Жара стояла бешеная. Сентябрь словно проспал, и после августа его вышел подменить июль. Хищная, жадная духота впивалась в лёгкие. Зося прогуливалась неподалёку от входа в аудиторию: здесь по тёмному коридору веял сквознячок, и можно было жить.
Пара ещё не началась, и многие толклись снаружи. До Зоси долетали обрывки баек, анекдотов, обсуждений преподавателей и досужих сплетен. В столовой котлеты, в общежитии клопы, в Сосновке опять маньяк… Скучно.
Зося кинула взгляд на пыльные часы под самым потолком. Похоже, профессор задерживался. Она подождала, пока толкучка на входе рассосётся, и направилась к заранее застолблённому месту.
На дальнем от окон ряду дышать было нечем, на ближний сыпались хлопья краски с древних рам, поэтому Зося выбрала средний. Разглядывая покрытый «чертами и резами», откровенно пошатывающийся стол, она шёпотом выругалась. Если бы не настояния бабы Рады… Что вообще старшее поколение находит в этих технических вузах?
Старый паркет застучал в такт запоздалым, торопливым шагам, послышалась приглушённая музыка. Зося перестала кривиться в столешницу и покосилась на шум. Вот это номер! Слева, за посыпанную трухой парту, рухнул не обиженный внешностью парень. Широкие плечи, длинные светлые волосы, собранные в «хвост», неброская, но недешёвая одежда. Спасибо, дорогое мироздание! Тряхнув тёмной гривой и поправив массивное ожерелье из алой яшмы, Зося решительно пересела к соседу.
Ритмичные гитарные аккорды звенели из крупных наушников, висящих у парня на шее. Низкий, тягучий голос вкрадчиво цедил:
Беда с сапогами —
С весны-то совсем износил.
Сымали бы сами —
Так я б их зря не губил.[1]
Почувствовав толчок скамьи, парень повернул голову. Что-то с его слегка раскосыми глазами было не так: то ли контраст бледно-серой радужки и тёмной каймы, то ли тень усталости и постоянного напряжения. Странный, пугающий взгляд. Зося мысленно шикнула на себя и приветливо улыбнулась:
— Привет, красавчик. Смотрю, один сидишь, так дай, думаю, погадаю. Верь мне, удача тебе будет!
Голосом Зося гордилась, и заслуженно. Он достался ей от бабы Рады: та одной плавно пропетой фразой могла заставить обернуться всех мужиков на улице, даже молодых. Впрочем, там не только в голосе дело было.
Сосед сморгнул — медленно, словно кот. Так же медленно отвернулся, натянул наушники и уставился куда-то себе в колени. Улыбка начала стекать с Зосиного лица. Нет, ну нахал! Бывало, что её не замечали с первого раза — редко, конечно, и после раскаивались…
Она совсем было вознамерилась пустить в ход тяжёлую артиллерию, но тут дверь со стороны коридора хлопнула. Сосед скинул наушники и проводил тяжёлым взглядом дряхлого преподавателя, прошедшего на кафедру. Зося фыркнула: прямо за спиной профессора кто-то изобразил на стене известный мужской орган, подписав для верности. Желание негодовать ослабло, и она чуть подалась к парню.
— Как тебя хоть зовут-то, молчун?
Дальнейшее запомнилось, словно в замедленной съёмке. Вот сосед шумно, с чувством выдыхает и отчаянным жестом прижимает ладони к лицу. Вот он сидит так пару мгновений, после чего резко вскакивает. Вот дрожащими руками хватает свой рюкзак, больше похожий на строгий кофр с фирменным красно-белым значком. Вот одним махом перепрыгивает стол и буквально выбегает из аудитории.
Теперь дверь не хлопнула — она грохнула. Седая штукатурка задумчиво соскользнула со стены и рассыпалась в труху. В аудитории зашушукались, профессор флегматично приподнял брови.
— Что ж, семестр начинается… неординарно. Однако будемте знакомиться. Меня зовут…
Сзади зашуршало. В спину уткнулся знакомый тощий колючий палец. До отвращения знакомый.
— Пацан красава. Я готов ему денег дать, чтоб ещё раз посмотреть, как он тебя динáмит.
Вернув на лицо умильную улыбку, Зося зашипела уголком рта:
— Янька, если б я не знала, что тебе там понравится, я бы тебя сейчас отправила во-он туда, — и она словно невзначай махнула в сторону выразительного граффити. — Дали же высшие силы братца…
— Не силы, а гены, — нарочито занудным голосом пропел Янек. — Учитывая, что мы близнецы, хоть и разнояйцевые, уверен: здоровая доля бисексуальности…
— Просто. Заткнись. Понял?!
Шипение стало резче, и сзади действительно замолчали. Брат всегда хорошо чувствовал, когда подначки могут прокатить, а когда лучше не нарываться. Реже, чем хотелось бы, но пресловутая «телепатия близнецов» между ними иногда срабатывала.
***
Янек застрял на крыльце Гидрокорпуса, сверяясь с истрёпанным до неприличия ежедневником. Зося подкралась к нему сзади и отомстила за палец в спину. Брат вполне ожидаемо не отреагировал. Увы, этот гад совершенно не боялся щекотки.
— Опять делишки свои тёмные затеваешь?
Развернувшись, Янек приобнял сестру и чмокнул в висок.
— Ну так пока твои не менее тёмные планы по охмурению олигарха проваливаются, кто-то же должен кормить семью.
Зося насупилась, но уже не всерьёз:
— Да ну его к инкубу. Может, тот блондинчик вообще твой клиент. Вон как от меня драпанул.
— Дорогая систер, — с выражением продекламировал Янек. — Да будет тебе известно, что я сексом трахаюсь исключительно за интерес, а не за профит. Ибо гусары…
— Ну всё, понесло зануду! — Зося притворно схватилась за уши. — Ладно, дуй, кормилец. Вернись целиком.
— И тебя туда же.
Брат убрал ежедневник в почтальонскую сумку, козырнул и пошагал в сторону Гражданского проспекта. Понаблюдав пару секунд его удаляющуюся спину, Зося задумчиво перевела взгляд на скверик недалеко от крыльца, и...
Прямо на траве, прижавшись спиной к дубу, сидел «блондинчик». Наушники снова болтались на шее, а сам парень, прикрыв глаза, размеренно затягивался непривычно тёмной сигаретой с серебристым мундштуком. Зосю начал разбирать азарт, замешанный на жажде мести.
Тропинка бежала в паре метров от дуба, и Зося неспешно пошла вдоль, перебирая камни ожерелья и прикидывая момент. Когда плотно утоптанный песок заскрипел под каблуками, «жертва» ожидаемо повернула голову. Древний мужской рефлекс: проверить, не крадётся ли враг. Зося кивнула сама себе и мысленно потянулась.
Чары, такие же древние, как само существование людского рода. Привязать, приворожить, присушить. Заставить бегать за собой, заглядывать в глаза и ловить каждое слово — буквально, а не метафорически. Из всего втолкованного бабой Радой «знания» это было у Зоси любимым — и абсолютно безотказным. До настоящего момента.
Сначала Зосе показалось, что всё идёт как обычно. Она нащупала разум парня, скользнула вдоль него, ища точки, через которые вторжение пройдёт максимально мягко и незаметно… И вдруг увязла посреди той стороны, словно провалившись по пояс в трясину. Помстилось даже, будто пахнуло мхом, спелой брусникой и гнильцой.
