Отрывок из книги
«Человек в поисках себя» (Ролло Мэй)
Мы не будем вдаваться в подробности анализа такого специфического предмета, как любовь, отчасти потому что не раз касались этой темы на протяжении всей книги, отчасти потому что действительная проблема сегодняшнего человека располагается на стадии, предшествующей самой любви, а именно: стать способным любить. Уметь отдавать и получать любовь на зрелом уровне является одним из самых верных, доступных нам критериев состоявшейся личности. Но именно в соответствие с этим признаком цель оказывается достижимой лишь пропорционально тому, насколько человек сумел выполнить предварительное условие, став самоценной личностью. Поэтому вся книга, а не только это раздел, может быть названа «преамбулой любви».
Прежде всего стоит отметить, что любовь представляет собой редкий для нашего общества феномен. Любому известно, что существует тысяча разновидностей отношений, которые называются любовью: нет нужды перечислять все формы смешения «любви» с сентиментальными порывами, с эдиповыми мотивами и мотивами типа «назад к маме на ручки», которые можно обнаружить в романтических песнях и фильмах. Ни одно слово не используется с большим набором значений, чем это, и большинство значений лживы, поскольку они заслоняют подлинные мотивы, лежащие в основании отношений. Но существует много иных разновидностей крепких и построенных на честности отношений, которые называют любовью- например, родительская забота о детях и vice versa, или сексуальная страсть, или сопереживание одиночеству; и снова, поразительная правда откроется всякому, кто заглянет под поверхность отдельной жизни в нашем пропитанном конформизмом и одиночеством обществе: она состоит именно в том, сколь незначительную роль любовь играет даже в личных отношениях между людьми.
Большая часть человеческих взаимоотношений, конечно, проистекает из смешения всевозможных мотивов и сочетает в себе различные чувства. Сексуальная любовь в зрелой форме между мужчиной и женщиной в общем случае является сочетанием двух эмоций. Первый тип — «эрос» или сексуальное влечение друг к другу, которое является составной частью потребности индивида реализовать себя. Два с половиной тысячелетия назад Платон изображал «эрос» как стремление каждого индивида воссоединиться с утраченной половиной себя — страстный порыв отыскать потерянную половину того «андрогинного» существа, которым они некогда были, мифологическим существом, одновременно мужчиной и женщиной. Другой компонентой зрелой любви между мужчиной и женщиной является утверждение ценности и достоинства другой личности, и её мы включим в данное ниже определение.
Но если исходить из смешения мотивов и эмоций, а также из того факта, что любовь — непростая тема, самое важное для начала подобрать правильные имена для переживаемых нами эмоций. И наиболее конструктивно будет начать учиться способности любить с того, чтобы научиться понимать, почему у нас не получается любить. Мы по крайней мере сдвинемся с мертвой точки в тот момент, когда поймем, что наша ситуация очень походит на ту, в которой оказался юноша из эклоги Одена «Век тревоги»:
И так, в учении, ему твердят и вновь и вновь
Что полюбить ему, увы, не в мочь
Наше общество, как мы убедились, — наследник четырех веков конкурентного индивидуализма, с доминирующей мотивацией иметь власть над другими; а наше поколение в особенности унаследовало значительную тревогу, оказалось изолированным и личностно опустошенным. Едва ли это можно расценивать как благоприятную почву, чтобы научиться любить.
Если мы рассматриваем тему в перспективе международных отношений, мы приходим к похожим выводам. Нетрудно спрятаться за удобным чувством «Любовь всё решит». Без сомнения, социальные и политические проблемы нашего сметенного времени взывают к сочувствию, творческому участию, любви к ближнему и «чужаку». В другом месте я отмечал, что нашему обществу не хватает опыта сожительства, основанного на социально ценном сотрудничестве и любви — а не имея общности, выросшей на таком основании, мы оказываемся жертвой ее невротического заместителя, «невроза коллективизма». Но бесполезно твердить людям ipso facto, что им следует любить. Это приводит только к лицемерию и притворству, которых нам и так хватает во всем, что касается любви. Лицемерие и притворство сильнее мешают научиться любить, чем откровенная враждебность, поскольку последняя по крайней мере может быть искренней, а значит с ней можно работать. Просто провозглашая мысль, что войны и вражда в современном мире могли бы быть преодолены, если бы люди были способны любить, люди лишь усиливают лицемерие; и более того, в наших сношениях с Россией мы сумели понять, насколько важно заходить с сильной руки и трезво давать прямой отпор авторитарному садизму. Разумеется, любой международный акт, который признает ценности и потребности других государств и общностей, как было в случае с Планом Маршалла, следует поощрять и приветствовать. По крайней мере в конечном счете мы обязаны согласиться с тем, что другие государства существуют, и что их существование является залогом самого нашего выживания. И хотя такие уроки свидетельствуют о том, что мы значительно продвинулись вперед, мы однако не можем заключить из этого, что предпринимаемые время от времени такие действия доказывают, что мы научились — на политическом уровне — любви. Так что, повторим, мы сможем внести наиболее существенный вклад в удовлетворении мировой потребности быть участливым к соседу и чужаку, если мы для начала попытаемся сами, как индивиды, научиться любить. Льюис Мамфорд как-то заметил: «Как и с вопросами мира, те, кто громче других призывают к любви, сами зачастую не проявляют её почти никак. Самим научиться любить и быть любимыми — самая большая трудность в интеграции; и конечно, тут — ключ к спасению».
