— Это случилось в 1956 году, в середине лета. Со мной был Багадур из Чорода, шли из Тляраты в село Цумилух верхом на красивых лошадях-иноходцах. Председателем колхоза в те годы там работал наш джурмутовец из аула Чорода Абдулазиз. Он позвонил к нам в Тлярату и попросил, чтобы к нему заглянули. «Пока вы едете, барашку тоже зарежем»,— пообещал Абдулазиз, и мы, довольные, держали путь в Цумилух. Но Багадур был такой человек: где он, там обязательно должно что-то произойти. От богнодинской речки должны были свернуть в сторону Цумилуха, а Багадур направился в сторону селения Никар или Сикар. Он был неспокойным хулиганистым молодым человеком, делал что вздумается, особо не заморачиваясь,— рассказывает отец.
— В Цумилух разве через Никар идут?
— В том-то и дело, что не идут. А Багадур кричит мне из лесу: «У меня возлюбленная там, мне надо её видеть… Я слышал, её выдают замуж за односельчанина, если она хоть жестом даст понять, что замуж за него не хочет, я должен украсть и увезти её». Мне не очень понравился этот план, но отпустить его одного в чужое село я не захотел и повернул коня вслед за Багадуром. За очередным крутым поворотом открылась площадка, где торчащие корни больших сосен взрыхлили землю и образовали подобие лестницы. Мой конь будто застрял в этой рыхлой земле, дважды рывком вспрыгнул через небольшой земляной вал, задыхаясь, поднялся, и на ровной дороге вдруг встал как вкопанный. Я спешился, осмотрел коня, потянул за поводья. Конь сделал шаг-другой, сильно припадая на правую переднюю ногу. Видимо, он неудачно ступил, застряв копытом между корней, а попытавшись рывком высвободить ногу, серьёзно травмировал её, а может быть, и сломал. Я крикнул Багадуру, что возвращаюсь обратно, мой утру оказывались покрыты инеем, речки стали тише, а дни короче.
Все лошади спустились с гор: какие — в Цор, Белоканы и Кахетию на зимовку, какие — в кутаны на равнину вместе с чабанами и отарами овец. Второй месяц шёл, мой конь сильно исхудал, неохотно щипал травинки и стоял на трёх ногах. Одна нога так и не касалась земли. Когда за поворотом исчезли последние лошади, что направлялись в Цор, и пошёл дождь, перемешанный с мокрым снегом, меня охватило отчаяние. Приближалось время нашего расставания, наступала зима. После небольших размышлений я всё же решил избавить друга и себя от мучений. Пришёл Багадур… Он был легкомысленным беззаботным человеком и с готовностью согласился мне помочь. Я дал ему мой наган, и мы направились в сторону речки. Как только дошли до края скалы, под которой шумела река, Багадур выхватил пистолет и как сумасшедший направил его на голову моего коня.
«Не смей!!! Подожди!!! Подожди, я уйду, тогда выстрелишь»,— прокричал я и побежал. Багадур опустил ствол и ждал, пока я исчезну за поворотом. Моё сердце учащённо билось, дыхание срывалось, я, зажав уши ладонями, сидел на корточках у тропинки. Но выстрела всё не было. Я ждал, и каждая секунда длилась долго и будто оставляла на мне свою отметину: одну, вторую, третью… Выстрела не было. Мои ноги затекли, словно я просидел так несколько часов. Наконец я встал и сделал шаг в направлении обрыва, где оставил Багадура и своего коня. И в это мгновение прогремел выстрел. И ещё один. И ещё. Я замер, а после побежал на ватных подкашивающихся ногах. Багадур собирал с земли гильзы, коня нигде не было. Я подошёл к краю скалы и взглянул вниз. Он лежал в глубине ущелья возле речки. «Все три в голову»,— сказал Багадур, усмехнулся и протянул мне пистолет. Меня на мгновение охватила глубокая ненависть к этой ухмылке и человеку, который вроде мне друг и стрелял по моей просьбе в коня. И долго потом я себя упрекал за то, что сам не выстрелил, что передоверил это чужому человеку, для которого ни мой конь, ни то, что он был для меня как член семьи, ни я сам ничего не значили.
P. S. Стих, который отец сочинил о своём коне, он мне не прочитал, сказал, что не помнит. Помнить-то помнит, конечно, но прочитать не захотел — не принято как-то. Мне его по памяти прочитала старшая сестра, она в детстве рылась в отцовских дневниках, нашла этот стих и запомнила:
Исанаги маялъ мугIрул расалъи,
Харица, тIогьоца берцин гьабидал,
ТIомуразул васаз хьихьарал чуял
Русназдаса ричун риччала къватIир.
Цоял эгъе хъахIал, цоял бох хъахIал
ЦIахIилал, багIарал, лахIгIан чIегIерал
Тимаралъ цIвакарал, цIергIан кенчIолел
Цо гьезул берцинлъи бицун пайда щиб.
Дир эгъехъахI буго хIетIеги бекун,
КIудияб пашманлъи тIадеги бегун,
Рагъда гьужумалде гьалмагълъиги ун,
Лъукъун гIодов тарав рагъухъан гIадин.
Цо-цо лъугьина гьеб цебего гIадин,
Юргъа бачунаго цебехун ине.
Цинги чIун хутIила бетIерги къулун,
ЧIегIераб ракьалде магIу гирун…
Подстрочный перевод:
В наступающий май, когда низины гор
Цветами и травой украсятся,
Лошадей джурмутских джигитов
Отвяжут и отпустят на луга.
Одни с белой пяткой и ногами
Серой, гнедой, и вороной масти –
Сверкающие, словно начищенное стекло,
Как вам передать эту красоту?
Мой конь с поломанной ногой.
Останется с грузом глубокой печали.
Словно воин, раненный на поле боя,
Когда друзья ушли на войну, а он остался.
Иногда встанет он, как и раньше,
Попытается идти иноходью.
Споткнётся… опустит голову на землю
И прольёт слезу на чёрную землю…
Не берусь оценивать эти строчки, да они и не нуждаются ни в моей, ни в вашей оценке. Как не нуждается в ней тот бесконечный поток историй, что берёт начало в такой древности, что представить страшно, рассказанных голосами всех когда-либо живших мужчин моего рода, общий поток, в который, надеюсь, когда-нибудь вольётся и мой голос.