А потом кто-то огромный и всевластный сгрёб её в горсть и швырнул обратно. Да так, что оба света замерцали…
И разом погасли.
***
Нашатырь дотянулся до самых глубин мозга, и Зося яростно чихнула. Сознание возвращалось во всей своей неприглядности, но хотя бы с относительным комфортом: вокруг было прохладно, полутемно и безлюдно. Ну почти.
«Блондинчик», сидевший напротив, подвинул стакан минералки в её сторону.
— Мирон.
Это прозвучало настолько между делом, что Зося не сразу догадалась: парень представился. Аммиачное амбре никак не желало улетучиваться, поэтому она жадно глотнула воды. Мирон тем временем покривился:
— Схватить тепловой удар осенью… Но сентябрь аномальный, факт.
Голос у него звучал низко, хрипло. Так же напряжённо, как смотрели светлые глаза. Красивые, к слову, глазища-то… Зося предпочла осторожно покивать, не убирая стакан от губ. Мирон тем временем повёл ладонью в сторону, и стало понятно, что они сидят в кафе недалеко от Химкорпуса.
— Тот ещё шалман, конечно. Минимум меню, хоть кондей есть. Посиди, приди в себя.
Зося кивала, потом мотала головой, дежурно улыбалась. Внутри же бегали и сталкивались лбами вопросы: «Почему не сработало? Что это было? Что ему нужно?!» Впрочем, умение прятать лицо «в маску» тоже входило в топ любимых Зосиных знаний.
Запустив пальцы в рукав тёмно-синей толстовки , Мирон чем-то щёлкнул. Под скупым светом ламп матово блеснули часы на массивном браслете. Намётанный Зосин глаз сразу определил: серебро. Очень высокой пробы. Куда выше, чем на серьгах и прочих украшениях брата. Ах да, те самые…
— Слушай. Тогда, в аудитории, — парень крутил хронометр в руках, подбирал слова, — я не от тебя сбежал. Сорри. У меня бывают панические атаки. Вот на ровном месте. А легче становится среди деревьев. Лучше всего в лесу. Если ещё и закурить…
Он выудил из кармана глянцевую тёмную пачку, помял в пальцах, убрал обратно.
— Нет, сейчас не стоит. Дыши, пей, оживай. И ещё раз…
Зося открыла было рот, чтобы хоть что-то сказать в ответ, но не успела. Раздался тонкий пиликающий звук, и из другого кармана явился крохотный мобильник в металлическом корпусе.
— Да, иду, — прохрипел Мирон. Убрал телефон, защёлкнул браслет часов, кинул на стол купюру. — Ты как, в норме?
— В целом, если не придираться… — смогла выдавить Зося. Купюра была крупная, Янек столько приносил со своих «тёмных дел», и то не всегда. Мирон пожал плечами.
— Сорри, пора. Поправляйся.
Он щёлкнул кнопкой висевшего на поясе CD-плеера, и из наушников донеслось:
Шерудят кабаны и медведи в совхозном саду.
Носит филин свою лебединую песню.
Молкнет, видя меня. Знает, падла, когда-никогда попаду.
Ну да я не спешу: с ним пока интересней.
Зося проводила взглядом широкоплечую фигуру. Внутри что-то засвербело, когда парень уже подходил к двери. Искушение потянуться ещё раз, одним глазком подсмотреть, чем же этот мажорчик её так приложил…
Мысленно надавав себе по рукам, Зося допила стакан и потянулась к бутылке — физически.
***
Здесь, на стоянке солнце старалось изо всех сил. Мирон шёл наискосок, к внедорожнику, обводами напоминавшему танк. У водительской двери громоздился рослый, бритый под ноль мужчина в клубном пиджаке и поло, обмахивающийся порножурналом. Он приветливо кивнул Мирону, когда тот подошёл ближе.
— Давно ждёшь, Володя?
Дверцы щёлкнули замками, а потом сочно, с породистым звуком влипли в корпус. Названный Володей обернулся из-за руля.
— Работа такая, Мирон Петрович. Да и если на духу, я только подъехал: на заправке мороженое лопал…
Он улыбнулся, словно нашкодивший школьник.
— Ну что, домой?
Мирон медленно кивнул, но тут же резко потёр ладонью левый висок. Медленно сжал-разжал. Кончики пальцев подрагивали.
— Нет. Знаешь, давай как обычно.
***
Крыша старой девятиэтажки раскалилась за день, зато с началом ночи бетон и рубероид принялись щедро отдавать тепло. Янек сидел на шерстяном пледе, скрестив ноги. Он смотрел в сторону опушки парка, мягко подсвеченной оранжевыми фонарями. Правда, видел он при этом вовсе не стволы ближних сосен и не тёмное море хвойных крон за ними.
В левой руке Янек держал толстую, утянутую в кожаный переплёт, но всё равно изрядно потрёпанную широкую тетрадь. Из обрезов торчали где аккуратно, а где наспех вклеенные листы и закладки. С левой же стороны на пледе лежала пара книг — на вид подревнее, но меньших габаритов.
Правой ладонью он водил перед собой, словно поглаживая что-то невидимое, то угловатое, то наоборот, округлое. Пальцы при этом складывались в хитрые, постоянно меняющиеся фигуры. Поначалу казалось, что все эти манипуляции не дают никакого эффекта, но постепенно воздух перед Янеком стал мерцать холодными искорками, которые собирались в линии, символы, образы…
Сзади негромко гукнуло. Люк на крышу. Ключи есть у управдома и у сестры, но первый вряд ли полезет сюда в такое время. В подтверждение догадки справа на плед упал пёстрый пластиковый пакет.
— Так голодный и сидишь весь вечер, колдун-самоучка?
Янек стёр узор с воздуха, потом, не поворачивая головы, запустил руку в пакет и добыл оттуда термос.
— Тебя жду. Кто же ещё покормит такого растяпу, как я?
Он отвинтил вытянутую крышку и налил в неё чаю до половины. Над крышей поплыли ароматы разнотравья. Снова вытянув руку, Янек изъял из пакета бутерброд и вцепился в него мелкими, острыми, словно у лесного зверька, зубами.
— Удачно сегодня? — Зося пристроилась рядом и перехватила крышку-кружку. — Кого гонял-то?
— Да никого, — буркнул Янек, продолжая битву со слоями хлеба, сыра и колбасы. — Фамильное серебро пропало. Грешил на вихта, а оказался вороватый котей. В дыру за плинтусом всё заиграл. Я, конечно, щёки надул, иллюзий навёл, коту небольшое внушение сделал… Нормально, денег дали, благодарили.
— Не стыдно публику дурить? — добыв второй бутерброд, Зося откусила с угла. — Кто-то мне недавно за высокую этику втирал…
— Но-но, — Янек строго качнул термосом. — Ты работу и секс в одну кучу не вали. Когда я с кем-то сплю, я делаю это от души. А когда выясняю, почему вонючие носки дяди Бори сами собой ночами шляются по потолку — это за деньги. Даже если потом оказывается, что причина в банальной «белочке».
Он дожевал и ткнул пальцем в сторону парка.