Настолько между нами царит путаница по вопросу любви, что трудно даже прийти к соглашению: как же определять любовь? Мы определяем любовь как наслаждение присутствием другого человека и обоюдное признание ценности и достигнутого развития обоими участниками. Поэтому в любви всегда две составляющие — так, которая связана с достоинством и благом другого человека, и та, которая связана с личной радостью, счастьем от отношений с ним.
Умение любить предполагает личную осознанность [self-awareness], потому что любовь нуждается в умении понимать чувства других людей, ценить и утверждать заложенный в них потенциал. Любовь нуждается и в свободе; очевидно, что любовь, которую не дарят свободно, не является любовью. «Любить» кого-то потому, что не можешь свободно любить никого другого, либо же потому, что на твою долю выпало состоять с человеком в родственных связях, значит не любить. Кроме того, если человек «любит», потому что он не может обойтись без другого, любовь не становится предметом выбора; ведь человек не смог бы не любить по своему усмотрению. Отличительным признаком такой несвободной «любви» является ее неумение подмечать различия: она не отличает качества или само бытие «любимого» человека, от таковых другого человека. В рамках таких взаимоотношений и сам едва ли оказываешься «замеченным» тем, кто якобы любит тебя — ведь на твоем месте мог бы оказаться любой другой. Ни тот, кто любит, ни тот, кто любим, не выступают в этих отношениях как личности; первый вовсе не субъект, функционирующий с большей или меньшей степенью свободы, тогда как второй имеет значение всего лишь объекта, за который можно уцепиться.
Сколько всевозможных форм зависимости, маскирующихся под любовь, можно обнаружить в нашем обществе — в котором так много тревожных, одиноких и опустошенных людей! Они разнятся от всевозможных форм взаимопомощи или обоюдного утоления желаний (что само по себе может быть вполне здоровым, если вещи называют своими именами), вплоть до различных «деловых» форм межличностных отношений и заканчивая явно паразитическим мазохизмом. Не редко случается, что два человека, столкнувшись порознь с одиночеством и чувством пустоты, заключают между собой своего рода молчаливую сделку с тем, чтобы оберегать друг друга от мук одиночества. Мэтью Арнольд прекрасно пишет об этом в «Дуврском берегу»:
Пребудем же верны,
Любимая, — верны любви своей!
Ведь мир, что нам казался царством фей,
Исполненным прекрасной новизны,
Он въявь — угрюм, безрадостен, уныл,
В нем ни любви, ни жалости; и мы,
Одни, среди надвинувшейся тьмы,
Трепещем: рок суровый погрузил
Нас в гущу схватки первозданных сил.
Но когда «любовь» ввязывается в борьбу против одиночества, она достигает цели лишь ценой растущего чувства пустоты у обоих любовников.
Любовь, как было сказано, чаще всего путают с зависимостью: но в действительности же дело обстоит так, что любить можно лишь в прямой пропорции к умению быть независимым. Гари Стак Салливан сделал потрясающее наблюдение, что ребенок не сможет научиться «любить кого бы то ни было до того, как не достигнет пред-подросткового периода. Можно заставить его говорить так, словно он любит, вести себя так, словно он любит. Но никакого подлинного базиса для этого он не имеет, и поэтому если продолжать на него давить, последствия будут сомнительными, вплоть до частых случаев невроза». Иными словами, до достижения этого возраста, способность осознавать и признавать других людей еще не дозрела до любви к ним. В младенчестве и отрочестве человек зависит от своих родителей, что вполне нормально, и на деле он может быть очень расположен к ним, получать удовольствие от их присутствия, и т.д. Пускай родители и дети с чистым сердцем наслаждаются счастьем быть вместе. Но чрезвычайно полезное и облегчающее действие оказывает на родителей тот момент, когда они замечают, сколь более спонтанно теплота и «забота» проявляются у ребенка в обхождении с плюшевым мишкой, а позднее с собакой, чем в обхождении с человеческими существами, а тем самым отчасти облегчается положение родителей в том отношении, что они менее усердно играют в бога, а также ослабляется присущая им склонность присваивать себе исключительную роль в раскрытии природного замысла, коим является жизнь ребенка. Ни мишка, ни кукла ничего не требуют от него; он может свободно проецировать на них все, что ему вздумается, и ему не нужно заставлять себя проникаться их потребностями за пределами того, что доступно ему на достигнутом уровне зрелости. Живое существо вроде собаки является промежуточной ступенью между неодушевленными объектами и человеческими существами. Каждый шаг — от зависимости, через благонадежность до взаимозависимости — представляет собой этап в развитии у ребёнка способности любить.
