Завершаю рассказ о том, как из нас формировали хороших советских граждан. Почему среди нас так много людей, которые хотели бы туда вернуться? Во многом это было удобно. За нас принимали очень много важных решений: и о том, как жить, и о том, что мы думаем. Без этих ориентиров человек может почувствовать себя брошенным и неприкаянным, мечтать о «сильной руке», которая освободит от бремени свободы выбора. Тоталитаризм может очаровывать. Наша родина, СССР, учила быть одинаковыми и послушными, всегда рассуждать правильно и не задумываться, о чем не надо. Сейчас я, как психолог, верю в самостоятельность человека, в его право выбирать, кем он хочет стать, как хочет жить. В то, что можно помочь человеку найти, чего он хочет сам. Понять, какой он человек, и отсюда – какие у него ценности и предпочтения. Понять, что он уникален и строит свою уникальную, драгоценную человеческую жизнь.
Может, нам пора начать собирать камни? Признать те «неправильные» страницы истории наших семей, о которых тогда молчали. Признать то, какими нас воспитывали, как это повлияло на нашу жизнь и взгляды. На то, какими мы стали.
А тогда всем, кажется, представлялось, что нас формируют правильно. Мы все должны были быть атеистами. Все должны были верить в коммунизм. Мы росли, не расставаясь с рядом исторических событий, на которых нас воспитывали. Главным таким событием была, конечно, Октябрьская революция. И последовавшая за ней гражданская война. Помню, как на уроке рисования задали нарисовать картинку на коробку шоколадных конфет к годовщине революции. Я проявила креативность, и вот стоит на заре в чистом поле оборванный босой мальчуган в буденовке и протягивает зрителям открытую коробку конфет. - За эту вопиющую безвкусицу мне поставили «пять» (Кстати, дети моего поколения обычно редко где-то видели шоколадные конфеты в коробках. А босой мальчуган в буденовке и подавно их не видел.
Второе по значимости место занимала Великая Отечественная. В школах посвященные ей мероприятия проводились, как минимум, три раза в год: на 23 февраля, на день освобождения нашего города от немцев и на 9 мая. У нас был такой девиз: «Никто не забыт, ничто не забыто». Хотя это было не так.
Мы говорили о тех событиях и тех предках, память о которых была социально одобряемой. Например, предок-участник Гражданской войны, но только в случае, если он был красный. Или член семьи-участник Великой отечественной. Скажем, один из моих дедов прошел войну до конца и дошел до Германии. Я могла сказать о нем в школе. Но мы не говорили о тех событиях и предках, память о которых не была социально одобряемой. Во время гражданской войны предок мог быть белым. А другого моего деда арестовали на фронте за то, что он неправильно отзывался о том, как товарищ Сталин ведет эту войну. Я смогла почитать его дело, но так и не знаю, что было потом. Потому что после вынесения приговора дед исчез. Да, в начале истории Советского Союза был длительный период массовых репрессий. В роду у меня были и раскулаченные, и депортированные, и осужденные по политическим статьям. После разоблачения сталинизма при Хрущеве обо всем этом быстро замолчали. Решили «замять». Ну, ошибались мы, но теперь же исправились: зачем ворошить старое? Тех, кто участвовал в работе репрессивной машины, не судили. Ни их, ни тех, кто пострадал, не упоминали. В годы моего детства те и другие еще жили в обществе среди нас. А в наших семьях о чем-то умалчивали, и о чем-то говорили неправду. В результате память похоронили еще при жизни всех этих людей. А это – не лучшая ситуация. Во-первых, «дыры в семейной истории – это «дыры» в нашей идентичности. В нашем ответе на вопрос, откуда мы взялись такие, как есть, что на нас повлияло. А слабо нам признать себя вместе со сложной историей своего происхождения?
Но тогда нам и не надо было об этом задумываться. Мы учили готовые ответы на все животрепещущие вопросы современности.
В ней было много регулярных мероприятий и ритуалов. Демонстрация 7 ноября (годовщина революции 1917 года), демонстрация 1 мая («день международной солидарности трудящихся»). Все мы собирались в центре города, и все организации шли колоннами по центральному проспекту. Люди брали с собой детей. Несли плакаты, транспаранты, портреты членов Политбюро ЦК КПСС и воздушные шары. Наш путь кончался, когда мы проходили трибуну. На трибуне стояли местные партийные лидеры. Кто-то с трибуны кричал в громкоговоритель лозунги: «Да здравствует Великая Октябрьская социалистическая революция!» «Да здравствует коммунистическая партия Советского Союза!» После каждого выкрика «Да здравствует» этот человек восклицал в громкоговоритель: «Ура, товарищи!» И все мы громко кричали в ответ: «Ура!» Демонстрации мне с детства нравились. На улицах продавали петушков на палочке и сладкую вату. (Помните красного леденцового петушка на палочке? Почему-то его продавали именно в дни демонстраций.) А воздушные шары я люблю до сих пор.