— А вот это уже куда интереснее. Чувствуешь, как фонит последнее время? И люди пропадать начали. Ладно в девяностые, я бы понял: братва тогда куролесила, пачками друг друга закапывали. А сейчас что?
Сощурившись, Янек толкнул Зосю острым локтем. Та чуть не облилась чаем и сердито уставилась на обидчика:
— Охренел?
— Да я вот прикидываю, — сладким голоском протянул тот, — не твоих ли чар дело? Злая ходишь, как хомяк на диете, домой поздно приползаешь.
— Точно охренел, — Зося сосредоточилась и испарила лишнее с блузки. — Стоило один раз задержаться…
Она положила ладонь на самый крупный камень ожерелья и притихла. Янек молчал. Не торопил, не подначивал, просто сидел в той же позе и ждал. И, конечно, дождался.
— Мда, — изрёк он вердикт, когда история про обморок и кафе подошла к концу. — К вопросу о высокой этике. Систер, я уже говорил тебе: прикладная магия в сердечных делах — поганый расклад. Ладно прилипчивые мужики, которых потом фиг отгонишь, даже после снятия чар. Тут я всегда помогу, потому что семья. Но ты, кажется, влезла на чужую территорию.
— В смысле?
— В силлогизме! — передразнил Янек. — Самое простое объяснение всегда самое верное. Мнится мне, твоего Мирона уже кто-то подчаровал. И для верности поставил блок от переприворота. Хороший такой, с фантазией… Болото, говоришь? Вот и не лезь в него. Как брат и колдун-самоучка советую.
Зося насупилась, налила себе ещё чаю и молча уставилась поверх сосновой гряды. Янек посмотрел на сестру с иронией и глубоко запрятанной нежностью. Мысленно вздохнул, стряхнул с тетради крошки и принялся водить по воздуху ладонью.
***
Гитара плакала навзрыд, следуя заветам Лорки и Цветаевой. Устроившись на спинке парковой скамейки, Зося упёрла локти в колени и сложила голову на переплетённые пальцы. Она слушала и смотрела, как уверенные пальцы зажимают аккорды. Брат, сидевший ниже и левее, тоже внимал. Молчал, на удивление.
— Хороший инструмент. — Мирон, сидевший напротив, с уважением поставил гитару на скамью. Закурил, резко затянулся и добавил: — Жалко на улицу таскать. Ну хоть не дожди. Затянулась жара…
Сигарета на самом кончике светилась почти таким же оранжевым, как листья берёз и клёнов, укрывающих маленький сквер дачи Бенуа. Осень старалась изо всех сил, мешала краски, но солнцу, похоже, было плевать. Мирон расстегнул толстовку, покрутив взмокшей под «хвостом» шеей.
— Гитара мне помогает. Лес. Но чаще всего, конечно, курево, — он скривил губы, опустив левый уголок. Зося уже знала: это не пренебрежение. Просто иначе он не умел. — Ещё таблетки, которые психиатр прописал. Частный, конечно. Отец бы скорее руку под пресс сунул, чем допустил в моей медкарте «на учёте в психдиспансере».
Он метко попал окурком в урну и затейливо выматерился.
— Только пилюли эти редкая дрянь, — добавил Мирон после секундной паузы. — Я после них весь деревянный и тупой. Как Буратино без азбуки. А ещё без ручек и без ножек.
Гитара охотно легла в уверенные мужские руки и заплакала вновь. Мирон негромко пропел:
В небесах этих мной невесть сколько насчитано лун.
Уж давненько поставил свою хату с краю.
Обошелся с собою, как будто хреновый колдун:
Превратился в дерьмо, а как обратно — не знаю.
Чуть подкрутив колки, он заметил:
— Нет, видно, что инструмент с историей, — провёл пальцем по паре сколов. — Но звук…
— С историей, — фыркнула Зося, выйдя из-под гипноза песни. — Папашка из Польши привёз. Она да имена — всё, что нам с Янькой от него досталось. Забирай, если нравится.
— А меня тут как бы нет? — брат откинулся на спинку скамьи и попытался вкатить Зосе подзатыльник, за что получил щелчок по носу. — Но систер права. Как отец ушёл, маман потащило по мужикам. Воспитывала нас в основном баба Рада, и она всегда говорила: «Хорошей гитаре — хорошие руки». Так что бери, Мирон-кун, играй. Я за.
Мирон опять отложил гитару, клацнул браслетом и стащил с запястья часы. Покривился, подбросил на ладони.
— Вот эту цацку отец подарил на поступление. Я-то как раз гитару просил. В музыкальную школу тайком бегал. Врал, что в качалку. А получил пафосную побрякушку.
Теперь выражение глаз стало не просто напряжённым: в них засверкала злость. Правда, никуда не делась усталость — лишь напитала собой хриплый голос ещё заметнее.
— Отец поднялся в девяностые. Многие тогда рискнули... Был начцеха синтеза искусственных алмазов. Организовал народ, подмял производство, наладил сбыт. Теперь по факту владелец всего завода. Через подставного директора, ясное дело.
Достав ещё одну сигарету, Мирон повертел часы на указательном пальце и кинул их Янеку. Зося, которой уже доводилось щупать дорогой хронометр, лишь вздохнула. Историю она тоже слышала.
— Понимаешь, я для него не сын. Я наследник. Продолжатель дела. Потому в Политех и запихнул: «Надо быть в курсе современных технологий». А я петь хочу! Сочинять, играть и петь!
Голос сорвался на крик, и словно подгадав, запищал мобильник. Мирон яростно рыкнул в трубку:
— Да! Нет. Сам доберусь. Сорри, Володь. Нервы. Всё, отбой.
Потёр ладонями лицо, щёлкнул зажигалкой, втянул дым. Уже спокойнее произнёс:
— Когда пошли паники, отец приставил человека. Водитель, телохранитель, шпион. Но мужик вменяемый, не мельтешит. Стараюсь не обижать.
Янек, всё это время сосредоточенно ощупывавший часы, ткнул пальцем в корпус.
— Зря ты на отца бухтишь, Мирон-кун. Таскать на себе почти двести граммов серебра — гарантированно отвадить мелкую нечисть. Слабые сглазы и проклятия тоже блокнет — по большей части.
Зося закатила глаза: начинался выпендрёж. В лучах закатного солнца Мирону по очереди были предъявлены массивные серьги, кольца, браслеты, цепочки на щиколотках и кулон в форме анкха, украшенный мелкой филигранью. К чести зрителя, отреагировал тот почти равнодушно, лишь в очередной раз изогнул губы.
— Вся эта шамбала — не моё. Сорри. Не осуждаю, но вот вообще не моё. Проклятия…
Впрочем, последнее слово прозвучало иначе. Будто в него был вложен некий иной смысл. Будто оно срезонировало с чем-то в душе говорящего. Цапнуло струны, которые принялись звенеть и плакать.
Мирон докурил и тут же достал следующую. На реплики Янека он отвечал всё реже и односложнее. Пальцы его подрагивали, напряжение в глазах копилось и искрило.
Наконец парень встал, медленно провёл ладонью по грифу гитары.
— Хороший инструмент, — выдавил он с заметным трудом. — Сорри. Пойду я.
Быстрым, нервным шагом Мирон устремился к переходу в сторону Сосновки. Зося тоже погладила гитару и слезла со скамьи. Её взгляд встретился со взглядом брата.
