвила мою шею руками:
- Муж мой, любимый… - не сразу, но спустились пить чай.
За столом переговаривались вполголоса, переглядывались и замолкали каждый раз, когда в столовую входила прислуга. Между нами теперь тайна, мы тщательно скрываем её, хихикаем и нечаянно касаемся друг друга под столом. Это игра по особым правилам: Настя - растрепанная, заспанная, улыбается застенчиво, если рядом кто-то есть, но стоит посторонним выйти, она обнимает меня, целует, шепчет слова любви, и вся она как на ладони - нежная, наивная, тающая в моих руках.
Мы много гуляли - восхищались осенью, садом, что ронял свои плоды нам под ноги, красками позолоченной листвы и запахами и звуками свободной молодости. Ведь только в молодости мы восприимчивы к безусловной любви, только в молодости мы не задаем вопросов и не ищем ответов. Радуемся, черпаем счастье большими горстями, и сломя голову, не оборачиваясь - ныряем в чувства с головой. Потом будет осознание, потом будет разбор на составляющие внутреннего мира, успехов, финансов и статуса в обществе, потом, возможно, будет разочарование и досада за свой выбор, а сейчас только любовь. Любовь и безграничное счастье.
И мы подставляем лица свежему вольному ветерку и целуемся под каждым деревом, под каждым кустом. Любой укромный уголок в саду - наша обитель, любой камень, овраг или холм – свидетель.
Омрачали моё настроение лишь воспоминания. К сожалению, не было ни дня, чтобы я не вспомнил Азанет, не было ни одного движения, взмаха руки, поворота головы Насти, которое я не сравнил бы с моей первой любовью, и ни одного поцелуя, взгляда, прикосновения. Всюду и везде меня преследовала Азанет.
Они были полярно разными - эти женщины. Азанет: горячая, страстная, но собранная, глубокая, волевая. Настя: искренняя, воздушная, светлая, ранимая, наивная и поверхностная как дитя... Но она была рядом, носила статус моей жены, и я по-своему любил её. Было в ней то, чего не было в Азанет - бесконечная, слепая преданность. Она сравнивала меня со своим отцом, и всё во мне безмерно восхищало ее, и защищала она меня перед окружающими - неистово, яростно. Азанет, как мне казалось - преданна была лишь Пришельцу, и его человеконенавистническим идеям.
А перед кем же защищала меня Настя, спросите вы? Перед дядей в письмах, перед прислугой, перед няньками, перед самой собой. Зная откуда я, она направляла, консультировала меня по всем вопросам этого времени, учила как есть, как пить, как говорить, как ходить, но всё в силу своего воспитания, тесного познания мира, и неискушенности ума.
Пока мы утопали в чувственном медовом месяце, вокруг нас проходили события на злобу дня. Няньки рассчитались и ушли, за ними последовала прислуга. Из шести человек остались двое: он же дворник, он же садовник, и вообще на все руки мастер - престарелый, бородатый Кузьма, да бывшая повариха, а теперь повышенная до домоуправительницы, также престарелая - Авдотья. И то, лишь потому, что деваться им было некуда.
Письма от дяди стали более беспокойными, хотя он и уверял Настю, что всё утрясётся и замалчивал истину. Но я-то знал, что турбулентность в стране предельная. Дядя оправдывался, что не может сейчас нанять нам слуг, прислать денег, и осведомлялся в каждом письме, не вспомнил ли я чего? Перестали приносить газеты и молоко, и косари на полях не заводили уж своих заунывных песен. Всё словно затаилась в ожидании. Как перед бурей - ни ветерка, и смолкают птицы, также здесь - всё напиталось напряжением и предчувствием беды.
Настя расстраивалась из-за писем, и сидела часами, грустно уставившись в окно. Я пытался приободрить ее, но выходило плохо.
- Я не переживу если и с дядей что-то случится! Хватит с меня и папы… - вздыхала она, роняя слезы.
А я думал: «Скоро со всеми вами случится страшное, если не вмешаться», и обмозговывал уже разговор. «Пора, пора вклиниться в действительности и стереть это пятно, кровавое пятно в истории России!»
Порывы мои были прерваны очередной весточкой от дяди. Настя развернула бумагу и глаза ее наполнились счастливыми слезами:
- Он приезжает! - она подскочила, расцеловала мою макушку, взяла ладонь, станцевала вокруг стула на котором я сидел, уселась ко мне на колени, обняла и запыхавшись прошептала. - Послезавтра! - и не разжимая объятий просидела ещё некоторое время, тихо роняя облегчённые слёзы, а я улыбался глупо, и гладил её спину. Но со стены, с безупречными шелковыми обоями, смотрел с портрета её отец - смотрел мрачно, пристально, с укором.
Дом ожил на время: вытиралась всюду пыль - с картин, книг, старинных часов и мебели, доставалось, начищалось столовое серебро, перестирывалось сопревшее от долгого лежания бельё. А во дворе и в саду отчётливо слышались звуки метлы и лопат. Перемыли окна, перестирали скатерти, шторы и тюли. Всё вместе - вчетвером. Мы помогали нашим работникам, как могли: я во дворе, Настя в доме. И всё со смехом, весело подтрунивая над их неуклюжими движениями, над ошарашенными, добродушными взглядами и беззубыми улыбками стариков.
И вот, все переделано: достаны припасенные свечи, фарфор сияет, хрусталь горит, и в доме светло чисто и уютно. Ждём. Настя то и дело поглядывает на часы, а за окном дождь барабанит по подоконнику гулко. Ждём.
Наконец, слышится топот копыт, свист кучера и дребезжание крытой повозки.
- Приехал! - Настя хватает меня за руку, глаза горят усталым блеском - минута, и мы на улице.
Ссылка на начало романа: