В 1884 году Врубель создал три иллюстрации к пушкинскому произведению "Моцарт и Сальери". В те годы в Академии художеств проводились студенческие музыкальные вечера, и Врубель с удовольствием в них участвовал. Он рисовал программки для этих вечеров, а также создавал композиции для так называемых «туманных картин».
"Туманные картины" сопровождали студенческие спектакли: с помощью светового фонаря рисунки проецировались на стену, а в это время на их фоне разыгрывались любительские постановки. Существует версия, что эти три иллюстрации к пушкинскому тексту создавались как раз по такому случаю.
Первый рисунок показывает нам Сальери в начале пьесы. Он один в комнате и размышляет о природе таланта, вспоминает как сам становился музыкантом: "Музыку я разъял, как труп. Поверил я алгеброй гармонию" - знаменитая, ставшая крылатой фраза. Далее следуют размышления Сальери о зависти (кстати, Пушкин изначально задумывал назвать свое произведение "Зависть"):
Кто скажет, чтоб Сальери гордый был
Когда-нибудь завистником презренным,
Змеей, людьми растоптанною, вживе
Песок и пыль грызущею бессильно?
Никто!.. А ныне — сам скажу — я ныне
Завистник. Я завидую; глубоко,
Мучительно завидую.
По рисунку видно, что Врубель не сразу определился с форматом - но сделано очень здорово. У Сальери характерное выражение лица человека, погруженного в глубокие раздумья, как будто решающегося на трудный, но необходимый шаг. Между тем, поза чем-то отдаленно напоминает будущий портрет Саввы Мамонтова.
Рисунок второй: Моцарт привел слепого музыканта с улицы, развеселившись, услышав как тот играет его сочинение.
Моцарт
Сейчас. Я шел к тебе,
Нес кое-что тебе я показать;
Но, проходя перед трактиром, вдруг
Услышал скрыпку... Нет, мой друг, Сальери!
Смешнее отроду ты ничего
Не слыхивал... Слепой скрыпач в трактире
Разыгрывал voi che sapete. Чудо!
Не вытерпел, привел я скрыпача,
Чтоб угостить тебя его искусством.
Композиция проста и точна: в центре Моцарт с улыбкой обращается к Сальери. Его фигура возвышается над всеми - так Врубель сразу показывает нам, и буквально и фигурально, кто здесь гений. Перед нами три состояния: смеющийся и расслабленный Моцарт, блаженный слепой музыкант, не имеющий таланта и выступающий на улице, и разъяренный Сальери - он зол, что Моцарт, наделенный таким талантом, идет по жизни легко, шутит, веселится, что ему не свойственны такие долгие труды, что все ему дается свыше и без всяких усилий. Любопытно, что трем фигурам соответствуют три предмета мебели, такая своего рода иерархия талантов: высокий шкаф - для Моцарта, высокое кресло - для Сальери, и мягкое низкое кресло - для слепого музыканта.
Рисунок третий - сцена в трактире. Моцарт рассказывает Сальери о том, что пишет Реквием и там же рассуждает про гения и злодейство - после чего Сальери подсыпает яд в ему в бокал.
Моцарт
А гений и злодейство —
Две вещи несовместные. Не правда ль?
Сальери
Ты думаешь?
(Бросает яд в стакан Моцарта.)
Ну, пей же.
Это если по Пушкину. Но Врубель здесь явно меняет акценты: про гений и злодейство говорилось применительно к истории Бомарше, который якобы кого-то там отравил. Но врубелевский рисунок показывает нам глубокие раздумья Моцарта - вероятнее всего, они относятся к предшествующему рассказу о черном человеке, заказавшем Реквием, о котором Моцарт не может перестать думать (Мне день и ночь покоя не дает Мой черный человек). Подтвердить такую трактовку можно тем, что на рисунке Моцарт наигрывает что-то на клавесине, то есть речь явно о Реквиеме. Врубель несколько изменил пушкинский замысел, вероятно, для большей насыщенности и драматичности сюжета.
Здесь стоит отметить еще одну важную деталь. Врубель уже в раннем своем творчестве часто обращался к темам романтического характера: не только Моцарт, но и Гамлет (а потом будет и Фауст, и Демон) - все это персонажи литературные. Но всех этих героев объединяет погруженность в глубокие раздумья, они не от мира сего, они размышляют не об обыденных вещах, но о тайнах мироздания. Такой герой - лейтмотив творчества художника. Врубель в этом плане абсолютно уникальный мастер: он нашел свою главную тему и размышлял о ней всю жизнь, но при этом сумел не повторять самого себя, каждый раз находя иной особый смысловой и формальный оттенок для ее воплощения.
