30-го августа 1834 года в России было введено понятие «бессрочный отпуск», согласно которому нижние чины, после 20-ти лет беспорочной службы (15 лет в действующих и 5 лет в резервных войсках) увольнялись на родину, где и проживали оставшиеся 5 лет до выхода в отставку. Однако поначалу такому увольнению подвергались не все, а лишь заслужившие «совершенно беспорочной выслугой 20-летнего срока». Иными словами, без серьёзного нарушения воинской дисциплины. Те же, которые подвергались штрафам, «лишающим по общим узаконениям права на отставку», теряли и права на бессрочный отпуск.
Закон обязывал нижних чинов в бессрочном отпуске «вести себя трезво и благопристойно, сохранять всегда воинский вид, бороду брить, по миру не ходить и одеваться прилично, нося форменную шинель или обыкновенную обывательскую одежду» .
В общем, на первых порах бессрочный отпуск был серьёзной привилегией, полагающейся далеко не каждому. Соответственно и поддерживать статус «одного из лучших» отпускной солдат был обязан на протяжении следующих 5-ти лет.
****
Спустя 10 лет, прошедших с момента издания Положения о бессрочном отпуске, многое изменилось, и можно и нужно было делать определённые выводы. Главная выгода от внедрения бессрочного отпуска, безусловно, состояла в экономической стороне дела – нижние чины исключались с довольствия своих частей и отправлялись по домам на собственное пропитание. Армия более не несла расходов на их содержание.
Однако не всё оказалось так радужно, как казалось на первый взгляд.
8-го декабря 1843 года главным воинским начальникам Дежурным Генералом Главного Штаба был объявлен именной указ:
«… Государь ИМПЕРАТОР, усмотрев из Всеподданнейшего отчёта о состоянии Гродненской губернии за 1842 год, что поведение многих нижних чинов после нахождения их некоторое время в бессрочном отпуску, не выгодно переменяется, Высочайше повелеть соизволил: строго подтвердить, чтобы замеченные в дурном поведении непременно сей час отправляемы были на службу…» .
Вскоре, 20-го января 1844 года, Московский Гражданский Губернатор И. Г. Сенявин разослал циркулярное предписание Градским и Земским исправникам, в котором распорядился
«… иметь неослабный надзор, дабы находящиеся во вверенном Вам городе (уезде) бессрочно-отпускные нижние чины, замеченные в дурном поведении, тотчас же были высылаемы по принадлежности к Командиру Внутреннего Гарнизонного Батальона для отправления на службу…» .
Вряд ли Губернатор изначально рассчитывал собирать максимум дрянных новостей – и так проблем хватало, а тут ещё с отставными чинами Военного Ведомства пришлось бы возиться. Видимо поэтому, в течение месяца практически все Исправники доложили, что в пределах их уездов никаких происшествий с участием бессрочно-отпускных не произошло.
Однако «особо старательные» подчинённые всё же объявились.
15-го марта Серпуховский Земский Исправник Одинцов доложил Сенявину об имевшем быть место инциденте:
«… Пристав 3-го стана при рапорте своём от 6-го марта, препроводя ко мне бессрочно-отпускного рядового Ивана Иванова, проживающего вверенного мне уезда вотчины госпожи Новосельцевой в селе Ивановском, донёс, что вотчинное правление госпожи Новосельцевой представило ему жалобу, что его, Иванова, 5-го сего марта вечером в 10-м часу бурмистр и староста застали в избе пьяным, сидящим с зажженной лучиной и с полуштофом вина.
Когда же посылали они Иванова ночевать в Правление, то он нанёс им неудовольствие своими поступками. При сём Правление присовокупило, что Иванов, будучи хмельным, беспокойным характером своим и безвременным жжением лучины для света неоднократно уже наносил беспокойство Правлению и крестьянам, за что, на основании ВЫСОЧАЙШЕГО Повеления, распубликованного указом Правительствующего Сената от 19 числа сего сентября прошлого 1843 года Иванов был арестован на 3 дня. А ныне, по получении мной от Станового Пристава его билете и т.к. по сделанному разведанию Приставом оказалось, что Иванов, действительно, в поведении крестьяне не одобряют, объявя, что он часто бывает в нетрезвом виде и имеет характер беспокойный, а вотчинное Правление просило Пристава выслать его, Иванова,из имения госпожи Новосельцевой, как человека буйного, который поступками своими может совращать крестьян от повиновения Правлению и самой помещице. То на основании ВЫСОЧАЙШЕЙ воли, объявленной господином Министром Внутренних Дел и изъявленной в циркулярном предписании Вашего Превосходительства от 20-го января 1844 года за № 774, означенный рядовой ныне уже препровождён мной к г. Командиру Московского Внутреннего Гарнизонного батальона вместе с его билетом для зависящего от него распоряжения…».