Одна из главных вещей, из–за которых нам трудно учиться любить, как показал Эрих Фромм и другие, состоит в присущей нашему обществу «рыночной ориентации». Мы используем любовь как объект купли-продажи. Один из примеров дает тот факт, многие родители ожидают от ребенка любви в обмен на заботу о нем. Без сомнения, ребенок научится изображать любовь, если родители будут настаивать: но рано или поздно обнаружится, что любовь в оплату любовью вовсе не является. Такая любовь — «замок на песке», и зачастую обрушивается к моменту достижения ребенком ранних этапов периода полового созревания. Почему тот факт, что родители обеспечивали и защищали своего ребенка, отправляли его в летний лагерь или в колледж, должен иметь хоть какое-то отношение к любви, испытываемой ребенком к своим родителям? С тем же успехом можно ожидать, что сын полюбит регулировщика дорожного движения на углу, ведь тот защищает его от большегрузных фур, или сержанта в столовой, который кормит его, покуда он служит в армии.
Более глубокой формой подобного запроса является случай, когда от ребенка ожидают любви к родителям, поскольку родители многим ради него жертвуют. Но и жертва может попросту быть иным способом поторговаться, который не имеет с точки зрения мотивации ничего общего с признанием ценности и развития другого человека.
Нас любят — дети и другие люди — не в меру наших запросов, принесенных жертв или потребностей, но, грубо говоря, за то, в какой мере мы сами способны любить. И наша способность любить изначально определяется, в свою очередь, способностью быть самоценной личностью. Любить в сущности означает отдавать; а чтобы отдавать, нужно достичь зрелости в ощущении себя [self-feeling]. Любовь заметна в утверждении Спинозы, на которое мы ссылались выше, что подлинная любовь к Богу не подразумевает требований взаимности. Об этом говорит и художник Джозеф Биндер: «Чтобы творить художник должен уметь любить — то есть давать без намерения получить за это награду».
Мы не считаем, что любовь — это «предательство самого себя» или самоотрицание. Отдает человек лишь тогда, когда у него есть, что отдать, и только лишь тогда, когда он при этом находит крепкую опору в самом себе. Прискорбно, что наше общество, пытаясь очистить любовь от примесей агрессии, триумфа соревновательности, отождествило любовь со слабостью. И прививка оказалась столь удачной, что стало общим местом считать, будто слабые люди больше любят; и что сильные-де люди не имеют потребности в любви! Не удивительно, что нежностью, этими дрожжами, без которых любовь становится скудной и черствой как хлеб из не дошедшего теста, столь часто пренебрегали и так часто отделяли ее от опыта любви.
О чем, однако, забыли, так это о том, что нежность идет рука об руку с мужеством: нежны лишь в той степени, в которой сильны; в противном случае нежность и мягкость суть лишь маски, за которыми скрыто стремление уцепиться за другого. Латинские корни наших слов ближе к истине: «добродетель» (virtue), которой любовь без сомнения является, происходит от корня «муж» (vir), «мужчина» (здесь в смысле мужской силы), из того же корня происходит и слово «мужественность» (virility).
Некоторые читатели могут задаться вопросом: «Но разве в любви человек не теряет себя?». Разумеется, в любви как и при созидательном сознании, человек сливается с другим. Но под этим не следует понимать «теряет себя»; повторим, как и в случае с осознанным созиданием, тут мы имеем высшую стадию самореализации. Когда любовь проявляется в сексе, например, испытываемая во время оргазма эмоция — не враждебность и не триумф, но единение с другим человеком. Поэты не лгут, воспевая исступленный восторг любви. Как и в случае с таким созидательным восторгом, именно в момент само-реализации человек перехлестывает через барьер, разделяющий его и другого. В один и тот же момент имеют место и отдача самого себя, и обнаружение самого себя. Такие моменты восторга максимально рельефно очерчивает взаимозависимость человеческих отношений; и тот же парадокс обнаруживается при созидательном сознании — человек может раствориться в восторге, только если прежде он накопил достаточно сил для того, чтобы выстаивать наедине, стал самоценной личностью.
Мы не считаем, что эта дискуссия может дать наставления, как именно достичь совершенства. Не нацелена она и на то, чтобы вычеркнуть и обесценить иные формы позитивных отношений, таких как дружба (которая также может быть важной частью детско-родительских отношений), различные формы обмена теплотой и пониманием, в который вступают люди, умение разделить с партнером сексуальное наслаждение и страсть, и т.д. Постараемся избежать столь распространенной у нас ошибки ставить любовь в ее идеальном смысле превыше всего остального, из–за чего человек оказывается загнан в альтернативу между признанием, что ему так и не удалось отыскать «бесценную жемчужину», и лицемерной попыткой убедить себя в том, что любое испытываемое им чувство и есть «любовь». Мы можем лишь повторить: мы предлагаем называть эмоции своими именами. Овладение искусством любви будет идти увереннее, если мы перестанем пытаться убедить себя в том, что любить просто, и если мы будем достаточно трезвы, чтобы отбросить иллюзорные маски, за которыми в нашем обществе прячут любовь: любовь, о которой без конца говорят, но которой нам так не достает.