Янек держал в руках серебряные часы.
***
Трещал валежник, осыпались рано порыжевшие листья. Спотыкаясь и падая, тяжко хрипя, Мирон ломил по прямой, не разбирая пути. Ободранные ладони дрожали всё сильнее, пальцы правой разминали левую, лицо серело.
Упершись лбом в очередную сосну, неверным движением Мирон достал пачку сигарет, рассыпал половину и выругался. Лес вокруг приплясывал, нырял, погружаясь в бочаги теней. Ночь заходила со спины и тянулась к затылку своей чёрной рукой.
— Иду, — вдруг отчётливо произнёс Мирон. Выпрямился, передёрнул плечами и снова побрёл, загребая ступнями. — Иду уже. Да иду я. Всё, всё, иду…
Теперь глаза его были закрыты. Впрочем, это ничуть не мешало.
***
В комнате Янека духота стояла всегда. Не спасала даже вечно открытая форточка. Квадратное помещение населяли шкафы с книгами — и стеллажи, уставленные с виду всяким хламом. Камни всех форм и цветов, деревянные фигурки, пучки трав в пакетиках, пузырьки с жидкостями и не только... На верхней полке стоял чёрный лакированный ларец. Стену напротив закрывала подробная карта звёздного неба с зодиакальными созвездиями, утыканная булавками и расчерченная карандашом. Над картой висела сабля с потёртой рукоятью.
Сидя прямо на полу, Янек подвинул глиняную плошку, наполненную водой, и аккуратно опустил на дно круглое зеркальце в металлической оправе. Между плошкой и им самим легли часы Мирона. Зашуршала тетрадь, запах старой бумаги усилился.
От запястий и до самых плеч, забираясь под чёрную футболку без рукавов, по рукам Янека бежали тонкие линии, знаки, узоры и символы. Часть из них напоминала карандашные чертежи со звёздной карты. Часть неярко, холодно светилась в такт движениям ладоней.
Почувствовав сторонние пульсации, Янек шикнул:
— Зоська! Отсядь и не маши чакрами, и так маячок едва теплится!
Сестра послушно отодвинулась, сложила руки на коленях и начала дышать глубже, размереннее. Алые угольки яшмы, мерцавшие в темноте, притухли. Можно было работать.
Часы Мирона уютно устроились в сжатом кулаке. Янек потянулся к зеркалу. Он почувствовал, как приближается водная гладь, вдохнул поглубже…
И нырнул. И вынырнул на той стороне.
Теперь он словно парил над огромной чёрно-белой фотографией, отпечатанной почему-то в негативе. Мир казался плоским, двумерным, искажённым, будто через «рыбий глаз». Опознав Сосновку, Янек сжал кулак с часами сильнее и полетел, слушая их слабый, обиженный зов.
Сквозь бурелом пробиралась человеческая фигурка. Были и другие: не такие яркие, не такие целеустремлённые, они спокойно прогуливались по дорожкам и тропинкам парка. Эта же пошатывалась, чуть не падала, взмахивала руками. Курс её уверенно лежал в сторону не осушенного до конца болота.
Вот путник врезался плечом в дерево. Крутанулся, упал — но через секунду воздвигся обратно, словно марионетка, которую потянули за ниточки. Постоял на месте, передёрнул плечами и продолжил ковылять.
Янек подлетел ближе — и сразу сдал назад. Он ощутил, как его накрывает нездоровой, трясинной прохладцей, почуял запах торфа и трав. Чья-то древняя, мощная, тёмная воля коснулась его. Буквально краем, но и этого хватило.
Уже разворачиваясь, Янек увидел, как другая фигурка, из тех, кто совершал поздний променад, вдруг тоже начала светиться, подобно гнилушке. Она дёрнулась, застыла — а потом устремилась навстречу первой. Запахи болота расплескались по парку, хлынули на улицы…
Вынырнув с той стороны, Янек первым делом метнул часы в сторону тахты. Ещё до того, как они упали на плед, вскочил, схватил плошку, вытащил зеркальце, а воду выплеснул в форточку. Подбежал к своему рабочему столу, подрагивающими пальцами нащупал ступку с пестиком. Стекло захрустело, заскрипел металл. Прошептав несколько резких слов, Янек отпрыгнул в сторону.
— Глаза прикрой!
Из ступки брызнуло синими искрами, столб призрачного пламени плеснул в потолок — и опал. Зося, по команде рухнувшая ниц, поднялась на локтях и с испугом уставилась на Янека. А тот с трудом дополз до тахты и повалился, раскинув руки. Отдышался, отёр мокрое лицо.
Поймал ждущий взгляд сестры — и нарочито медленно помотал головой в знак отрицания.
***
В коридоре перед аудиторией было всё так же темно, только сейчас ещё пусто и практически беззвучно. Тишина лишь изредка прерывалась тяжким вздохом или хмурым сопением. За первое отвечала Зося, за второе — брат.
— Две недели. Уже две недели на пары не ходит, понимаешь? Я дозвониться не могу, ни домой, ни на сотовый. А в Сосновке, пишут, опять человек пропал…
— Систер, — Янек попытался взять за локоть. — Ты видела то же, что видел я. Люди не просто пропали. Это он что-то с ними делает.
— Это не он! — прошипела Зося, вырвав руку. — Сам сказал: древнее, чужое. Ну не бьётся с Мироном!
— Зоська, куда подевался твой здоровый цинизм? — теперь и Янек перешёл на яростный шёпот. —Что, стоило ему по струнам провести, сразу матка в мозг проросла?
Камни в ожерелье вспыхнули, словно облитые напалмом. Брат еле увернулся от волны чистой силы и взорвавшейся за спиной штукатурки. Подлетел, обхватил, прижал руки с хищно скрюченными пальцами к телу.
— Зося, — повторил он чуть слышно, прижавшись губами почти к самому уху. — Хватит. Палимся.
За углом раздались тяжёлые шаги. На близнецов вышел человек с усталым казённым лицом, в милицейской форме и с папкой в руках. Зося подождала, пока он пройдёт, без затей двинула брата коленом в бедро и побежала к выходу.
На крыльце она замерла на секунду, вдохнула, выдохнула. Янек, кажется, понял, что сейчас не время читать морали. Ну и славно. А теперь к метро и на остановку. Какой там автобус?..
Ноги уже несли её сами, и окружающий мир слегка поблек за пеленой тревожных, суетливых мыслей. Потому Зося и прозевала момент, когда за углом корпуса из ближайших кустов вытянулась пара рук и рванула её на себя.
В голове пронеслось паническое: «Янек!» Брат должен, обязан был услышать! Сама она боевой магией почти не владела — та вспышка в коридоре не в счёт. Впрочем, руки тут же разжались. У грязно-серой стены стоял Мирон и виновато морщил лоб.
— Сорри, — прохрипел он вполголоса. — Неловко вышло.
У Зоси закружилась голова. Вот он, живой, целый, родной… Она не понимала, чего хочет больше: придушить гада или рухнуть ему на грудь, рыдая, словно в дешёвом романчике. Вместо этого обхватила себя за плечи, закусила губу и промычала:
— Ты контрольную по матрицам пропустил. На зачёте завалят.