Читающий этот рапорт, сразу заметит ряд нестыковок. А не сведение ли это счётов? Во-первых, в чём именно заключался проступок Иванова? В том, что он сидел с зажжённой лучиной или всё-таки в пьяном виде в 10 часов вечера? В чём конкретно состоял вред «безвременного жжения лучины», как будто Иванов её у кого-то украл или, выражаясь современным языком, не экономил электричество? Он же жёг свою лучину, не чужую. Если Иванов сидел один в своей собственной избе и никому не мешал, то, как это могло отразиться на нравственности целой деревни? Зачем бурмистр и староста заставляли Иванова идти ночевать в правление? А последний абзац донесения и вовсе представляет собой обычную соседскую кляузу.
В общем, далеко не всё однозначно, что и показал дальнейший ход событий.
Докладывая 5-го апреля Губернатору, Серпуховский Исправник не преминул заявить о непонятной позиции, занятой Командиром Московского Внутреннего Гарнизонного батальона полковником Н. К. Грибе; отказался принять под стражу, заявив, что за одно правонарушение дважды не карают и вообще отделался словесным нагоняем:
«… но г. Командир Московского Внутреннего Гарнизонного батальона, возвратив ко мне означенного бессрочно-отпускного, уведомил меня, что сего рядового не следовало бы присылать к нему за таковые его поступки без законного о том исследования и открытия вины, ибо обстоятельство это не заключает в себе ничего важного, кроме как только нетрезвого поведения Иванова, за что уже он, на основании существующих узаконений и наказан 3-х дневным арестом, а потому и не подлежит уже более никакому оштрафованию. Причём присовокупил, что рядовому Иванову строго внушено, дабы он всемерно воздерживался от буйных поступков, в противном же случае будет зачислен вторично на действительную службу…» .
Понятно, что господин полковник вряд ли желал видеть в своём подчинении различных смутьянов, однако в целом его позиция была здравомыслящая.
Подобная ситуация, естественно, обескуражила Одинцова, который в растерянности запросил мнение вышестоящего начальства, а что же всё-таки делать в такой ситуации:
«… имею честь испрашивать на будущее время, в подобных, могущих встретиться, случаях, Начальственных предписаний: руководствоваться ли прямым смыслом слов Высочайшего повеления … или предварительно производить исследования о поступках…» .
За всей этой разборкой в стороне остался главный вопрос – а что делать с этим самым Ивановым? Пока начальство судило да рядило, выбирая решение, Иванов сам добровольно изъявил желание сменить «адрес прописки». 7-го июня Одинцов доложил вновь назначенному Московскому Губернатору И. В. Капнисту, что Иванов теперь живёт в Москве и там же состоит на учёте.
«… рядовой Иванов, быв возвращён ко мне при отношении Командира Московского Внутреннего Гарнизонного батальона от 28 минувшего марта за № 378, … тогда уже пожелал перейти и перешёл на жительство в Москву, на каковой предмет учинена на его билете увольнительная надпись и Серпуховским Земским Судом рапортовано о сём переходе г. Московскому Обер-Полицеймейстеру от 5 минувшего апреля за № 3294…»
8-го июня предписал Гриббе всё-таки следовать букве царского указа и не проявлять изобретательности и снисхождения:
«… так как Высочайшим повелением, изъявленным в циркулярном предписании г. Министра Внутренних Дел, определено, чтобы бессрочно-отпускные нижние чины, замеченные в дурном поведении, непременно, сей час отправляемы были на службу, то я покорнейше прошу Ваше Высокоблагородие, сделать надлежащее распоряжение о зачислении означенного рядового Ивана Иванова, вновь на действительную службу, как замеченного в нетрезвом и буйном поведении…» .
Гриббе пришлось согласиться с этим и 2-го июля он доложил Губернатору, что поручение выполнено:
«… Окружной Генерал 6-го Округа Корпуса Внутренней Стражи г. генерал-майор и кавалер Мердер от 22-го июня за № 861, предписать изволил зачислить вторично на действительную службу во вверенный мне батальон…» .
****
Палка, как мы знаем, всегда «о двух концах», и существенным минусом этой затеи с увольнением части солдат в бессрочный отпуск на родину, была именно морально-житейская её сторона. Отпускной солдат возвращался домой, где был обязан жить жизнью обычного поселянина, что оказалось под силу далеко не каждому. Многие просто не знали, чем себя занять в мирной обстановке – армейский быт заметно отличался от крестьянского. К тому же, за 20 лет, когда этих отпускных оторвали от родных корней и перевели совсем в иную среду, некоторые родные, знавшие их, уже умерли, а свою семью по разным причинам у них создать не получилось. В результате дни и ночи служилые коротали в гордом одиночестве; в лучшем случае их участь была попасть «свадебным генералом» на чьё-либо торжество.
В такой незавидной ситуации оставался единственный выход – «запить горькую», что многие и делали. Как итог: буйное поведение и негативное отношение соседей.
Власть же усматривала по-своему жёстко решать эту дилемму с отпускными нижними чинами. При этом ретивые исполнители царской воли существовали всегда и везде. Как говориться, «дай дураку волю, он и лоб себе расшибёт». Конечно, иметь дело с пьяным – малоприятное занятие, но и тратить время на разборки никто не желал. В общем, нашла коса на камень.