оглавление канала
Пауков продолжал смотреть на него пристально, словно пытаясь проникнуть в его мозг. Потом, как видно, не найдя ничего, к чему можно было бы прицепиться, заговорил с легким неудовольствием в голосе:
- Ты делаешь успехи, Сережа. Мы не могли добиться от них ни слова, а с тобой они ведут почти целые философские беседы. Ты не переигрываешь?
Сергей пожал плечами:
- Я начинаю понимать их суть. Каким-то особым чутьем они понимают, если с ними говорят неискренне. И тогда вы не сможете от них ничего добиться. Я же рассказываю о своих «проблемах» после посещения врат, давлю на их «болевую» точку. Они считают меня, как бы, «жертвой», и, в силу своих понятий о морали, пытаются мне помочь. На этом я и строю свой разговор. Но вы же понимаете, быстро ничего не получится. Я должен приучить их к себе, создать иллюзию, что я «свой». Ну, или, если не свой, то, хотя бы, стремящийся стать таковым. Если они почувствуют подлог, то моментально закроются, захлопнутся, как устричная раковина, и тогда никакие силы больше не заставят их раскрыться.
Взгляд Паукова слегка расслабился, подобрел. Чувствовалось, что все доводы, приводимые Елезаровым, показались ему разумными, а также вполне оправдывали его поведение с пленным. Виктор Анатольевич пожевал губами, что-то обдумывая, а потом задал вопрос, который его, по всей вероятности, волновал:
- Скажи, Сережа, а ты начинаешь уже вспоминать, что там случилось за вратами?
Елезаров поморщился, как от боли, поставил кофейную чашку на стол, и глядя куда-то в сторону, глухо проговорил:
- Только какие-то туманные смутные образы чего-то ужасного… - Он замолчал, глядя пустым взглядом в пространство, потом резко поднялся и заходил по кабинету. – Когда я пытаюсь напрягать память, то у меня начинает болеть голова, а в ушах стоит какой-то звон. Мне кажется, что общение с пленниками хорошо воздействует на мою память. Но, вы же понимаете, Виктор Анатольевич, они никогда не раскроются, если будут понимать, что находятся под постоянным надзором. Камеры висят у них прямо над головой, а они не такие идиоты, чтобы этого не замечать. То, что они могут решить открыть мне, будет предназначено только для меня. Думаю, на время моего посещения, камеры стоит отключать. Я могу спрятать портативный диктофон в своей одежде, так, чтобы они не догадались, что наш разговор записывается. Думаю, тогда мне будет легче вызвать их на более откровенный разговор.
Пауков с подозрением посмотрел на, меряющего шагами кабинет, Елизарова, и проговорил недовольным голосом:
- О том, чтобы убрать камеры, пока не может быть и речи! Ты не знаешь какими они могут быть хитрыми и коварными. Ты и почувствовать не успеешь, как окажешься под их влиянием! Если бы ты видел, как они ловко управлялись с охраной, ты бы был более осторожным. Пока удовлетворимся тем, что имеем. Тебе надо попробовать пообщаться теперь с тем, который был стражем врат. Хотя, думаю, что этот орешек тебе еще пока не по зубам. – Тут его деловой и несколько ворчливый тон сменился на почти ласковый, и он продолжил. – Но, должен сказать, что ты молодец! Право слово, не ожидал. Как ты себя чувствуешь?
В первый момент Сергей даже подумал, что Пауков разгадал его ход, и решил подыграть, чтобы потом заманить в ловушку. Но глянув на шефа, на его самодовольную улыбку понял, что ошибся. Он сам только сейчас думал и взвешивал варианты, как бы начать разговор о своем самочувствии и о потребности погулять на свежем воздухе. А тут и придумывать ничего не надо. Слегка поморщившись, он проговорил чуть хрипловатым, будто бы от боли, голосом:
- Знаете, Виктор Анатольевич, возможно, я еще не совсем отошел после больницы от всех лекарств, которыми меня там пичкали, а возможно, на меня влияют все эти излучения. Я, конечно, использую ваш прибор… - Он сделал небольшую паузу, опять поморщившись. – В общем, я хочу сказать, что голова у меня раскалывается временами неимоверно. Возможно, прогулка на свежем воздухе вернет мне нормальное восприятие окружающего мира. – Закончил он не без доли легкой иронии.
Пауков озадаченно уставился на него.
- Ты хочешь прогуляться? Пешком? – Вопрос был задан с таким удивлением, будто Елезаров заявил сейчас, что хочет немедленно полетать на дельтаплане, или, скажем, спрыгнуть немедленно с парашютом.
Сергей утвердительно кивнул головой.
- Да, думаю простая пешая прогулка будет мне сейчас полезна.
Пауков все еще хлопал на него ресницами.
- Подожди, я сейчас вызову Эдика, и он сопроводит тебя…
Елезаров вымученно улыбнулся, словно радоваться ему заботе шефа мешали сильные головные боли.
- Не стоит. Я не маленький и в няньках не нуждаюсь. Я хочу пройтись по поселку, и заодно немного подумать, поразмышлять, как мне завтра построить беседу со вторым пленником. Вы сами говорили, что он не так прост, как этот, с которым я уже разговаривал. Эдуард, конечно, хороший парень, но думаю, он будет меня только отвлекать. – И, не дожидаясь ответа от собеседника, подошел к вешалке, стоявшей в углу, и напоминавшей остов какого-то засохшего дерева, снял свою куртку, и уже в самых дверях, спросил, совершенно обескураженного Паукова. – Этот ключ, который вы мне дали, может служить пропуском на проходной?
Шеф, словно спохватившись, суетливо поднялся с кресла, и торопливо проговорил:
- Конечно, конечно… Но… На улице уже темнеет… - И сделал несколько шагов по направлению к Сергею, словно пытаясь задержать его.
Но Елезаров уже перешагнул порог кабинета, и не поворачивая головы, проговорил, больше себе под нос, чем в ответ шефа.
- Я не боюсь темноты…