Кусты затрещали снова. Янек ворвался «на сцену преступления» с закатанными рукавами и с одним из своих массивных браслетов в кулаке. Мирона он окинул взглядом с неприязнью, Зосю — с тревогой. Та запоздало вспомнила, что именно в этот «кастет» брат вчаровал разряд в сотню киловольт, и сдвинулась, чтобы стоять между парнями.
— Ну?!
Мирон поднял руки и повторил:
— Сорри. Правда. Пасут меня, — он потупился и продолжил ещё тише. — К следаку вызывали, из-за парка. Думают, я как-то связан. Гонево полное, но отец, ясное дело, в бешенстве. Пришлось по старинке, в окно — и ходу.
Брови Янека сдвинулись, рисуя предельное сомнение. Теперь уже Зося придержала защитника за локоть.
— Я же говорила, это не он.
— А вот не уверен, — с угрозой в голосе выговорил брат, но кулаки опустил. — Мирон-кун, пойми меня верно: прямо сейчас ты ходячая бомба с дерьмом. Запалят вместе — не отмоемся ни я, ни систер. Уж прости мой прагматизм…
Он порылся в сумке, закинутой в пылу бега за спину, и достал часы.
— Вот. Лучше забери. Не хочу, чтоб нашли у нас дома.
Нацепив хронометр, Мирон задумчиво покивал.
— Верно. Всё верно. Только… — он замялся, поднял ладони к лицу, а потом бросил руки вдоль тела. — Янек, сейчас серьёзно. Что ты говорил о проклятьях?
Ветер подёргал кусты за ещё не слетевшие глянцевые листья, запутался среди веточек. Вернув «кастет» на запястье, Янек медленно раскатал рукава и тоже понизил голос:
— Не здесь. Менты толпами ходят, явно по твою сочную задницу, — он покрутил головой и зачем-то принюхался. — Систер, бусы сними — яркие, приметные. Мирон, волосы под капюшон и ссутулься. И давайте дворами, дворами.
Важное условие: с тебя — Янек ткнул Мирона в грудь, — полная история панических атак. Тогда смогу говорить конкретнее.
***
Руки Мирона снова дрожали. Щека онемела, пальцы не слушались. Зося принесла воды, он кивнул, хмыкнул с отвращением — и кинул в рот маленькую таблетку. Через десяток минут ощутил, как узел в животе рассасывается, а в голове словно раскладывают тяжёлое ватное одеяло. Заработало.
Он прикрыл глаза, устроился на табурете поудобнее и принялся вспоминать…
…Запах костра, дешёвого пива и мочи. Ещё какой-то неявный, трудноуловимый — наверное, так пахнет подгнившее дерево заброшенного сруба, в котором они сидят. Чужая фанерная гитара скрипит и дребезжит в руках.
Эту компашку он видит третий раз. Гопники, быдло, биомусор. Так сказал бы отец. Интересно, чего ему стоило выпустить Мирона из-под надзора на целых два месяца? Наверняка дед убедил. Надо будет при случае отблагодарить.
Песня заканчивается. Заводила компашки, развинченный, со шрамом над бровью, гогочет и пародирует аплодисменты.
— Да ты музыкант, йопта. Лады, заслужил. Будешь пробовать?
Мирон смотрит на грязный кулёк из скомканной газеты. Разворачивает и видит горсть бурых тонких червячков. Сознанию требуется десяток секунд, чтобы понять, что это небольшие грибы. Он ёжится, вспоминает прочитанное в книгах и журналах. Осторожно берёт один и кладёт на язык.
Взрыв истерического хохота разрывает барабанные перепонки. Тот же развинченный хлопает себя по бёдрам.
— Вот придурок, а! Всё ешь! Давай, давай, не жмись как целка. Нормально будет, базарю!
Глубоко вдохнув, Мирон жуёт остальные поганки. Хохот вокруг становится ритмичным, и костёр словно подмигивает: будет. Обязательно будет…
…Тропинка петляет, кружит под ногами. На ней то распахиваются бездонные ямы, в которых шевелится чешуйчатое и влажное, то вспыхивают россыпи самоцветов. Деревья вокруг Мирона пляшут, извиваются, мерцают красками, недоступными человеческому зрению. «Галлюцинации, — слово проплывает по краю сознания, отращивает кожистые крылья и упархивает в живую темноту. — Я отравился и глючу. Надо домой».
Но домой не выходит. Мирон стоит посреди леса и понимает, что тропинки больше нет. Он заблудился и в собственном сознании, и в реальном мире. Издалека раздаётся крик — зовущий, кличущий. «Может, меня ищут?» Быстрее, чем мозг успевает сформировать решение, Мирон бросается в сторону зова. Лишь тем же краем сознания подмечает: «Странно. Почему бы не крикнуть в ответ самому?» Но и эта мысль свивается в переливчатый комок, падая и рассыпаясь в пыль под ногами.
А ноги приносят его почти на край залитой лунным светом поляны. За деревьями виднеется фигура, похожая на человеческую. Что-то с ней не так, но Мирон не может понять, что именно. «Всё ещё глючу». Цепочка мурашек проносится вдоль позвоночника, когда он наконец осознаёт: рост. Не бывает людей, достающих макушкой до середины сосновой стены.
И сосны будто втягиваются обратно в землю, уменьшаются с каждым шагом Мирона. Или это лесной незнакомец вырастает, отбрасывая всё более густую и подрагивающую тень? Мирону становится страшно. Он начинает пятиться, но цепляется за корень и падает.
Гигантская фигура медленно, торжественно делает шаг навстречу — а вместе с ней словно и весь лес. Луна начинает расплываться по белёсому небу, на котором проступают пронзительно чёрные звёзды. Мирон кричит. Ещё один гулкий шаг. Лес заглядывает в зрачки. Дальше тьма…
— …Пришёл в себя, рожа расцарапанная, джинсы в дырах. — Мирон разглядывал саблю, карту и ларец, вертел в пальцах сигаретную пачку. — Как-то вышел обратно к посёлку. Даже дом отыскал. И на крыльце снова рухнул.
Дед молодец, дед войну прошёл, — лицо разрезала кривая усмешка. — Сразу звонок в скорую, звонок отцу. Полифепана всыпал, гонял блевать всю ночь. С утра, когда я чуть ожил, ещё молока влил ведро.
Отец, конечно, наорал. Чуть не избил прямо на месте. Спасибо деду, отстоял. Потом частная клиника, осмотры, обследования… Ничего не нашли. А месяца через полтора — первая паническая атака.
И вот то, что меня тянет в лес… — достав сигарету, Мирон уставился на неё. Убрал в пачку, продолжил: — Это, народ, пугает больше всего. Потому что… Потому что порой я там вижу его. Незнакомца с поляны. И сразу отрубаюсь.
Тишина тикала. Пять секунд, десять. Шумно выдохнув, Мирон пробормотал:
— А наутро новости. И значит, все эти люди…
Он снова достал сигарету, поймал кивок Янека и закурил. Ощутил, как мягкие, тёплые руки обнимают за плечи. Прикрыл глаза и прижался щекой к Зосиной щеке.
***
Последнюю пару минут Янек задумчиво постукивал себя пальцем по подбородку. Дождался финала истории, встал, подошёл к ближайшему шкафу и достал тетрадь — ту самую. Полистал, замер. Подошёл к Мирону и показал выцветший, жёлтый разворот с карандашным наброском.