На углу, где шествие заканчивалось, мы расходились в разные стороны, еще некоторое время оставаясь оглушенными оркестром, немного не в себе. В этих колоннах, под регулярные выкрики, крича сами, на фоне звуков оркестра… Конечно, каждый прошедший этот путь на демонстрации побывал в трансе и не сразу от него отходил.
Почему люди сейчас так часто тоскуют по этим демонстрациям и прочим советским массовым мероприятиям? Из-за этого пьянящего трансового состояния. Из-за того, что демонстрации давали людям счастливое переживание сплоченности и силы. Мы чувствовали, что мы едины, и что наша страна хороша. Кроме того, всенародное одобрение партии и правительства подтверждало нам, что те, от кого мы зависим, очень хороши. А это, согласитесь, комфортно. А раз мы едины, страна великая… То что такое я? Я часть этого величия.
У нас вообще было много мероприятий, на которых мы строились в шеренгу, или шли колонной или что-то скандировали хором. Мы все школьное детство стояли на линейках. Мы маршировали с детсада до окончания школы. Маршируя, мы выкрикивали девизы и речевки и пели песни-марши. В пионерских лагерях, куда бы отряд ни шел, он должен был прокричать речевку. Например:
Командир: Мы пионеры советской страны!
Отряд: Нас миллионы!
Командир: Партии, Ленина делу верны…
Отряд: Наши знамена!
И так далее.
После речевки командир кричал: «Отряд, песню запевай!», и мы затягивали отрядную песню. В школах проходили ежегодные смотры песни и строя. Все то же самое: девиз – речевка – песня.
Студенчество. По приблизительным подсчетам, я за пять студенческих лет в общей сложности около девяти месяцев провела на разных работах. Совхозы, заводы, пионерские лагеря. Кстати, на летних работах было весело, и там мы кое-что зарабатывали, в отличие от разовых «трудовых десантов». Помню, как мы жили на территории консервного завода, в актовом зале заводского клуба. Там стояло штук пятьдесят кроватей, даже на сцене были кровати. Там пели под гитару, гадали на картах, рассказывали анекдоты. Там возникали дружбы, которые продолжались после нашего возвращения на учебу.
Мы не сами устраивались на работу. Выпускников института ожидало распределение. Это значит, что для нас определяли место работы, и там надо было отбыть три года. Мое первое образование – пединститут. (Меня до сих пор ночью разбуди – я скажу, в чем цель коммунистического воспитания, без запинки.) Это значило, что распределят наверняка в сельскую местность. Я работала в маленьком поселке. Если встать в самой его середине, со всех сторон было видно, где он кончается. Когда начинались дожди, оттуда невозможно было выехать, потому что дорога до ближайшего поселка не была заасфальтирована. – А через три года я переехала в районный город, и там заведующий отделом образования два раза обращался ко мне с серьезными предложениями. Один раз – вступить в партию. Тогда уже потихоньку формировалась многопартийная система, но так это по-прежнему называлось: «в партию». Я его заверила: мне так хорошо в комсомоле, что я хочу в нем еще побыть, пока возраст позволяет. В другой раз он предлагал мне перейти комсомольским работником на завод. Я как-то так наивно возразила: «Но у меня же есть специальность». Он ответил: «Это тоже специальность». – Ну, что я не хочу быть комсоргом завода, я знала точно. Но ни он, ни я не знали, что комсомола вот-вот не станет, и что скоро все мы будем жить при другом общественном строе. И что при этом строе я получу второе образование и стану психологом. Пришли девяностые, и многое в нашей стране изменилось. И одно из этих изменений имеет самое непосредственное отношение к нам с вами. Это - появление нашей профессии, практической психологии, и распространение психотерапии, как занятия психологов. Распространение профессии, в которой имеет значение отдельная личность: ее история, ее особенности, ее предпочтения и ее ответственный выбор. Профессии, в которой человека не упрекнут за неправильное мнение и не навяжут единственно правильное. Поймут его нежелание ходить строем. Позволят быть собой.
(Частично публиковалось на сайте: http://donotlikeussr.org/postscripts.html)
Автор: Литвинова Татьяна Викторовна
Психолог
Получить консультацию автора на сайте психологов b17.ru