— Он?
Сигарета упала на пол, табурет зашатался. Зося едва удержала гостя от падения. Янек ещё никогда не видел настолько огромных, исполненных буквально звериным ужасом глаз. Он цокнул языком и забрался с ногами на тахту.
— Мои соболезнования, Мирон-кун. Твой товарищ называется «Хозяин леса». О-очень древняя сущность, возникшая из первобытного человеческого страха перед чащей — а то и сама породившая оный. Сейчас встречается редко, только в настоящей, нетронутой глуши. Большинство же представителей, так сказать, «вида» — вымерло. Банально утратили силы и растворились в мироздании, когда люди перестали воспринимать лес, как дорогу на ту сторону, в загробный мир.
Мирон встал с табурета, сел рядом, принялся разглядывать рисунок. Место сигаретной пачки в пальцах вновь заняли часы. Янек услышал, как тяжёлое, частое дыхание гостя замедляется и выравнивается.
— Хорошо, — светлые глаза сощурились. — Если Хозяин предпочитает тайгу, да поглубже, то какого… — Мирон грязно, сочно матернулся. — Сотня метров от вполне оживлённого посёлка. Парк посреди города. Что он там забыл? И почему только я его вижу?!
Послюнив палец, Янек перевернул страницу, хмыкнул и прочёл вслух:
— «Крепко привязанный к месту, Хозяин может впасть в спячку, дабы избежать развоплощения. Но коли близ его лёжки окажется одарённый медиум или толковый шаман, Хозяин того ощутит сквозь глубины сна — и позовёт», — он щёлкнул пальцами. — Вот оно. Ты грибочками накидался? Накидался. Много слопал?
— Штук тридцать, — нахмурились брови. Янек щёлкнул пальцами повторно.
— Здравствуй, объяснение. Ты открыл сознание той стороне, и Хозяин позвал. А потом с твоей помощью каким-то образом переехал в город. Вечно этих провинциалов в столицы тянет…
А может, — голос его стал задумчивым, — он до сих пор живёт где-то внутри тебя. И на Сосновку у него свои планы. Учитывая, что он начал собирать людские жертвы, подпитываясь их жизненной силой — планы весьма, весьма недобрые. Такие дела, Мирон-кун.
Теперь тишина затянулась. Мирон чуть покачивался, закрыв глаза, и медленно щупал свой хронометр. Сестра застыла у табурета, одной рукой перебирая камни ожерелья, а другую запустив в непослушные волосы. Янек ждал.
Тахта скрипнула. Так же молча Мирон поднялся на ноги, сделал неуверенный шаг в сторону выхода из комнаты. Второй, третий. На самом пороге развернулся и с трудом выговорил:
— Так, — он запнулся. — Так. Всё это… Слишком. Я… Я пойду. Сорри.
Зося бросилась в коридор, но Янек успел её перехватить. Обнял, прижал к себе. Прошептал:
— Не надо.
Вырываться сестра не стала. Лишь плечу Янека стало горячо и мокро.
***
Жара не сдавала позиции, поэтому Зося с напускной беззаботностью обмахивалась конспектом, сидя прямо на парте. То, что творилось в голове, наружу выпускать определённо не стоило.
В аудиторию вошёл Мирон. Ровным, расслабленным шагом протиснулся между парт, крепко пожал руку Янеку, уселся рядом. Из знакомого кофра явились ручка и толстый, крупноформатный блокнот.
— Ты как? — прошептала Зося, сползая со столешницы. Мирон пожал плечами.
— В норме.
— В норме или «в норме»?
— В норме, — повторил отстранённый голос. У Зоси царапнуло под грудиной.
Поправив канцелярию, Мирон обернулся к девушке. Взгляд у него был отрешённый, отсутствующий.
— Зося, — произнёс он всё тем же ровным тоном. — Тему про лес закрываем. Я говорил с отцом. Говорил с психиатром. Мне назначили усиленный курс лечения. Следователю дали на лапу, он признал, что прямых улик нет. И вообще вся эта ваша эзотерика — чушь псячья. Так что…
Царапание остановилось — и выпустило когти на всю длину. Зрение словно нырнуло в тоннель, на одном конце которого тускло светились знакомые, нужные, любимые глаза, а с другого к ним бежала, неслась, летела сама Зося — и никак не могла дотянуться.
— Но ты же видел… — губы не слушались, язык тыкался в зубы, больше мешая. — Ты сам видел… Это реальность, не выдумки! — Зосю стало разбирать отчаяние, неожиданно придавшее сил. — О себе не думаешь, о людях подумай! Обо мне подумай!
Сказала — и тут же поняла, насколько жалко, штампованно прозвучало. Мирон покривился. Встал, забрал свои вещи, пересел на другой ряд. Когти сомкнулись. Сердце застыло.
Сзади зашуршало. В спину уткнулся знакомый тощий колючий палец. Очень знакомый. Прямо сейчас — почти до отвращения. «Как тогда. Совсем как тогда».
— Систер, хорош, — Янек жарко дохнул в ухо. — Перестань, слышишь? Немедленно перестань. Правда, оно и к лучшему. Я же говорил, от этих мажоров одни проблемы. И вот одна проблема самоустранилась. Отлично ведь, ну? Пусть сам разгребает, ежели «вумный, як вутка».
Последних слов Зося уже почти не слышала. Тоннель сомкнулся, сердце рванулось в агонии — и разлетелось на окровавленные ошмётки. Она хлопнула ладонями по парте, вскочила, устремилась к выходу из аудитории. Профессор, как раз открывший было дверь, едва увернулся от чёрно-алого снаряда.
Янек проводил сестру глазами и вытряхнул из рукава в ладонь компактный мобильник. Внимательно рассмотрел, нажал кнопку питания, дождался появления меню. Отклонил пришедший вызов — и медленно, отчётливо кивнул.
***
Солнце падало за линию сосен, отчаянно хватаясь за низкие тучи. Мирон сидел на поваленном стволе, посматривая на дорожку за кустами. Редкие гуляющие послушно тянулись к выходу из парка: дурные новости последних недель сыграли роль.
Янек возник словно из ниоткуда. Покрутил головой, подвигал тонким аристократичным носом и направился прямо в сторону Мирона. Огромный туристический рюкзак за его спиной покачивался со степенностью восточного вельможи.
— Как она?
— Переживёт, — пропыхтел Янек, вручая ношу. Мирон понятливо подхватил и тут же проникся. — То, что не стал впутывать в наши дела — верное решение. Теперь врубай свой внутренний компас и веди.
Мирон прикрыл глаза и осторожно сделал пару шагов. Потёр переносицу и потопал увереннее. Разминая плечи, Янек устремился за ним, с интересом оглядываясь.
— Я этот парк с детства знаю, — негромко произнёс он, когда оба углубились в чащу. — Вот в этой самой части раньше тропинка на тропинке была, а сейчас сплошной бурелом. Кусты куртку дерут, словно «Егоза» на режимном заборе. Деревья все в лишайнике, и Ахурой Маздой клянусь, он шевелится. Давай-ка поднажмём.
Мирон с трудом достал сигарету, подумал, убрал в пачку.
— Про отца и следователя я тоже наврал. Так что поднажать только «за». Володя меня прикрывает, и я ему доверяю. Но слежка дело такое…
Он споткнулся, едва не полетел на землю, но успел выровняться и осмотрелся вокруг. Они с Янеком стояли на краю неестественно ровной, словно утоптанной полянки, полностью лишённой травы и даже мха. По краям стояло три вытянутых валуна, и Мирон был готов провалить зачёт по вышмату, если те не образовывали равносторонний треугольник.
— Снимай.
Янек принялся рыться в рюкзаке, выкладывая свёртки, коробочки и пакетики. Мирон всё-таки закурил, подвигал затёкшими плечами и уточнил:
— Я себе для понимания. Значит, план в том, чтобы прийти к Хозяину в полном сознании. И задать все насущные вопросы.
— Верно, — что-то считая на пальцах, Янек отвечал односложно. — Не кукла, а гость. В физическом теле. По собственной воле.
Он закончил подсчёты и выпрямился.
— А ещё я разработал чары-оберег. Они тебя прикроют, если что, и дёрнут обратно.
Последним из бокового кармана рюкзака явился сложенный бумажный лист. Янек сунул его Мирону и ткнул пальцем.
— Черти́, только аккуратно. Миллиметры не важны, дело в пропорциях, — потерев подбородок, он хихикнул: — Если выгорит, напишем с тобой по докторской и откроем кафедру практической магии.
— Если? — не отрываясь от схемы, фыркнул Мирон. — Ладно, если. Тогда с меня…
— Отставить. Черти́ давай, Мирон-кун. И да пребудет с тобой сила.
Линии и круги, узлы и перекрестья покрывали землю. Янек расставлял в ему одному понятных местах уже знакомые камешки, фигурки и прочие предметы со стеллажей, попутно давая пояснения:
— Вот такую пижню намалевать может каждый, только смысла из занятия особо не вырастет. Это как чертёж: мне поможет сфокусировать течение нужной энергии в нужных точках, а обычному человеку разве что модную татуировку набить.
Из чёрного лакированного ларца достали человеческий череп, украшенный тонкой резьбой. Мирон поднял бровь.
— Бабушкин, — нежно погладил кость Янек. На хриплый сдавленный стон отмахнулся: — Никакой некрофилии, остынь. Баба Рада перед смертью собрала весь свой дар, вчаровала в собственные кости и завещала нам с Зоськой. Души в черепе уже нет, если ты об этом. Душа ушла. А вот дух остался. Он убережёт и меня, и тебя.
За черепом вылезла и сабля. Мирон довёл последнюю дугу и скрестил руки на груди в немом вопросе.
— Это дедова, — Янек шёл вдоль внешней окружности и снова что-то считал. — Был польским уланом во Вторую мировую. Бабушка заговорила ему оружие, причём так, что деда ни одна пуля не тронула. Думаю, и нам не повредит.
«Бабушку» и «дедушку» расположили на противоположных сторонах схемы. Мирон стал в центр, стащил часы и передал Янеку. Тот аккуратно положил их в самый крупный узел и сам обвёл пальцем по окружности.
— Всё. Готов?
— Нет.
— Пойдёт.
Звонко хлопнули ладоши. Лес заглянул Мирону в зрачки. Дальше была тьма.
***
Янек едва увернулся от хищной пасти вихря. Воронка, ведущая с этой стороны на ту, бешено перемалывала реальность, опасно качалась, дёргалась, рыскала. Ощущая её порывы схлопнуться, маг тянулся правой рукой, перебирал пальцами одному ему видимые нити. Ласкал, успокаивал, увещевал.
Левой он водил над узлом с часами Мирона. Там линии светились то тёплым оранжевым, то тухлым зелёным, и в такие моменты Янек болезненно морщился. «Чтобы ещё раз, ещё хотя бы раз… — мысленно ворчал он на самого себя, не забывая вслух зачитывать нужные формулы. — Два не самых слабых заклинания, причём не подряд, а одновременно. Никогда, никогда больше подобных авантюр, ни за какие бабки!»
Вздохнул и произнёс уже вслух:
— За бабки нет. А вот за друга…
Сзади раздались шаги. Совсем вплотную. Янек попытался обернуться, но его опередили. Над ухом прозвенел знакомый голос:
— Не вертись и сосредоточься! — Зося прикоснулась к плечу, покосилась на воронку. — Помощь нужна, колдун-недоучка?
— Потоки видишь? — поняв, что спорить не время, Янек сощурился. — Отфокусируй турбулентные. Давай, работаем!
Сестра кивнула, сняла с шеи ожерелье и пошла вдоль окружности, негромко напевая себе под нос. Камни щёлкали в пальцах, словно чётки, и Янек расслышал:
Поброжу по болоту, проверю грибные места,
Отпущу свою душу погреться на звёздах.
Да по совести надо поправить могилку мента,
Что весной напугал меня выстрелом в воздух.
Воронка дёрнулась раз, другой — и зависла в одной позиции. Янек отёр пот со лба тыльной стороной ладони и почувствовал, что та вибрирует. Древние боги, как же он устал! Никогда, никогда больше…
Сестра подошла, снова положила ладонь на плечо, заглянула в лицо.
— Теперь стабильно?
— Ага, — вымолвил Янек, осознавая, что еле стоит на ногах. — Теперь до срабатывания…
Он внезапно понял, что глаза Зоси становятся всё больше, всё глубже, заполняют собой весь мир. Непреодолимое желание спать давило на Янека, мягко било под коленки, обещало покой и отдых. Уже падая на землю, он пробормотал:
— Дура…
И уже сквозь сон:
— Систер… Вернись целиком.
***
…Она садится на один из валунов, возле которого, окружённый мерцающими символами, парит в воздухе череп бабы Рады. Кладёт на него ладони, вдыхает аромат приближающегося дождя и закрывает глаза. Теперь она стоит посреди леса, но это другой лес. Белое небо, чёрные звёзды, огромная, исчерченная удивительно знакомыми линиями Луна.
А впереди, между парой высоченных «корабельных» сосен Мирон застыл и смотрит вверх. Там громоздится гигантская тёмная фигура. Хозяин леса принимает гостя. Оба молчат.
Наконец земля вздрагивает. Низкий, скрипучий, медленный, как ледник, и такой же громоздкий, раздаётся голос Хозяина:
— Ты пришёл. Сам. Говори.
Мирон запрокидывает голову сильнее. Удивительно, но сейчас он почти не хрипит:
— Что тебе нужно? Чего ты хочешь?
Тишина. Тишина. Лес неторопливо дышит, и это дыхание несёт рокочущее:
— Месть.
Вокруг начинают мелькать фигурки, словно начерченные углём на сосновой доске. Они кланяются тени среди деревьев, падают на колени, подносят дары, простираются ниц. Тень отступает. Фигурки заходят в лес, берут разрешённое, уходят с уважением. Тень появляется снова и ждёт.
Потом фигурок становится больше. Ещё больше. В их руках появляется сталь. Разгорается огонь. Лес редеет, тень блекнет. Мир стремительно меняется, и перед самым исчезновением тени приходится свить кокон. Чтобы уснуть на столетия. Чтобы ждать. Чтобы отомстить.
В конце появляется одинокая фигурка. Она идёт по лесу, покачиваясь, шатаясь, падая. Пронзает границу между той стороной и этой. Будит и зовет Хозяина своими мыслями и воспоминаниями, в которых есть и город, и парк посреди города, и миллионы людей, живущих вокруг. Они забыли Хозяина. Разучились держать в руках сталь и огонь.
И Хозяин решает: пора. Он поселит себя по ту сторону гостя. Прирастёт его тёмной половиной. Даст ему вкусить изначального страха перед лесом. И силой этого страха гость станет сзывать жертвы на заклание. Станет кормить Хозяина их жизненной силой. Станет носителем его воли.
А когда воля созреет — лес поглотит город. Месть будет свершена.
Мирон кривится, но не как обычно. Его лицо будто потеряло по пути своё вечное напряжение. Будто испарилась усталость из взгляда светлых с тёмной каёмкой глаз.
— План неплох. Что там, я сам лучше не сообразил бы. Но есть в нём изъян. Факела и топоры — детские игрушки. Ты видел мою память, ты знаешь, что теперь мы умеем гораздо больше.
Он чешет кончик носа, достаёт сигарету, закуривает. Прохаживается взад-вперёд.
— Я сейчас уйду и расскажу всем правду. И мы придумаем способ вытащить тебя из любой норы. Поверь, чтобы избавиться от тебя, город-лес сотрут с лица планеты по щелчку пальцев. И с этой, и с той стороны.
Он спокоен. Он абсолютно спокоен. Он говорит, и Хозяин слушает.
— Да, нам тоже не поздоровится от этой войны. И я понимаю тебя. Я знаю, что такое жажда мести. Поверь. Но ещё я знаю одно: надо договариваться. Надо идти навстречу друг другу. Конфликт порождает конфликт. Так было и так будет, если ничего не изменить.
Снова тишина. Хозяин неподвижен. Неподвижен и Мирон. И тогда тёмная фигура начинает медленно, бесконечно медленно наклоняться к нему.
— Ты сказал. Я слышу правду. Я вижу искренность.
Ветер шумит в кронах сосен.
— Я уйду, как мои братья. Мир, породивший нас, примет меня обратно.
В болотной пучине движутся пласты торфа.
— Но нужна последняя капля силы. Добровольная жертва. Дар, что поможет мне.
Тишина. Тишина.
— Ты готов им стать?
Мирон делает полшага назад. Потом сжимает кулаки и приоткрывает рот. Он готов сказать.
И в этот момент она распахивает глаза.
Издалека слышны крики, лай собак, видны отблески фонарей. Вякает и затыкается милицейская сирена. Первые капли дождя падают на её лицо. Она отпускает череп, хватает часы Мирона и прыгает в воронку. И оказывается на той стороне, между Хозяином и его гостем.
Говорит:
— Привет, красавчик. Смотрю, жертва тебе нужна, так дай, думаю, себя предложу. Верь мне, удача тебе будет!
Мирон хлопает ресницами. Хозяин склоняется ещё ниже. Гул и треск проносится меж сосновых стволов.
— Ведьма. Щедрый дар. Хорошо.
Придя в себя, Мирон подскакивает, хватает её за руку. Она разворачивается.
— Не спорь, — прижимает ладонь к его губам. — Видишь, как вышло. Беда с сапогами…
Последнюю фразу она пропевает, и на руке Мирона защёлкивается серебряный браслет. Лёгкое дуновение ветра — и вот на этой стороне его больше нет.
А потом Зося смотрит на Хозяина леса и делает шаг вперёд.
***
В КПЗ попахивало, но пол и стены смотрелись на удивление прилично. Янек лежал на нарах, закрыв лицо руками. Мирон метался от двери к окошку и обратно. Оба молчали.
В какой-то момент Янек сел и ровным, безэмоциональным голосом позвал:
— Мирон.
Тот вскинулся:
— А, сорри… Да в жопу «сорри»! Просто прости! Бесит? Я перестану…
— Нет, — прозвучало всё тем же мертвенным тоном. — Под лампу встань.
Он слез с нар, подошёл ближе, провёл кончиками пальцев по длинным распущенным волосам Мирона.
— Не показалось. Теперь у тебя серебряные не только часы.
— В жопу часы! — рыкнул Мирон, но тут из коридора донеслись голоса. Окошко скрежетнуло, голос сержанта скомандовал:
— Руки за голову, лицом к стене. Оба!
Наручники клацнули на запястьях Мирона. Подождав, Янек снова лёг на нары и прижал ладони к лицу.
Время словно сочилось тонкой струйкой, причём не пропитывая, а старательно обтекая. В какой-то из его капель дверь в камеру грохнула, и тот же сержант проворчал:
— Калита́, на выход.
Не сразу поняв, что это о нём, Янек ещё с десяток секунд пытался нащупать грань между мирами — на сей раз метафорическую. Скользнувший в камеру вслед за сержантом Мирон подхватил его под руку и вывел в коридор.
— Я говорил с отцом, — понизив голос, рассказывал он смотрящему мимо Янеку. — Тот выбил беседу один на один, без прослушки, без записи. Боюсь представить, каких денег или связей ему это стоило. Я рассказал буквально всё, и он, кажется, поверил. Как минимум в то, что ни я, ни ты не виновны. Он подключит лучших адвокатов и смажет все шестерёнки правосудия, до каких дотянется. А пока мы оба выходим —под подписку. Это ерунда, переживём.
Янек слушал и отвлечённо размышлял, что перед ним стоит какой-то незнакомый ему Мирон: расслабленный, спокойный, полный сил драться. У самого Янека внутри не осталось даже пустоты.
На улице их встретили ночь и дождь. Сентябрь наконец сбросил душное одеяло и вылез умыться. Янек подставил лицо и глубоко вдохнул, надеясь, что хотя бы прохладный осенний ветер в лёгких поможет чувствовать себя полнее. Не помогло.
На выходе из отделения обоим вернули вещи, даже саблю и ларец — видимо, и здесь сработали чьи-то связи. Выйдя на крыльцо, Мирон покрутил в руках часы. Крепко зажмурился, размахнулся… Янек положил ладонь на локоть.
— Дай.
Покатал в пальцах. Прислушался. Неожиданно улыбнулся.
— Храни. Теперь это самый мощный оберег из всех, что я когда-либо видел, — он сглотнул. — Души уже нет, душа ушла, — кадык на жилистой шее дёрнулся ещё раз. — А вот дух… Дух остался.
Вскинув на плечи тяжёлый рюкзак, Янек спустился с крыльца. Он шёл под дождём, весь осунувшийся, надломленный, но наконец выглядящий хоть немного живым. Потому что если ты жив, то после осени, переступив порог зимы, для тебя обязательно наступит весна. Как бы банально это ни звучало.
Мирон долго смотрел вслед другу. Потом застегнул браслет часов на запястье, нежно погладил циферблат. Порылся в карманах, выбросил пачку сигарет в мусорное ведро. Направился к стоящему неподалёку внедорожнику, обводами напоминавшему танк.
По стеклу хронометра мазнул свет фары, и оно сверкнуло алым яшмовым отблеском.
[1] Здесь и далее — текст песни «Душегуб» группы «Полковник и Однополчане».
Автор: Ёж-оборотень
Источник: https://litclubbs.ru/articles/42109-hozjain-lesa.html
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь и ставьте лайк.
Читайте также: